убедилась в том, что ничего нового и хорошего он не приносит. Уже к обеду я уставала настолько, что с нетерпением ожидала вечера: мечтала об одиночестве, тишине, книгах и мирно играющейся на полу Наташеньке. Но вечером, иссушенная монотонными, повторяющимися и никогда не заканчивающимися хозяйственными заботами, я забывала о книгах и дочери и мечтала только о сне, чтобы остановить и вырвать из памяти этот слишком растянувшийся день. Но даже эту мечту я не могла воплотить, поэтому, не в силах заснуть из-за храпа пьяного мужа и раздражающего запаха перегара, я с нетерпением и нарастающим отчаяньем ждала наступления утра, чтобы убежать на работу, загрузить себя ненужными делами, забыться в действии и спрятаться среди людей.
Настенька, я чувствовала, что теряю себя как личность, что перестаю принадлежать себе и самостоятельно вершить свою судьбу. Обстоятельства начали руководить мной, определять мое поведение и поступки, вести по жизни, заставляя делать то, что я не хотела и не должна была делать. Потребность в реализации прописанного в психике предназначения перестала доминировать и уже давно не лежала в основе моего поведения. Я даже перестала чувствовать необходимость следования ему, потому что в моей психике уже доминировало не сознание – в ней властвовало подсознание, стадные рефлексы, инстинкты самосохранения. Уже много дней подряд я просыпалась и засыпала только с одной мыслью: только бы выдержать, не сломаться, не попасть в психушку. Вместо философии, космоса, предназначения, смысла жизни, меня преследовали вопросы: «Где бы подзаработать?», «Напьётся Саша сегодня или придёт выпившим?», «Где одолжить деньги, чтобы отремонтировать порвавшиеся сапоги?», «В чём Наташенька пойдет сегодня в школу?» И этих бытовых, мелочных, повседневных вопросов с каждым днём становилось всё больше и больше. Они забивали голову, отвлекали от природного и масштабного, зреющего в душе, забирали время и здоровье, и не решались, а наоборот, плодились и безудержно размножались, удваиваясь в геометрической прогрессии.
И самым обидным оказался результат всей этой суеты – предательство дочери. Со стороны оно выглядело совсем безобидно: в субботу, уже взявший себя в руки муж, в знак примирения или искупления своей вины предложил мне сходить с ним в кино, продемонстрировав уже заранее купленные два билета.
– А Наташу куда? – с недоумением спросила я.
– К Наде отправим. Я сам её к ней отведу.
Но мне это предложение не понравилось. Я понимала, что слишком мало уделяю внимания дочери, поэтому на выходные планировала сводить её в зоопарк или в тоже кино. Если идти, то нужно идти вместе. Я объяснила свою позицию Саше и занялась хозяйственными делами: стирала, убирала, готовила кушать. Я спешила закончить с делами быстрее, чтобы после обеда посвятить себя дочери. Но за обедом, сияя от счастья, дочь заявила мне:
– Мама, мы с папой вечером идём в кино.
Эта новость прозвучала как гром среди ясного неба. Я попыталась объяснить Наташеньке, что планировала провести время с ней, что ради неё отказалась от этого фильма, но Наташа закатила истерику и, не докушав борщ, собралась и ушла с папой на весь вечер.
Меня её поступок обидел до глубины души. Я не могла простить Сашу, но особенно неприятно меня поразило поведение дочери. Это случилось накануне моего тридцатитрёхлетия и совершенно выбило меня из колеи. Я не знала, как себя вести, что делать, как спасаться? Я запуталась в себе и уже давно стала совершать нелогичные поступки, перечень которых тут же услужливо выстроился в памяти. Во-первых, я давно потеряла Сашу как мужа, друга и партнёра по жизни, но при этом зачем-то ради его спасения отказалась от своих планов на жизнь. Во-вторых, непонятно зачем я взвалила на себя решение бытовых проблем, выполняя по дому всю мужскую и женскую работу, но при этом все члены семьи вместо благодарности и понимания стали воспринимать моё самопожертвование как должное. В-третьих, всеми силами сохраняя семью ради дочери, я обнаружила, что дочери дороже и ближе отец, чем я со своими проблемами и интересами. Только теперь до меня дошло понимание, что я уже давно потеряла чувственно-эмоциональную связь с Наташей, что, рассчитывая на её понимание и мудрость, я не учла главного – Наташа ещё ребёнок, поэтому папа, бездельник и пьяница, на порядок больше посвящая ей время, стал для неё ближе и роднее. А мама, которая все это время как вол тянула воз семейных забот, но при этом не уделяла дочери достаточно внимания, осталась на втором плане.
Чёрный лебедь проявил себя во всём блеске уничтожающего открытия: моё самопожертвование во имя идеалов семьи и дочери – это такая же иллюзия и самообман, как и мои предшествующие выборы. Оказывается, даже в тридцать три года, вступив в полосу зрелости, я продолжала совершать те же ошибки, что и раньше, реализуя себя в безнадёжных и далеких от реальности проектах.
Разочарование, боль, утрата как шквал налетели на уже уставшее внутреннее «Я» и словно затушили в нём огонь жизни. Внутри всё замерло, остановилось, заполнилось мраком и тишиной. И только одна мысль продолжала слабо пульсировать, отбивая SOS: во имя чего мне осталось жить? Ради мужа? Но он слабый и больной человек. Ради предназначения? Но оно представлялось теперь каким-то призрачным и недосягаемым. Ради семьи? Но разве семья – это усилия одного человека? Ради дочери? Но если дочери интересен отец и совершенно безразлична мама? Тогда, что ещё меня привязывает к жизни? И с подступающим ужасом, словно всматриваясь в бездну, я обнаружила, что не могу найти ответа на поставленный вопрос. Оказалось, меня совершенно ничего не связывало с присутствием в мире жизни.
Письмо двадцать пятое
Настенька, развязка охвативших меня страданий и мучений наступила в понедельник. В субботу я с горечью и с нарастающей внутренней болью наблюдала, как муж с дочерью вернулись поздно вечером, и как счастливая Наташа ни на шаг не отходила от Саши, заснув прямо у него на коленях. В воскресенье уже с отчаяньем и тоской я как в тумане обнаружила, что Наташа, только проснувшись, уже оделась и собралась с папой в зоопарк, даже не пригласив меня с собой. Возбуждённая и радостная, она бегала по квартире, не обращая на меня никакого внимания, а потом выбежала на улицу, даже не попрощавшись со мной. Поведение дочери с Сашей воспринималось мной как заговор, месть, и они добились своего – весь день я прорыдала, уткнувшись в подушку, оплакивая тот мир, который я возводила в себе – мою сказку с Наташенькой в центре. Наташа не захотела жить в моём мире, покинула царское ложе и как муж предала меня. Я снова осталась одна среди руин своих мыслей, планов и надежд.
Но когда в понедельник, разбитая и истощённая внутренними сомнениями, переживаниями и тревогами, я вернулась с работы и обнаружила Сашу вдрызг пьяным, храпящим прямо на полу в коридоре, я почувствовала, что силы окончательно покинули меня, и мне уже просто нет смысла дальше жить. За месяц до своего тридцатитрёхлетия мои душевные силы оказались настолько истощены и обескровлены, а внутренняя воля выпотрошена и развеяна, что я второй раз в жизни захотела сознательно наложить на себя руки. Я настолько была потрясена предательством дочери и бесполезностью своей борьбы с алкоголизмом мужа, мне настолько стало жаль себя и своих усилий, что в моей душе что-то надломилось, замкнуло и погасло. Опус-тошённая и обессиленная, тут же, прямо в коридоре, я упала на колени возле безжизненного тела пьяного мужа и в голос разрыдалась. Лютая тоска от беспросветности жизни и от её безысходности сдавила сердце так сильно, что в груди запекло, заныло, заскрежетало. Рыданья переросли в истерику, и я, забывшись, в слезах и соплях, брызжа слюной и слезами, дубасила что есть силы бесчувственное тело ирода, словно пытаясь достучаться до справедливости, пробудить в нём совесть, честь и долг. Ведь это из-за него, негодяя, я потеряла любовь дочери, из-за него, подлеца, вычеркнула из своей жизни лучшие годы. За что мне такое наказание? За что меня лишать последней надежды и опоры? Милая моя, за отчаяньем и всплеском эмоций на меня накатила такая слабость и апатия, что тело, словно вата, размякло и рассыпалось по полу бисером отмирающих клеток. И я не понимала только одного – почему я ещё жива?
Внученька, пойми, у меня не осталось сил продолжать жить. Утраченными оказались смысл, цель и даже потребность присутствия в жизни, по-глупому растеряны идеалы, ценности, ориентиры. Что ни шаг, то ошибка, что ни действие, то разочарование, что ни день, то проблема – такое ощущение, что весь мир восстал против меня, взбунтовался и пошёл на меня в штыковую атаку. И отступать было уже некуда, прятаться – негде. Так может прислушаться к голосу масс и не грести против течения?
Всё, что дальше происходило со мной, случилось помимо моей воли. Я не отдавала отчёт своим поступкам – всё совершалось на уровне подсознания, словно кто-то чужой распоряжался мной и направлял поведение. Собрав остаток сил, я поднялась, вышла на улицу, встретила Наташу из школы, дала ей немного денег и отвела к Наде. Встреча с дочерью меня не остановила и не отвлекла, а наоборот, слушая её веселый и захватывающий рассказ о том, как они вчера с папой здорово провели время, я с трудом сдерживала себя, чтобы не закричать и не ударить её, потому что перед глазами стояло безжизненное тело пьяницы-мужа, моя погубленная жизнь и очевидное предательство дочери. Невольно, Наташа подтолкнула меня к тому решению, которое только зрело в моей голове.
Я ещё несколько минут смогла поговорить с Надей – в последнее время я научилась лукавить, лицемерить и скрывать свои мысли и чувства. Мне уже не составляло труда говорить о том, что меня совершенно не интересовало, улыбаться тем, кто меня раздражал, «дружить» с теми, кого я ненавидела. После короткого разговора с Надей, фиксируя каждое происходящее событие, я села в полупустой троллейбус и поехала на Труханов остров. Почему именно на Труханов остров? Честно? Топиться. Я понимала, что в своей жизни я умудрилась растерять всё самое ценное: семью, дочь, мужа, смысл и предназначение жизни, веру в себя… Меня уже ничего не связывало с этим миром. Я ни на секунду не сомневалась, что все сражения уже мною проиграны и что ничего нельзя исправить, что это как крест, который нужно нести по жизни или умереть. Нести крест я уже не могла: устала и обессилила, поэтому осталось только одно – умереть. На Трухановом острове, Настенька, я планировала броситься в воды Днепра – настолько я себя чувствовала лишней и ненужной, чужой и отторгнутой в этой жизни.
Милая, я не знаю, что ты испытала перед тем, как наглотаться таблеток, а потом для верности перерезала вены, но думаю, что ты, также как и я, едва отдавала себе отчёт в происходящем. Нет, ты знала, на что идёшь, ты всё совершала продуманно, взвешенно и методично, но всё это происходило без эмоций, чувств, словно не с тобой. Лично у меня это происходило именно так – я понимала, чего хочу, что делаю, но меня в этом действии уже не было. Я заранее вычеркнула себя из жизни, поэтому топить уже вела не себя, не своё «Я», а своё тело: лишённое определяющего, человеческого и
