История китайского летчика. Часть 2

интересом рассматривал свободно рассаживавшихся за длинным столами товарищей по несчастью. Здесь были люди всех возрастов и всех представленных в США рас и этнических групп, но в основном – белые, черные и латиносы. Все три группы держались монолитно, слабо смешиваясь с другими. Из характерно выраженных азиатов китайский летчик был один. Среди узников попадались громилы с отталкивающими дегенеративными рожами, однако лица у большинства были обычные, у многих - вполне приятные. Джао Да достаточно хорошо знал людей, чтобы не судить о них по внешности. Сосед Сэм оказался сутулым человеком лет 35 с большими грубыми руками рабочего.
- За что в Америке дают 30 лет? – поинтересовался Джао Да с набитым ртом.
- Не думай, что я какой-нибудь проклятый уголовник! – ответил Сэм. – Я работал у папаши «Форда», черт побери, тачки собирал, пока не вылетел за забастовку… И понеслось! Моя мисси бросила меня и выскочила за парня побогаче, я все чаще стал заглядывать в бутылку. Однажды напился и грабанул магазинчик на перекрестке. Там продавались марки, потому приравняли к ограблению почты, а это федеральное преступление. Сидеть в кутузке не хотелось. Я придумал, как открыть камеры – я в механике шарю! – и мы с ребятами сорвались из-за решетки. Нас взяли через сто ярдов. За побег я попал на «Скалу». Здесь почти у каждого история побегов. Из Алькатраса не бегут…
Джао Да с сочувствием посмотрел на невезучего работягу.
- Не повезло тебе, друг. Правосудие у вас в Америке просто зашкаливает! А я – красный шпион, потому что дома, в Китае, случайно попал на пару лет в армию коммунистов…
К удивлению, Сэм посмотрел на Джао Да с уважением:
- Если выберешься отсюда, Китаец, обязательно передай своим красным, чтобы скорее делали у нас революцию! Человеку труда здесь жизни не дают…
- Буду в следующий раз пить чай с Председателем Мао или водку с товарищем Сталиным – так им и скажу…
***
После скудного завтрака заключенный 19-33, которого раньше звали летчиком Джао Да, был отконвоирован на работу в прачечную Алькатраса, окутанную паром и пропитанную запахами стиральных средств и мокрого белья. Здесь всем распоряжался человек с энергичными манерами бизнесмена, знающего цену работе и времени, которого все называли: мистер Селкирк. Говорили, что раньше он был большим человеком в теневом бизнесе и попался на крупных махинациях с налогами. Старший по прачечной носил ту же обезличивающую робу, что и другие заключенные, но надзиратели обращались к нему с уважением и даже с подобострастием – Джао Да скоро понял почему.
- Работал раньше в прачечной, чинк? – спросил он Джао Да вместо приветствия.
- Нет, моя последняя работа – капитан трансатлантического авиалайнера, - ответил Джао Да.
- Тогда, мистер, мы найдем знакомое вам дело, - Селкирк, надо отдать ему должное, сразу перешел на «джентльменский» язык. – Становитесь крутить ручку пресса на отжиме. Это не сложнее, чем пропеллер самолета.
Так Джао Да стал винтиком огромного самодвижущегося механизма под названием: Алькатрас. В паре с ним трудился маленький потный итальянец, который болтал без умолку. Если верить его трескотне, вне этих стен он был правой рукой самого «великого» Аль Капоне («который, к несчастью, растерял здесь все яйца»<31>) и «щелкал банки в Нью-Йорке, как орешки». Навряд ли хотя бы десятая часть рассказов итальянца соответствовала действительности, но они развлекали, и Джао Да слушал внезапного товарища с интересом. В конце концов, байки рассказывают не ради правды, а ради того, чтобы было интересно слушать.
Вместе они прокручивали тяжелый вал в форме цилиндра, под который пропускалось свежевыстиранное белье. Потоки мыльной воды убегали в сток. К своему удивлению, помимо арестантского платья и постельного белья, Джао Да заметил немало гражданской одежды, в том числе женской и детской. На его немой вопрос итальянец с видимым удовольствием дал исчерпывающий ответ:
- Эти ублюдки в ребристых фуражках, которые сторожат нас, такие же заключенные на «Скале», как мы! Они живут здесь в казарменном корпусе с женами и детьми… Еще бы им не жить – платят бездельникам по три с лишним тысячи баксов в год, за жилье вычитают только десятку. Малышам тут даже нравится, в школу на пароходе возят, это круче, чем на автобусе! Только ни собаки, ни кошки начальство держать не дает. Но я сам, когда стриг там газоны, ловил для детишек мышат и птенцов. Дети есть дети, они и доброе слово скажут, и конфеткой втихаря угостят. А вот жены у охранников – сплошь зажравшиеся стервы, сами не стираются, спихивают грязное белье на нас.
С этими словами итальянец смачно плюнул на нарядное женское платье.
Грязное белье, действительно, в прачечную «спихивали» через огромные, квадратные в сечении желоба под потолком. Чистое и отглаженное выдавалось через аккуратное окошечко в решетке. Джао Да быстро заметил, что складки и швы выстиранных рубашек и простыней служат тайниками для пачек сигарет, каких-то небольших пакетиков и коробочек, свернутых в трубочку записок. Все это туда подкладывали помощники мистера Селкирка. В ответ заключенные, получавшие белье, тайком совали им смятые долларовые купюры или просили «записать в долг». Во втором случае следовал ответ, что сумма удвоится или утроится. В чанах мистера Селкирка, похоже, водился и иной порошок, кроме стирального, и отмывались не только подштанники.
Джао Да заметил это… и сделал вид, что ничего не замечает. Позднее он перехватил одобрительный взгляд прачечного босса – оказывается, Селкирк незаметно следил за новичком. Правило «держать глаза и уши открытыми, а рот – на замке», кажется, работало.
- Эй ты, желтый! – вдруг окликнул китайского летчика резкий неприятный голос; и тотчас поправился: - Эй, красный!
Джао Да обернулся. К нему быстрыми шагами направлялись двое заключенных – долговязый субъект с злым острым лицом и бритоголовый крепыш. Судя по тому, как моментально испарился итальяшка, Джао Да понял: Алькатрас повернулся к нему новой, отнюдь не дружественной стороной.
- Что вам надо от меня, джентльмены? – спросил он внешне спокойно, но внутренне готовясь к бою.
- Твоя кровь, чинк! – выкрикнул долговязый. – Это за войну в Корее, где гибнут наши парни…
В кулаке у долговязого блеснуло отточенное короткое лезвие. Джао Да первым движением резко отклонился назад, уходя от удара, вторым выхватил из пазов тяжелый деревянный брус, который использовал как рычаг при вращении пресса. Тело само вспомнило опыт рукопашного боя, как тогда, в далеком 1937, когда они с ополченцами дрались против японцев в разрушенном Шанхае…
Получив увесистый удар ребром бруса по локтю, долговязый охнул и выронил заточку; рука у него повисла, как ослиный хвост. Бритоголовый совершил ошибку, попытавшись подхватить оружие с пола. Джао Да сверху стукнул его брусом по лысому черепу. Вышло более звонко, чем сильно, но этого хватило, чтобы нападавший отскочил назад.
Джао Да для убедительности выполнил брусом пару скорее декоративных, чем эффективных разворотов в воздухе перед носом у своих противников; спасибо учителю физкультуры в гимназии Урумчи, показавшему несколько упражнений кунг-фу. Остальные заключенные, с болезненным интересом следившие за дракой от своих рабочих мест, разразились одобрительными возгласами.
- Я что-то слышал о войне в Корее, - едва сдерживая ярость, процедил китайский летчик. – Я привык к географическому кретинизму американцев, что вы путаете Австрию с Австралией… Но вам мало досталось за то, что спутали мою великую страну с маленькой Кореей! Которая, кстати, вам тоже не по зубам!
- Погоди, красный, получишь свое! – злобно бросил долговязый и вместе со своим подельником ретировался в клубы пара.
Вместо них возник костюмный охранник – в Алькатрасе они всегда аккуратно появлялись, как только заключенные выяснили отношения – и строго приказал Джао Да:
- За мной, 19-33. За драку получаешь пять дней в «уединении». Для начала…
- Мистер, я защищался, - попытался возразить Джао Да.
- Еще пять дней за возражения сотруднику федерального пенитенциарного учреждения, итого десять. Отдохнешь от света и звуков, станешь паинькой.
***
«Уединением» в терминологии Алькатраса именовалась камера, решетчатая дверь которой снаружи закрывалась еще одной – глухой железной, не пропускавшей ни света, ни звука. Внутри был только голый пол с дырой вместо унитаза, справлять нужду в которую узнику предлагалось наощупь. Дважды в день выдавали паек, состоявший из пары квадратных ломтиков хлеба и кружки какой-то теплой бурды (кофе, какао, чай? – еще один предмет азартных споров парней, прошедших через «уединение»). Вечером молчаливый надзиратель промывал из шланга дыру-туалет и бросал прямо в лужу воды матрас для ночевки, который утром забирал. Так можно было отсчитывать время суток. Все остальное время внутри господствовала абсолютная темнота, которую Джао Да прозвал «бархатной». Чтобы после этого редкие периоды света не резали глаза, приходилось защищать их ладонью. Американская тюрьма полностью соответствовала репутации высокоразвитой цивилизованной страны: для уничтожения человека было продумано все до мелочей.
Чтобы душой не овладевало отчаяние, а телом – болезнь, Джао Да часами занимался в своей темноте гимнастикой, учился интуитивно не задевать стены руками. Затем садился на корточки у стены и начинал петь – сначала бравые китайские военные песни, которые помнил с войны, затем модные американские шлягеры. Заканчивал он нежными детскими песенками, которые слышал от матери и от младшей сестренки Хун.
Теперь у китайского летчика было время подумать о гремевшей где-то в Корее войне, из-за которой он оказался здесь. Разумеется, он слышал из отрывков радиопередач, из случайных разговоров, что американские войска сражаются где-то на Корейском полуострове вместе с частями еще полутора десятка стран под мандатом ООН, этого неудачного нового мирового арбитра, заменившего не менее бессильную Лигу Наций, чтобы защитить тамошнюю «демократию» от нападения тамошних «коммунистов». Впрочем, был ли в новейшей истории США период, чтобы их войска не воевали «за морями» <32>, где лежала очередная «сфера национальных интересов»? И всякий раз янки делали вид, что кого-то там от кого-то защищают.
В его недавней новой американской жизни Джао Да был настолько занят интересной работой, поиском собственного места в блистающем мире и своей давней мимолетной любви, чтобы обращать внимание на далекую «региональную» войну. Конечно, это было верхом эгоизма с его стороны. Джао Да хорошо знал мудрое выражение: «Не спрашивай, по ком звонит колокол, он звонит по тебе», в первую очередь благодаря модному роману американского писателя-фронтовика Эрнста Хемингуэя. Но летчик слишком устал от войны и слишком сильно хотел вычеркнуть из жизни все, что связано с этим отвратительным понятием…
Как видно, чужой войны не бывает. Корейская война догнала Джао Да в прачечной американской тюрьмы. Но при чем здесь, будь прокляты все демоны, Китай? Или его красные соотечественники уже влезли в Корею?
На пятый день железная дверь широко распахнулась. Щурясь от показавшегося ослепительным света, Джао Да