знания европейской культуры и отыскать в ней влияние русской философии и литературы, с другой стороны – донести до европейских коллег результаты своих исследований.
Возможно, ты снова не поймёшь меня и не поверишь, но именно благодаря своим исследованиям русской литературы и философии, а также с годами сложившемуся мировосприятию, мой патриотизм зашкаливал до таких значений, что наши партийные деятели не сомневались в моей способности поднять пошатнувшийся имидж нашего государства в одном из престижнейших университетов Европы. И, как показало время, я оправдала их надежды.
Киевская Русь, впоследствии представленная Русским царством, Российской империей, а потом и Союзом Советских Социалистических Республик, за свою многовековую историю переживала разные периоды: подъёма, упадка, распада, интеграции, предательства и заблуждений. Но меня как человека, который профессионально знал возможности русской культуры и масштаб её воздействия на цивилизацию, всегда интересовало только одно – степень авторитета русской культуры на международной арене. Меня воспитали не просто патриоткой своего государства, но и человеком, который видел своё предназначение в том, чтобы русская культура заняла достойное место в истории цивилизации, чтобы русский язык стал интернациональным, межгосударственным языком общения, а русская литература и философия – самыми читаемыми и уважаемыми в мире. А ведь конкурентов у нас хватало, особенно в Европе, и все они являлись достойными и авторитетными, с не менее бо-гатой историей и возможностями.
Я довольно посредственно владела французским и анг-лийским языками, но моего уровня знаний вполне хватило, чтобы в один из светлых летних дней после собеседования в республиканском комитете партии мне предложили преподавать русский язык как иностранный в Сорбонне. Это шикарное предложение я восприняла как подарок судьбы, как презент за долгие годы самоотверженной работы. Удивительным являлось то, что я не состояла в членах коммунистической партии, меня совершенно не интересовала политика и коммунистическая идеология, единственное, что безоговорочно выделяло меня на фоне остальных претенденток на это место, так это то, что в Украине уже не осталось равных мне в исследованиях русской классической литературы и философии. Я действительно любила своё дело, жила им и считалась лучшим специалистом в этой области в СССР.
Настенька, не выходя из кабинета высокого партийного деятеля, я без колебаний согласилась на эту поездку. Контракт подписывался на пять лет, но я не могла даже представить, что эти пять лет обернутся в двадцатипятилетний период моей заграничной карьеры. Всю оставшуюся жизнь, вплоть до сегодняшних дней, я провела за пределами своей Родины.
Что повлияло на моё согласие? Много факторов. Во-первых, я уже давно стала чувствовать себя лишней в своей семье. Наташа подросла, стала взрослой и самостоятельной. С годами близости и привязанности между нами осталось ещё меньше. Она по-прежнему тянулась к отцу, решала с ним свои вопросы и проблемы, но меня это уже совершенно не касалось, потому что я полностью отдалась творчеству и выполнению своего творческого плана. С Сашей наши отношения стабилизировались, протекали ровно, без стрессов, но также и без увлечения, страсти и особой близости. Я давно ему простила свои страдания и пробивающуюся в волосах седину, испытывала к нему благодарность и уважение за его вклад в сохранение и раз-витие наших семейных отношений. Мы жили без скандалов, дружно, всегда помогая друг другу, но при этом взаимной теплоты и, особенно, вдохновения лично я в нашей семье не испытывала.
Во-вторых, я давно почувствовала, что переросла рамки своей университетской карьеры, что моё углубленное познание уже не мог удовлетворить тот круг профессионального общения, в котором я вынужденно проводила своё время. Настенька, не подумай, что мои коллеги меня раздражали и напрягали, ни в коем случае. Это были милейшие, отзывчивые и добропорядочнейшие люди, которые давно бросили заниматься научно-исследовательской работой, но при этом оставались хорошими педагогами и надёжными товарищами. В профессиональном плане я уже ничего не могла взять от них, поэтому наше общение проходило в рамках приятных разговоров о мужьях, детях и здоровье. Но я чувствовала, что мне катастрофически не хватает качественного общения, ярких впечатлений, новых знакомых, которых бы я могла слушать часами. Мне хотелось новизны, приятных стрессов, впечатляющих событий. Причём, чтобы ты понимала, малышка, я их не просто ждала, я их искала по всему Советскому Союзу. Я не сидела на месте и не ждала свою Птицу Удачи, а много ездила по стране, выступала на различных конференциях, международных семинарах. Я побывала во всех пятнадцати республиках Советского Союза, завязала много личных знакомств и полезных связей, установила тысячи творческих контактов, но потребность в новизне, информационный голод не отпускал меня, поэтому возможность попасть в европейское государство, да ещё в Сорбонну, да ещё на пять лет – о таком я даже не мечтала.
В-третьих, внученька, у меня никогда не было близких подруг, с которыми бы я с удовольствием проводила своё время. Мои личные контакты ограничивались домом, работой и библиотекой. Была Надя, но я её берегла для души, для лечения душевных травм и волнений. А так как в последние годы моё душевное состояние оставалось стабильным, потребности в откровенных излияниях с Надей я не испытывала, поэтому мы виделись с ней крайне редко, с трудом находя темы для разговоров. Я не надоедала общением своей единственной подруге, потому что хотела сохранить ту свежесть и вдохновлённость от наших задушевных бесед, происходящих в тяжёлые для нас обоих промежутки времени. К тому же я знала, что расстояние ещё крепче свяжет нашу дружбу, ведь Надя оставалась у меня единственной и на всю жизнь, и она об этом знала и ценила мое отношение к себе.
И четвёртой, наименее важной причиной, повлиявшей на моё согласие выехать во Францию, явилось предчувствие грядущих изменений на моей Родине. Шли 1980-е годы, наконец-то умер погубивший страну безразличием и застоем Леонид Ильич Брежнев, к власти пришли новые, более амбициозные и ответственные руководители, которые называли себя реформаторами, и мне захотелось своими знаниями и опытом помочь им. Я выезжала во Францию с просветительской миссией, с желанием не столько что-то взять новое для себя, сколько отдать, вложить и вдохновить людей другой культуры на общение с русскими.
Все эти причины, собравшись воедино, и привели к тому, что буквально за три месяца я оформила документы, собрала свой нехитрый скарб и выехала во Францию, в Париж. Мне настолько кортило приступить к своей новой миссии, что я буквально заряжала своей энергией чиновников, и они по всём вопросам шли мне на встречу. Как потом оказалось, никто так быстро не оформлял заграничные командировки, как это удалось сделать мне. Видимо, и здесь судьба ко мне благоволила…
Письмо тридцатое
В Париже начался новый этап моей жизни и творческой карьеры. Настенька, как-то твоя мама, будучи еще двадцатилетней девушкой, призналась мне, что она очень боится перешагнуть сорокалетний промежуток времени, потому что за ним начинается старость. Я долго смеялась над её «страхом», потому что на тот момент мне шёл сорок пятый год, но кем-кем, а старой женщиной я себя совершенно не считала. Наоборот, Настенька, только после сорока лет я начала ощущать настоящий вкус жизни. Чтобы ты знала, милая, во Франции «француженками», в том вычурном и манерном смысле этого слова, женщины становятся только после сорока лет, потому что до сорока они живут для других: занимаются самореализацией, делают карьеру, достигают определённых материальных и социальных вершин в обществе, доказывая себе и другим свою значимость, создают семью, рожают и воспитывают детей. И только с началом пресловутого «бальзаковского возраста» они открывают новую страницу – жить для себя: заботиться о своём здоровье, уделять пристальное внимание красоте лица и тела, яркости и подчеркнутой оригинальности своих нарядов, баловать себя, развивать таланты и потакать слабостям, т. е. превращаются в настоящих женщин. Наверное, в душе я оказалась француженкой, потому что Женщиной с большой буквы я почувствовала себя только преодолев сорокалетний рубеж. Милая, после сорокалетия я вновь ощутила свободу в принятии решений и совершении поступков, причём это воспринялось не как призыв к разгулу, а как драгоценный подарок, к которому требовалось особо трепетное отношение. Перешагнув сорокалетие, у моих ног во всей своей красоте и заманчивости раскинулись бескрайние просторы жизни – бери – не хочу, но мой накопленный жизненный опыт из всего богатства выбирал самые изысканные, утончённые и вдохновляющие меня удовольствия. Это переполняющее ощущение себя как ЖЕНЩИНЫ оказалось настолько ярким, тёплым и возбуждающим чувством, что я поняла – в сорок лет для меня жизнь только начинается. Настюшенька, это как вторая молодость, только уже осознанная, ожидаемая и более впечатляющая, – молодость, которую женщина проживает бережно, стремительно и красиво.
Во Франции мне пришлось изменить свой привычный образ жизни: отказаться от тишины библиотек, единения с книгами, написания новых монографий. Теперь я больше времени проводила со студентами и своими новыми коллегами, через личные отношения, приватное и неформальное общение пытаясь проникнуть в сокровищницу их мировосприятия и дополнить её богатством русской культуры. Но моё миссионерство оказалось непростым делом, потому что противостояние между «капиталистическим» и «социалистическим» строем достигло апогея, и как нас, в Советском Союзе, учили видеть в европейцах своих врагов, так и рядовые французы с подозрением высматривали в каждом гражданине СССР своих потенциальных противников. Но, милая, где обаянием, где умом, где шуткой, я постепенно разрушала стену отчуждённости между нашими культурами, на примерах русской литературы и философии показывая, что Россия, несмотря на свои особенности, – это Европейское государство. Я обнаружила и в качестве аргументации использовала тот факт, что многие ведущие русские писатели, поэты и философы в разное время получали образование в Европе, и своим творчеством, полётом мысли и проникновением в глубины мироустройства способствовали интеграции передовых европейских идей с русской культурой. Например, образование писателя Льва Николаевича Толстого начиналось под руководством гувернёра-француза Сен-Тома́, заменившего собою доб-родушного немца Ресельмана. Философ Владимир Сергеевич Соловьёв проходил стажировку в Лондоне, в Британском музее, другой философ – Иван Александрович Ильин – больше года находился в научной командировке в Германии и Франции, занимаясь изучением новейших течений европейской философии, включая философию жизни и феноменологию. А что говорить о плеяде выдающихся писателей, поэтов и философов, депортированных советской власть осенью 1922 года на теплоходе «Пруссия». По разным оценкам после
