уже и ни к чему тебе больше, – засмеялся Клаус, приглаживая волосы на бороде.
Взбодренные старым князем, алеманы пошли на свой последний штурм. Но когда изрядно поредевший отряд приблизился к городским воротам, то его члены не услышали каких-либо ударов тарана по укреплениям врага. Когорта мастрийцев откатила пылающий «баран» на безопасное расстояние.
– Послушай, – сказал Роберт Жулю, сражаясь с ним плечом к плечу против защитников Форе. – Нет смысла атаковать ворота. Мы их не откроем таким малым числом изнутри. А отвлекать готов от ворот тоже ни к чему. Снаружи нет имперцев. Они отошли.
– Далеко? – протяжно спросил его друг, вынимая свой меч из груди врага.
– Я сквозь стены глазеть не научился. Может, наши уже вообще отбой протрубили и в лагере сидят, почесывая пузо?
Я сейчас пробьюсь поближе к Клаусу и перекинусь с ним словом, что нам делать.
Роберт, продолжая махать холодным оружием и защищаясь щитом, подобрался к Клаусу на расстояние, на котором способны при звоне стали и криках общаться два человека. Старый князь согласился с тем, что другого выхода, кроме как лезть на стену, не существует, сопроводив это комментарием вперемешку с матерщиной: «Зачем тогда было переться сквозь полгорода, чтобы придя к воротам, не найти за ними своих? Можно было нам лосиные рога перед богами и там сбросить».
Для того, чтобы попасть на стену города с внутренней стороны, необходимо было проделать почти те же действия, что и с наружной. Отличие только в том, что защитный частокол, идущий по верхней площадке, располагался с внешнего края укреплений, и на стену легче было взобраться. Также вместо лестниц, применяемых алеманами, готы установили широкие стационарные помосты.
Клаус первым прорвался к ближайшему такому помосту.
За ним живыми или ранеными шло только сорок бойцов.
Но забраться ему не удалось. Один проворный горожанин, даже не в облачении воина, а более походящий на обывателя-варвара, если такое выражение применимо, ткнул его в грудь копьем и сильно ранил. Этот защитник имел преимущество в том, что располагался выше, чем Клаус. Он стоял на стене. Хитон князя окрасился в красный цвет. Он присел на одно колено, опустил руки. И в этот момент был добит дротиком, пущенным кем-то из защитников Форе. Так малочисленный отряд алеман, совершавший вынужденный рейд по тылам противника, лишился своего командира. Явного лидера у этой горстки людей не оказалось. Теперь уже каждый был сам за себя.
*
Армия Челентано, следуя указанию Вергилия, готовила «баран» к следующему заходу. Огонь был потушен. Бревна заново пропитаны озерной водой. Благо, недостатка в ней не ощущалось. Ходить только приходилось далековато до берега. Но это пустяки по сравнению с трудностями прорыва.
Пронти и начальники центурий обсуждали тактику дальнейшего нападения. Саша стоял рядом, слушая их разговоры.
Домиций советовал под прикрытием плетня насыпать вал под стены и атаковать при меньшем перепаде высот. Почти все сочли такие действия рискованными. Чтобы проделать такую операцию быстро, пришлось бы потерять значительное количество воинов. Высказывали разные варианты.
Саша предложил свой.
– Слушайте. Завтра уже все равно придется сниматься лагерем и прекращать осаду. Осадное орудие нам не понадобиться более. Давайте устроим еще один штурм с выбиванием ворот. Если же готы подожгут нашего «барана», то мы не станем его выволакивать, а наоборот, подольем в него смолы.
Пусть пылает, а вместе с ним загорятся и ворота. А сами приставим лестницы и полезем вверх. Попытаемся вскарабкаться, пока готы тушить ворота будут. Вот еще одна задумка.
Может, и глупая. Мы же эту конструкцию подгоняем почти вплотную под стену. Не проще ли перекинуть с нее на стены мостик или связанные бревна и по ним атаковать? Забираться на «барана», а с него на стену проще будет, – подбросил идею Саша.
– Так еще недавно все говорили, что нечего нам на штурм идти и терять бойцов, а сейчас перекрутить хотим все, – пожал плечами один из начальников центурии.
– Сегодня последняя возможность захватить казну Ульриха и его самого. Надо пробовать. Надо что-то менять. Пошлите в лагерь алеман десяток легионеров. Пусть каждый по ведру смолы или еще какой заразы, что горит, принесет.
Спорить не стали. Всем уже изрядно надоела эта бездарная осада, проводимая Трефо Карлингом. Орудие подогнали, и стали тараном долбить дверь, ведущую в город, заново. Но на верх «барана» желающих лезть не нашлось. То есть, никто не отказывался, но никто и не просился. «О, вояки, – Пронти кивнул головой в сторону осадного сооружения, обращаясь к Саше, – никто не горит желанием лезть первым на стену.
Придется пример показать». Вергилий взял невысокую лестницу за один конец и начал глазами искать себе помощника.
Добровольцы не откликались. Челентано посмотрел вокруг, потом на одиноко стоявшего Пронти. Подошел к нему и взялся за лестницу с другого края.
– Полезли, – как-то с боязнью в голосе произнес Саша.
– Ты? – Вергилий выкатил глаза.
– Кто-то же должен начинать. Тем более, это была моя идея. Мне неудобно прятаться за спины товарищей.
– Э-ге-гей! Мы с Челентано лезем наверх. А вы все за нами, – обратился Пронти к своим солдатам, а Саше тихо добавил.
– Ты не лезь в город. На «баране» оставайся. Рано тебе еще.
Трясущимися руками и дрожащими ногами Саша взобрался на крышу стенобитного орудия и увидел осажденный город. Он весь кишел, как муравейник. Везде сновали воины и женщины. И те, и другие выполняли свои обязанности. Одни сражались на городских стенах, другие подносили деревянные кадушки с кипятком, стрелы, дротики, камни, заранее сложенные около стен. Картина была однообразна, за исключением горстки алеман, сражающихся у подножья городской стены с превосходящими силами готов. Оба удивились, что кто-то пробрался на ту сторону. Они решили, что бритолобые уже прорвали оборону. «Домиций, поднимай народ на стены. Алеманы уже сражаются на улицах Форе, а мы тут торчим», – сообщил командиру центурии новость Вергилий.
И полезли мастрийцы брать укрепления, как нельзя кстати введенные в заблуждение своим начальником. Вскоре и Жуль стал безумно горланить, увидев мастрийцев, вступивших в схватку на уровне частокола. Это была настоящая подмога. Теперь нужно было только забраться на стену с внутренней стороны и соединиться с наступавшими. И конечно, при этом по глупости не погибнуть.
Оборона защитников столицы дала трещину. Удача опять повернулась лицом и грудью третьего размера (удача же женского рода) к объединенной коалиции алеман и мастрийцев. Только с Челентано произошел неприятный инцидент. Они с Вергилием так обрадовались якобы уже чуть ли не взятию города, что не заметили, как на крышу «барана» с готской стороны перепрыгнули несколько врагов. Они с Пронти стояли наверху вдвоем, а готов оказалось трое.
Вергилий с двумя вступил в схватку, а на Сашу напал третий. Челентано пришлось первый раз по-настоящему скрестить мечи в сражении. До этого он бился только в четвертом ряду в составе центурии. Мастрийцы заметили с земли все происходящее на крыше, но пока они лезли, готский воин успел нанести несколько ударов по Саше. Челентано удачно подставил щит, но враг наступал, заметив слабость владения оружием у противника.
Пронти поспешил на выручку другу. Тем более, что он уже успел зарезать одного из нападавших. Однако второй ему мешал полноценно помочь Саше. Вергилий подошел поближе к врагу, атакующему Челентано, и в паузе между обменом ударами со своим противником ткнул несильно того в руку. Этот гот отвлекся от Саши, повернув голову в сторону Пронти. И в этот момент Саша нанес удар своим гладиусом защитнику Форе в шею. Саша сам не ожидал от себя такой прыти. Еще больше его поразило, с какой легкостью сталь проткнула человеческую плоть. Гот попытался повернуть голову в сторону человека, нанесшего ему смертельную рану, дернув при этом меч Челентано. Но последний удержал гладиус в руке, выдернув его из шеи врага. По инерции гот прошел еще пару шагов и свалился с крыши осадного орудия под ноги наступающей армии, принадлежащей на правах аренды Александру Челентано.
*
Мастрия. Орис. Здание сената.
Клавдий Кавальканти по папирусу воспроизводит семьдесят четвертую главу своей поэмы «Шмель над вереском».
Как обычно, на последнем ряду, сдерживая зевоту, внимательно слушают, устремив безразличный взгляд к своду храма Иларио Виндос и Германик Кальпорниус. Август сделал логическую паузу в литературном чтении, отхлебнул мутной жидкости из золотой чаши, стоявшей перед ним на высокой подставке.
– Продолжим, господа, – сын императора окинул взглядом всех тех, кто в будущем, как он сам полагал, будут ему принадлежать. – Песнь семьдесят пятая.
– А сколько их всего родил этот гигант интеллекта и подарит сегодня миру? – тихо поинтересовался у Германика отец Камиллы.
– Я даже боюсь предположить, сколько еще по времени мы сможем наслаждаться сиим стихом, – ответил Кальпорниус.
– Не, стихи нормальные, если их в светском салоне читать, чередуя с возлияниями хмеля и ласками гетер, но здесь от них на сон клонит.
– Сейчас спрошу у Аппия Руфуса. Он сплетни собирает.
Должен же был ему кто-то проболтаться, сколько глав нам слушать, – сказал Германик.
– Ай, что ты будешь через два ряда кричать? – отговаривал его Виндос.
– Так ближе никого нет. Только Приап Грациан сидит чего-то, как сыч, насупившись.
– Пало бы на тебя подозрение в убийстве, я бы посмотрел, как ты бы веселился, – Иларио посмотрел на Кальпорниуса.
– А кого это Грациан отправил к Танатосу?
– А то ты не знаешь?
– Нет. От тебя первый раз слышу, – пожал плечами Германик.
– Весь Орис об этом гудит, а ты не слышал.
– Может, плебс на площадях и гудит, а я не слышал ничего.
– Вчера убили Андрео Шумахера в цирке, – пояснил Виндос. – Вернее, смертельно ранили, а пока домой везли, то он и остыл уже.
– Я не знаю такого. Он – актеришка?
– Да нет. Он владелец мануфактуры по разливу водки.
– О как! Знаю. Водку знаю, а с ним не знаком лично. Нормальный хмель. Мне больше, чем бырло нравится. Точнее, мне ликер сладкий по душе, но и водка ничего. Некоторые из аристократов говорят, что это хмель для черни, но мне нравится. По крайней мере, после него воздух чистый в помещении, – дал оценку Кальпорниус. – А Приап Грациан тут при чем?
– Этот Шумахер в сенат пошел выдвигаться от Подола на выборах, а оттуда и Приап. Что-то они там повздорили. Говорят, люди Грациана пожгли его таверны как-то раньше. Я толком не знаю. Это мне Камилла рассказывала.
– А она откуда черпает такие подробности?
– Она с ним близка, – сказал отец о своей дочери.
– Насколько, Иларио? – Германик выкатил глаза. – Я слышал о владельцах водочного разлива, хоть и сам не видел их ни разу. Говорят, один из них – бывший стражник из городской тюрьмы, а два других – белые, безродные и уродливые, как все варвары, вольноотпущенники.
– Германик, как ты мог подумать такие мерзости о моей дочери? Андрео Шумахер – бывший ее раб. Я требую извинений.
– Ну, прости. Я без злых мыслей за плечами в адрес Камиллы высказался. Я твою девочку с детства знаю. И о муже ее усопшем, Луции
