отказалась, выбрала восхождение в бытие.
- Ты по-прежнему веришь в свои космические сны?
- Мама, не просто верю, а постоянно думаю над тем, как быстрее и полнее воплотить их в повседневную жизнь.
- Ох, доченька-доченька, а что с мебелью делать?
- Продайте или себе заберите.
- Нам она не нужна, спасибо, а продажей мебели мы никогда не занимались. – Мама выглядела растерянной и явно уставшей. В последнее время после нескольких крупных разговоров, она убедилась в бесполезности увещаний и споров со мной, но решение продать квартиру ее по-прежнему сильно смущало.
- Мама, есть тысячи фирм, которые занимаются этими вопросами, воспользуйтесь их услугами. И, пожалуйста, не спорь, я бы могла этот вопрос и без вас решить, но не хочу, чтобы на этом еще кто-то наживался.
- Но какую ты хочешь цену за квартиру, мебель?
- Какую дадут. Отец сможет отстоять максимальную, ему я доверяю. Сколько дадут, за столько пусть все и распродает.
- А где ты жить будешь?
- Пока сниму квартиру, собственное жилье мне сейчас не нужно.
Мама только покачала головой.
- А не торопишься ли ты Света, не будешь потом жалеть?
- Мама, обо всем, о чем могла, я уже пожалела, а сейчас мне остается только жить и наверстывать упущенное.
- Хорошо, я передам папе твою просьбу.
***
На днях предстояло снятие гипса. Я видела, как родители переживали за меня, боялись, что мой изрезанный шрамами внешний вид вызовет у меня еще один столь нежеланный для моей неокрепшей психики нервный срыв. Никто из них по-прежнему не понимал меня - внешний вид тела, даже с учетом нерадостных перспектив, перестал меня сильно беспокоить. Я знала, что главное сохранить в себе внутреннее содержание, укрепить образ присутствия в себе, а во внешнем образе, в присутствии для себя и для других, я смогу найти место для своего внутреннего «я».
- Светочка, папа договорился в Крыму за санаторий, на следующей неделе мы возьмем тебе курсовку на два месяца. Отдохнешь, окрепнешь, восстановишься после больницы. – Мама прервала свою радостную тираду, увидев мой гневный взгляд. – Что-то не так, доченька?
- Мама, какой отдых, какой санаторий? Забудь, меня уже на работе ждут.
- Доченька. – Мама с трудом подбирала слова – твоему организму нужно окрепнуть для следующих операций, укрепиться, набраться сил.
- Каких еще операций? – не поняла я.
- Людмила Васильевна сказала, что через полгода тебе придется снова возвращаться сюда и вынимать спицы, только потом можно договариваться за косметические операции.
- А почему мне об этом никто не говорил?
- Людмила Васильевна нам только вчера об этом сказала.
Даже эта неприятная новость не могла испортить моего настроя на быстрое выздоровление.
- Мама, переживем, все равно самое худшее позади.
- Светочка, но как нам сказали, у тебя все тело в шрамах, в тебе зашито столько метала…
- Что хоть в металлолом сдавай? – закончила я и сама невесело усмехнулась.
- Зачем ты так. Мы с папой хотим как лучше: пока подлечишься от людских глаз долой, переждешь время, а там косметологи быстро все поправят. Ты у меня красавица…
- Была мама.
- И будешь.
- Получается, что мне еще полгода ходить со спицами, потом снова на операционный стол, а потом еще предстоят операции у косметолога – минимум еще год в руках врачей?
- Ну да, а что ты хотела? У тебя практически все кости были переломаны, живого места не осталось…
- Перспективы нерадостные.
- Вот и мы так с папой подумали. С этим нужно смириться, к этому нужно подготовиться, а работа подождет, с голоду мы не умрем.
- Мама, за заботу обо мне огромное спасибо, но у меня совершенно другие планы в жизни.
- Доченька, я знаю, что ты спешишь работать, творить, как ты выражаешься, но пойми одно – тебе надо долечиться, восстановиться, привести себя в порядок, а уже после начинать показываться на людях. Ведь ты же собираешься работать с людьми.
- Неужели я буду такой страшной, что мне нельзя будет показываться на людях?
- Безусловно нет, но в отличие от мужчин женщин шрамы не украшают.
- А что, их нельзя будет прикрыть вещами или бижутерией?
- Не знаю доченька, об этом тебе с Людмилой Васильевной нужно поговорить, но насколько я поняла, их будет слишком много.
- Хорошо мама, спасибо, но давай пока оставим эту тему, мне действительно нужно работать, даже если придется это делать в парандже.
- Но почему доченька?
- Мама, назову тебе две основные причины: первая, я не хочу оставаться один на один со своим прошлым и, вторая – у меня появилось предназначение: я должна успеть сделать что-то масштабное и значимое в этой жизни.
- Доченька, ты уже больше двух месяцев как пришла в сознание, а тебя эти мысли по-прежнему не отпускают?
- Они наоборот, укрепляются и с каждым днем все сильнее требуют реализации.
- Но это же сумасшествие, ты должна это понять!
- Сумасшествие или нет, но только с этим мне разрешили вернуться назад в жизнь. Не будем об этом, мама. Знаешь, о чем я забыла тебя спросить, но этот разговор пусть останется пока между нами, договорились?
- Договорились. – Мама снова робко и с опаской посмотрела на меня.
- Когда я находилась в реанимационной палате в состоянии комы, меня часто посещал один кошмар – меня периодически била одна и та же санитарка.
- Как била? – переспросила мама.
- Рукой по лицу, по скованному гипсом телу.
- За что била?
- Не знаю.
- Доченька, такого не может быть! Это платная клиника, с очень заботливым, профессиональным коллективом.
- Мама, я уже поняла, что мое выздоровление обходится недешево, но речь о другом – когда я уже возвращалась назад, из небытия в бытие, этот кошмар не пускал меня обратно, в страшном свете представлял присутствие в бытии, вашу повседневную жизнь. К тому времени я уже привыкла к присутствию в небытии, и на возвращении настаивало только укрепившееся во мне предназначение, желание жить во имя моих погибших мальчиков. Но как только я начала восходить к бытию, возвращаться, надо мной как корка льда возникли эти ужасы с санитаркой. Они отпугивали меня от присутствия в бытии, разрушали желание возвращаться. Передо мной словно поставили выбор: небытие как сказка или бытие как сплошной кошмар, но я почему-то выбрала последнее. – И видя не-доверие в маминых глазах, я с еще большей убедительностью закончила - Мама, она реально меня била. Я плохо чувствовала удары, но ее запах раздражения, возможно даже ненависти ко мне, до сих пор преследует меня и внушает нечеловеческий ужас. Неужели в действительности ничего подобного не могло быть?
- Светочка, исключено! – мама с раскрытыми от ужаса глазами смотрела на меня. Каждым нейроном своей впечатлительной психики она сопереживала моему рассказу, и состояние ужаса довлело над ней самой.
- Очень сильно выматывала борьба с этим кошмаром, ведь я должна была преодолеть страх возвращения и реализовать в бытии открывшееся во мне предназначение. Чем больше я шла на поправку, чем ближе было мое возвращение из состояния комы, тем отчетливей пробуждалось во мне желание ответить ей сдачей. Но я физически не могла этого сделать, я вся была в гипсе и поэтому, это состояние беспомощности и собственной слабости, позора от неза-служенного унижения, вызывало такую бурю эмоций, такое негодование, что я готова была умереть от злости на себя и на свою судьбу. Ведь никто никогда не мог безнаказанно меня обидеть и оскорбить, я всегда была готова ответить сдачей! Но потом я научилась управлять этой энергией обиды, аккумулировать ее, собирать и направлять в более спокойное, уравновешенное русло. Как хищник выслеживающий добычу, я научилась претворяться, выдавать себя за слабую, тем самым, обманывая противника, расслабляя и отвлекая его. Я выжидала свое время, более спокойно стала реагировать на ее оскорбления, потому что знала – мой ответ будет более сокрушителен, что не я, а она в этой дуэли жертва. И эта игра «в кошки-мышки» меня спасла – я преодолела неприятие бытия, и оно уже открылось передо мной в более душевных и притягивающих тонах.
- Доченька, ты рассказываешь мне страшные вещи!
- Мама, а ты уверена, что этого не могло быть?
- Не знаю, Светочка, нужно Людмиле Васильевне все рассказать.
- А вдруг этого всего не было? Ответь мне, пожалуйста, на еще один вопрос – кто-то умирал в моей палате?
- Светочка, бог с тобой, кроме тебя в палате никогда никого не было!
- Я и в реанимации лежала одна?
- Конечно, в этом корпусе только одноместные палаты. Я не видела здесь, чтобы больные лежали по два человека.
Я была удивлена не меньше мамы. Выходит многое из того, что мне представлялось в состоянии комы, на самом деле не происходило? Так может, и жестокой санитарки не было в действительности?
- Мама, ты никому о моих галлюцинациях не говори, хорошо?
- Но может Людмиле Васильевне об этом все же стоит рассказать?
- Я сама расскажу при встрече.
***
С Людмилой Васильевной, моим лечащим врачом, отношения у меня сложились теплые и доверительные, поэтому, когда она взволнованная и красная вошла ко мне в палату, я поняла, что мама первая рассказала ей о нашем разговоре.
- Светочка, я понимаю, что возможно подвожу вашу маму, но я ей так и сказала, что такие разговоры нужно выносить на обсуждение с лечащим врачом, а не замыкаться в себе и пытаться самостоятельно в них разобраться. У вас были тяжелейшие переломы и сотрясения, большая потеря крови, и, безусловно, это не могло не сказаться на работе вашего головного мозга. Вы знаете, что наши хирурги вас дважды вытаскивали с того света?
- Да, я это ощущала.
- Вот видите, вы еще раз подтверждаете результаты последних исследований в области медицины – пациент в состоянии комы ощущает ход основных событий, правда в несколько искаженном свете. А как вы это ощущали, образами?
- Да, я все глубже низвергалась в небытие и практически терялась в нем. Я соприкасалась со смертью и исчезала как целое.
- А в каком образе вам представлялась смерть?
- Как разрыв моего внутреннего «я» - я-мивроззрения. Смерть представлялась, как обезличивание, как разрушение внутренней системы взглядов и низвержение к небытию.
- А что такое небытие?
- Небытие – это пространство существования разорванных я-мировоззрений всех умерших поколений, которое формирует фундамент присутствия человека в масштабах Земли и Вселенной. По большому счету, небытие – это мерное течение основы человеческого существования и мира предшествующего и сосуществующего с ним. Умирая, я словно опускалась в глубины существования мира и оттуда обозревала за течением первозданного, определяющего.
- Но как вы могли что-то обозревать, если у вас функционировало только тело, ваш мозг был почти мертв.
- Наоборот, я жила только на уровне собственной психики, и на фоне полумертвого тела функционирование психики было ярким, выделяющимся. Я совершенно не чувствовала собственного тела, моя психика была полностью от него оторвана, поэтому все это время я жила только в себе, в основах своего внутреннего «я».
- То есть, состояние комы воспринимается как жизнь внутри собственного «я»?
- Мне тяжело связать внешние проявления со своим внутренним состоянием, потому что, повторяю, я совершенно не чувствовала своего тела. Я присутствовала в жизни исключительно на уровне тлеющей активности своего мозга и в зависимости от его активности то возвращалась в бытие, то
