вскипевшей страсти.
Регулярно, по пятнадцать минут в день, с помощью правой руки он предавался мечтам о Инге Анатольевне. Он настигал её в самых разнообразных местах и брал её в разных позах. Было много самоотдачи и самопожертвования. Таким образом, Славик постепенно подготовил себя к совместной жизни с горкомовской работницей. Нравилось ему в Инге Анатольевне буквально всё, но особенно - решительная деловитость и, соответственно, занимаемая должность. И всё это в разных позах он имел каждый день.
О причудах Славика знал весь завод. «Безответная любовь,- говорили ему товарищи по станку,- хуже глубокого похмелья». И сочувственно протягивали крепкую рабочую руку помощи.
О многом Инга Анатольевна узнала впоследствии от мужа, о многом догадывалась, как женщина – партиец, но перед самим фактом её поставил третий секретарь горкома (теперь, персональный пенсионер районного значения) Вас. Пал. Вахрушев-Карлутский. Он скользко пошутил: «Товарищ И. А. Кричалина снискала большое уважение у рабочего завода Славы». Но Инга Анатольевна поняла буквально и дальновидно. И поставила на вид.
Ночь она промучилась бессонницей, сперва высчитывая на пальцах, а потом перейдя к бухгалтерским счётам, достала из портфеля заветную книгу собственного учёта (такие амбарные книги она вела ещё со времён комсомольской активности) и вписала Славика в графу прихода, но по утру, отрезвев от мучительного выбора, вписала его в графу расхода. Вопрос выбора жениха оставался открытым и нуждался в коллективном обсуждении.
Спустя неделю, после обстоятельного опроса сослуживцев, она поехала в подшефный завод и окончательно обсудила кандидатуру будущего мужа с административным треугольником: директором, председателем профкома и партийным секретарём.
Кандидатуру вызвали через диспетчерскую прямо из цеха, от станка.
Директор спросил со свойственной ему прямолинейностью:
- Жениться хочешь?
- Нет! – ответил Славик и обтёр масленые руки о рабочую одежду.
- Как не хочешь?! А у нас есть сведения, что…
- Сведения есть, а жениться не хочу,- упрямо стоял Славик.
- А что же у тебя на уме, – догадался секретарь парткома,- побаловаться и – всё, в кусты? Не позволим!
- Не позорь рабочий класс низменными страстями, ты должен звучать гордо!
- Всё, что угодно, а жениться не хочу! Квартирный вопрос ещё не решён, и денег на выкуп не накопил. А ещё я и обхаживать должен: конфетки там, киношки, хурда-мурда всякая. Вот, потом и решусь,- выкручивался как мог Славик.
Административный треугольник не ждал такого яростного сопротивления, и все тогда растерянно воззрились на Кричалину.
- Значит так,- сказала Инга Анатольевна,- подводя итоги нашему разговору, надо отметить следующее. Ещё не всё благополучно на заводе обстоит с дисциплиной. Не смотря на недоразумения со стороны низового совета, хочется подчеркнуть то обстоятельство, что не нам с вами решать вопрос о рабочем… как вас там?- переспросила Кричалина,- о рабочем Вячеславе. Этот вопрос решён уже и помимо нас. Вопрос в другом, в том, чтобы указать более удобное время выполнения намеченного. А то, что низовой совет возьмёт на себя нужные обязательства, в этом сомнений нет. Мы доверяем низовому совету.
Так, благодаря честному, открытому партийному диалогу, свадебный кортеж вновь замаячил на горизонте. Инструктор горкома в тот же день напросилась на аудиенцию к секретарю и доложила ему о жертве, которую в лице себя она приносит на благо общества: «Позвольте мне взять рабочего Славу в мужья. Я подниму его до себя, воспитаю и сделаю полноценным гражданином. Мой поступок будет иметь положительный резонанс».
А ведь была Инга Анатольевна в то время не такой опытной и поднаторевшей. Однако чутьё не подводило её и в дни молодости.
Правда, муж Славик не был никогда ни узбеком, ни туркменом, ни, тем более, родом из Баку. Родился и прожил до совершеннолетия он в 30 км. от Прудовска, в деревеньке Баклушки, что, впрочем, по звучанию было близко от азербайджанской столицы.
Для чего она переделала в паспорте мужа в «урюка», Славику было до конца не ясно. Он и не задавался этим вопросом, поскольку не желал лишнего скандала в доме. Но обманутый нещадно однажды своей животной страстью, и получив за это по заслугам, хотел лишь одного – спокойно пережить по приговору, отпущенный ему срок семейного отбывания.
Потрепав мужа за щёку, Инга Анатольевна выпила растворимого кофе со сливками и пошла к шкафу выбирать торжественный костюм. Затравленный муж с испугом продолжал из укрытия наблюдать за ней. Она выбрала тёмно-бардовое платье из панбархата с полиэтиленовым цветком на груди. Когда она надевала это платье, было яснее ясного, что супруга идёт на крупное дело и домой вернётся не раньше полуночи.
Помнится, на выходе, она дала последнее распоряжение:
- Должен быть праздничный стол, но, между тем, составленный из скромных блюд. Мы не должны кичиться достатком.
А может быть, это было и не распоряжение, а мысли вслух о предстоящем торжестве.
Воздух улиц бодрил, погода заигрывала, солнце озаряло путь к комитетскому «газику» в арке дома. Инга Анатольевна вдохнула дворовый воздух и сразу поняла, что очень любит жизнь.
( Вообще-то закономерно: очень любят жизнь все те, кто в достатке живёт, кто живёт хуже, те почему-то тоже любят жизнь, но жизнь тех, кто живёт в достатке).
Зам. секретаря не могла никогда упрекнуть себя в том, что завидовала другим. Нет. Всю собственную жизнь она выстроила своими руками, изваяла из тяжёлого монолита. И хотя мужа так и не сумела поднять до уровня себя, зато украсила им интерьер квартиры. Её квартиры, квартиросъёмщиком которой она являлась.
Она всегда была в русле событий, в эпицентре дел. Держала нос по ветру. Не это ли жизненно важно в работе? А то, что она имела вне работы – это всего лишь маленькое вознаграждение за умение находиться в русле и эпицентре, оставаясь, между прочим, постоянно мудрой и молодой.
В отсутствии 43 делегатов по уважительной причине начиналась отчётно-выборная конференция. Конечно, это не выборы в районный Совет народных депутатов, где всё просто. Комиссия – свои в доску люди, административно-хозяйственный блок идеологического фронта с положением лидеров. И сговориться проще. Пусть даже при отсутствии половины избирателей, в графе проголосовавших без опасений можно проставить 99,9%, одну десятую отнеся на больных и недоразвитых.
Но на конференции Пылевого Столпа этот номер не проходил. Не всё ещё было отлажено в работе комитета. Низовые советы самым наглым образом уворачивались от контроля и постоянно пугали членов парткома грядущими выборами, грозя им припомнить нечестное распределение квартир, злоупотребления служебным положением в использовании местного магазинчика и производственного транспорта… Да мало ли чему могли позавидовать в низовых советах?
Инга Анатольевна по приезде во Дворец Культуры сразу же бросилась искать по этажам Н.Д. Марийца.
- Так, почему у девочек не товарный вид?- гремел в коридорах её голос. Она любовалась своим грудным командным голосом, возникавшим из её резерва в ответственные минуты:
- Почему на девочек не надеты передники? Быстро, переднички с кружавчиками! Так, встаньте в шеренгу по двое, возьмите подносы в руки. Хорошо! Тебе сколько лет? Я же говорила, чтобы были не старше 30! Товарищ Короподин, а если эта официантка рассыплется от возраста?
- Зато уж не родит!- попробовал отшутиться Короподин.
- Знаю я, как они не рожают после конференций! Им хоть передники подвязывай, хоть пакуй в водолазные костюмы,- Инга Анатольевна умела быть и беспощадной.
Н.Д. Марийца она обнаружила в подвальном помещении Дворца Культуры возле массивной двери из красного дерева, на которой чёрным пятнышком проступали контуры мужика в шляпе, а ниже, для особо тупых, карандашом нацарапана буква М.
Секретарь мялся возле двери, намурлыкивая под нос очень грустную мелодию и решительно не знал; рано или вовремя он вышел наружу.
За годы службы в Пылевом Столпе Инга Анатольевна безболезненно пережила трёх секретарей. Досконально изучила их привычки, маленькие и большие слабости, предугадывала поступки, даже мысли, прочно усвоила повадки каждого и многое другое. Но действия Н.Д. Марийца ей всегда казались дикими и непредсказуемыми. Невозможно было угадать, какую глупость в следующую минуту выкинет секретарь.
Сперва, со свойственной ей прозорливостью, она считала, что поступки Н.Д. Марийца неуправляемые и необузданные только по причине его природной наивности и недалёкого ума.
Но когда, с методичной размеренностью, глупости его стали приобретать всё больший размах, она усмотрела в этом хитрую политику секретаря, прежде всего, направленную против неё.
«Он хотел сбить её с толку»,- догадывалась Инга Анатольевна. Но определённое мнение у зам. секретаря о своём начальнике всё же сложилось, несмотря на то, что тот старательно выкручивался, уклонялся от разного рода попыток разговорить его, и пытался замести следы.
Н.Д. Мариец был хроническим трусом. В детстве он боялся, что во дворе его случайно отлупят сверстники, в юности – соседи нажалуются на него за слово, которое он написал на заборе по требованию сверстников, которые всё так же грозились его отлупить. Боялся болей в ягодицах, паху, в раковинах ушей, животе и в области седьмого позвонка. Пока, наконец, семья, школа, вся учебно-воспитательная система страны не переориентировала его физиологический страх на страх духовный. С того момента он страшился только за потерю своей репутации. Репутация стала целью его жизни.
Таким образом, он быстро, словно на дрожжах, подрос до секретаря парткома Пылевого Столпа. За какие-то незаметные двадцать лет – от рядового войсковой части. Н.Д. Мариец вдруг со всех сторон стал очень нужным, просто необходимым секретарём для всех вышестоящих работников. Боязнь принять самостоятельное решение – была, как нельзя, лучший показатель его деятельности. Чем меньше он принимал какие-либо решения, тем правильнее вёл дела в партийном комитете. Даже дал себе клятву: «Без согласования с «соответственными лицами» не ставить резолюцию!»
И всё же, имелось у него слабое место, опять же - из-за той самой хронической трусости. Секретарь до невероятия боялся сказать глупость. Едва открывал рот - уже боялся - и тут же говорил. Чем больше он боялся выкидывать глупости, тем больше он их городил. Трусость секретаря доводила Ингу Анатольевну до вегетативного невроза. Она не знала, что может выкинуть, из боязни потерять свою репутацию, секретарь на отчётно-выборной конференции. Ладно бы все просчёты и дурь списали на одного Марийца, а то ведь могло и её задеть.
О том, что секретарь парткома глуп и труслив, поговаривали в Пылевом Столпе давно, но не основательно. Оценка была чисто визуальной. Судили по его внешности. У Н.Д. Марийца была маленькая голова, похожая на мастерок каменьщика и снизпадющее - всё остальное. Но более всего смущало выражение лица – вызывало боль и сострадание. Лицо секретаря было затянуто такой гримасой, будто он постоянно мучился слабостью
