замсека, стояла, беспомощно опрокинув руки, и ощущала себя как бы танцовщицей в стриптизе. Но быстро вошла во вкус, и даже стала протягивать то пясть, то щёку подставлять мужскому большинству.
- А вот, у нас в гостях,- тягуче, выговаривая каждую букву, Инга Анатольевна медленно поворачивала голову, как морское дальнобойное орудие. Зал обмер. Женщины ждали пьяного приговора,- в гостях у нас,- некоторым показалось, что они отчётливо прослушивают скрежет металла,- у нас в гостях,- орудие остановилось и выстрелило,- в гостях, кто бы вы думали? Ни за что не догадаетесь. Лучшая моя подруга, которая, не имея высшего образования и интеллигентских выходок, всё-таки снискала себе уважение и любовь окружающей среды. Вы часто бываете ей признательны за добросовестную отдачу в деле жилищно-общежитского комплекса. Правильно, это Джульетта Семёновна Дудина. Целуйте все её!
Она двигала своим дальнобойным орудием, выковыривала из толпы цель и, охмуряя тонкой паутиной лести, под конец выстреливала в самое яблочко унижениями. Без промахов поражала цели, используя своё излюбленное средство. Цель оправдывает средства, а без средств и оправдание бесцельно.
Хотя у публики и превалировало желание спеть и сбацать что-нибудь этакое, исконно русское, с присвистом и притопом, но целовали они охотно, взатяг, некоторые умудрялись с тем же присвистом и притопом. Все ждали апогея праздничного вечера, когда решительно пьяная замсека начнёт демонстрировать народу заплаты на гамашах, сделанные собственной рукой небожителя. Сюжет о скромной жизни комитетского работника был обязателен и лихо закручен в неразъёмный узел партийной пропаганды. И он чуть было не случился.
- Народ!- крикнула Инга Анатольевна,- Я поведу вас! Идите за мной! Ничего не бойтесь, милиция нас не тронет! У нас здесь всё повязано!
Вдруг грянула музыка и перебила её на полуслове. Поголовье пошатнулось и, деликатно отодвинувшись от призывающей Кричалиной, вновь ударилось в пляску. Так никто и не дослушал, куда собиралась вести народ замсека. Проступала развязка.
Возле усилителей крутился предательски трезвый Можайский и трогал ручки магнитофона. Инга Анатольевна не успела обидеться, потому что сразу почувствовала, как из неё иссякают последние силы и улетучиваются в душный зал, который у неё на глазах, раскачиваясь, превращался в огромную трубу. «Гости должны вылететь в трубу», - удивилась она и разом осела.
- Ох, предатель,- обратилась тоскливо она к Можайскому,- как мне плохо!
С болью в печени она восприняла оскорбление.
А внизу, в глубоком сне, храпя и волнуясь, уже ждал замсека водитель дежурного газика. Ему до позднего утра вменялось развозить членов застолья по домам.
Большое, доброе и бесчувственное тело Кричалиной нежно вынесли из Дворца Культуры и уложили по диагонали заднего сиденья. Работами руководил Козявин. Исполнителями были Залётный, Фукишева, Черпак, личный шофёр и случайная крановщица. Хвала и почтение тем, кто в трудную минуту не бросил в беде утомлённых! Воздастся им за это сторицей!
А в доме напротив Дворца всю ночь горели окна. Жильцы с неподдельным любопытством следили за тем, с каким размахом умеет у нас начальство держать в строжайшем секрете итоги отчётно-выборной конференции.
Почти материнская забота Козявина о почти незаменимой Инге Анатольевне превратила их отношения не только во взаимовыгодные, но и во взаимоуступчивые, что редко проявляется даже по родственной линии. Хорошего заместитель секретаря парткома треста никогда не забывает, как это не бывает тяжело. Чего-чего, а уж на память ей жаловаться грех.
И огонёчки помнит. Голубенькие такие, мелькающие в окне «газика». В животе тяжесть, в горле тошно, во рту срачь, а вот огонёчки – отчётливо. Маленькие, как детки. Отсюда в душе,- словно кто конюшню почистил и утеплил на зиму: так хорошо, такая уверенность в завтрашнем дне. Казалось, стоит раз плюнуть, и при жизни поставят ей бронзовый монумент.
За дорогу она успела вычислить, где ей удастся выписать эту бронзу. «Одну бронзовую болванку – на голову, и на грудь – ещё болванок шесть. Итого - тонн пять бронзы примерно. За счёт профсоюза».
«Господи, что это? – очнулась Инга Анатольевна, – Эка её развезло. Давненько она не позволяла себе сентиментальных экскурсов в прошлое».
Она огляделась и окончательно пришла в себя. В привычном кабинете, на законном стуле, при своём пиковом интересе. Часы на стене отстукивали десять. Следовательно, на рабочем месте она бредила больше часа. Все эти сопливые воспоминания иначе, как бред, не назовёшь.
И вот что странно: воспоминания о конференции лезли ей в голову загадочным образом, будто во сне. Она на всё произошедшее смотрела глазами кого-то постороннего, точно хотела пристыдить, и себя в первую очередь. Но в чём стыдить-то, собственно говоря? Бывало и похлеще. Обычное, рядовое торжество, каких миллион. Может, её торжественная речь? Тоже исключено. Или её тайные мысли, «подводные» задумки? (Кто знает: в бреду контролировать себя никто не в силах, и в угоду врагам вслух может произнести такое, что потом во весь остаток жизни не отмоешься).
Замсека чуть было не задохнулась от страшной догадки. Она не поленилась оторвать себя от стула и выглянуть за дверь. Ни единой души. Слава те! Никто не подслушивал. Пронесло. Она вернулась к столу. «Нет, всё же что за маразматические воспоминания втемяшились ей с утра?» Теперь она была уверена, что поисками причин, побудившими играть так бесцеремонно памятью о конференции, она будет мучиться весь день.
«Ну, значит, так. Началось с Козявина. Козявин такой, Козявин сякой, хороший, в общем. Парень свой в доску. Он занимается поисками Валеры Фрудко. Надо полагать, найдёт. Валера – тоже из своих. На праздничном застолье он присутствовал. Дальше. Оба недолюбливают Дышловца – это хорошо, оба в хороших отношениях с Марийцем – с одной стороны тоже не плохо. В неё они верят безоговорочно, особенно Козявин. Отлично. Но при чём здесь отчётно-выборная конференция? Тупик. Надо всё сначала».
С той успешной отчётно-выборной конференции прошло около двух лет. И положение Инги Анатольевны круто изменилось. Внешне, думается, всё осталось по-прежнему. Она была почти незаменимой, уважаемой и невероятно авторитетной. Первой Дамой Пылевого Столпа. Но Кричалина уже чувствовала, что где-то в «кулуарах» головы Марийца взрастала предательски идея смещения её с занимаемой должности. Почти за два текущих от конференции года Мариец окреп, прочно осел в кресле секретаря и изрядно поднаторел в комитетских делах. Конечно, Инга Анатольевна понимала, что хорошее быстро забывается, и все старания, проявленные ею на выборах, принимались спустя время секретарём, как закономерная необходимость.
У неё, обладательницы богатейшего опыта по части деятельности в парткоме, Мариец жадно перенимал приёмы и методику работы. Вот в чём была её ошибка: замсека, польщённая вниманием Марийца, утеряла бдительность и щедро делилась с ним своими знаниями. Негодяй! Он прикидывался простачком, хотя и не надо ему было себя в этом утруждать.
Казалось, совсем недавно было то благое время, когда Кричалина без опасений и в поучительном порядке могла предъявить Марийцу:
- Николай Демьянович, самое недопустимое в нашей с вами работе – это недооценка тех негативных элементов, которые по интеллектуальному уровню оценивают себя выше партийного комитета. С ними нужно вести непримиримую борьбу и настойчиво доказывать, что незаменимых людей у нас нет. Тем самым мы проявим свою демократичность. Если кто-то ставит себя выше парткома, он автоматически ставит себя выше закона. Поскольку коллегиальное, а следовательно, демократическое мнение комитета – это и есть закон. Исходя из вышесказанного, мы имеем полное право предложить гражданину имяреку написать заявление об уходе.
Теперь Инга Анатольевна не смела заикаться об интеллектуальных уровнях. Мариец далеко уже не тот простоватый и неотёсанный секретарь парткома. Неизвестно, как он теперь мог воспринять то оскорбление, что в комитете есть люди и умнее его? Намёков Мариец не терпел. Без промедления натягивал на лицо гримасу мученика и вдобавок начинал покряхтывать.
Даже такой невосприимчивый к знаниям секретарь улавливал многие тонкости комитетского жития-бытия. Каким образом? Для Кричалиной оставалось загадкой.
Как-то на заседании парткома Мариец ненароком оговорился, мол, следует омолаживать комитетский аппарат. Сперва Инга Анатольевна не поняла до конца всего масштаба подлости, задуманного Марийцем. И даже подтвердила: да, следует, тем более, что кампания в стране по омолаживанию партийных аппаратов развернулась во всю ширь, пора сменить зав. парткабинетом, поменять несколько секретарей в первичных организациях, словом, поддержать постановление ЦК. Надо смотреть правде в глаза. Год 84-й, год больших перемен в жизни страны и коллектива Пылевого Столпа.
В свою очередь Н.Д. Мариец полностью одобрил поддакивания Кричалиной и предложил:
- Вот вы, Инга Анатольевна, и подберите соответствующие кандидатуры. Покуда вы человек опытный, поделитесь с выбранной кандидатурой знаниями и постепенно вводите кандидатуру в курс всех дел заместителя секретаря парткома треста.
- Как это, заместителя секретаря парткома? То есть – на моё место? – ошпаренная догадкой, прямым текстом воскликнула она.
- Я же совсем конпентентно выразился…в общем, кадр подбирайте, - попытался затушевать свою оговорку Мариец.
Но информация вылетела. Подлость была налицо.
- С кадрами очень тяжко, Николай Демьянович. Положиться практически не на кого. Народец ненадёжный. И на их воспитание уйдёт, по крайней мере, пятилетка.
Мариец или совсем свихнулся, или вздумал, вопреки здравому смыслу, начать тайную войну. Против кого? Против неё? Мальчишка! Скорняк с заочным образованием. Он ещё смел её пугать? Молоденьких, видите ли, захотелось! Отчитаться поскорее захотелось перед горкомом об успешном проведении кампании!
Видно было и по Марийцу, что его старания развеять подозрения Кричалиной так и не удались. Он скорчил страдальческую гримасу «запора», обидевшись сперва на себя, за длинный язык, а потом и на всех.
Слухи об омолаживании парткома расползлись по Пылевому Столпу с неудержимой быстротой падающей стены.
Кричалина незамедлительно подключила к делу надёжную гвардию во главе с Козявиным. У неё родился афоризм, который она не забывала вставлять при случае:
- Мариец не вечен,- говорила она и со вздохом добавляла,- вечным может быть лишь сожаление о Марийце.
Известно, насколько нужно быть уверенной в завтрашнем дне, что бы безбоязненно строить по отношению к непосредственному начальнику такие смелые прогнозы. Механизм всепроникающей влиятельности и авторитета Кричалиной ещё работал отлажено, без малейших сбоев, как ей представлялось. Стоило замсеке подать знак и комитет мог в минуту расколоться на две враждующие группировки, где ставленники Марийца выступили бы в роли либеральной оппозиции. Ей казалось, что она еще в фаворе, и диктует условия работы и процветания
