грамматических неточностей лежала на совести ответственного Можайского. Это его неотъемлемое право. Ради святого и важнейшего дела часть страданий на себя, как должное, принимала вся его семья: жена, двое детей, тёща, приехавшая из Гомеля погостить и помочь доченьке и внукам ещё три года назад.
Исправляя среди ночи очередную «очепятку» в тексте, он будил семью, рассаживал всех на диване в порядке старшинства, и зачитав от начала до места, где его зорким оком была обнаружена неточность, обращался с победным видом:
- Так где же, дорогие мои сожители, я пресёк ошибку?
Если семья угадывала спросонья, Можайский удовлетворённо почёсывал грудь и добавлял к вопросу небольшое пятиминутное толкование: какие могли случиться ужасные последствия в самом важном политическом мероприятии, не обнаружь он вовремя грамматическую неточность.
Если семья не угадывала и слушала его с закрытыми глазами, Можайский страшно обижался, обзывал всех короедами и кричал, что если в Прудовске кое-кто не уважает творческое достоинство, то пусть уезжает в свой Гомель.
За две бессонные ночи вулканических извержений характера зятя, мужа и отца в одном лице, семья впитывала в себя доклад Марийца, как отче наш, и даже лучше.
Невероятно измотанный длительным творческим процессом, Можайский на конференции преступно расслабился.
Сперва Инга Анатольевна уловила странные звуки, абсолютно не соответствующие натянутой обстановке: тихонькое и шкодливое посвистывание, словно некто в зале вздумал у делегатов высвистеть все деньги и нанести непоправимый урон их семейному бюджету. Вперемежку со свистом раздавалось бульканье пузырящегося «Нарзана».
На самом ответственном месте доклада, где Н.Д. Мариец вобрал во всю ширь грудной клетки воздух и растянул меха своей души, чтобы сказать: « Друзья, в смотре художественной самодеятельности мы заняли почётное четвёртое место! Это ли не яркий показатель всей кропотливой, скрупулёзной и бессонной работы партийного комитета? Это ли не закономерный результат нашей политической зрелости? Всё у нас, в парткоме, делается на благо человека и во имя человека! Вы знаете, о ком я говорю!»
Здесь из президиума неожиданно вырвался стон. Все отвернулись от докладчика и уставились на Можайского. Отвесив на подбородок губу, он сладко пускал пузыри. Раздались смешки в зале, как результат идеологической незрелости слушателей.
Инга Анатольевна первой отреагировала на смену настроений в публике и, не медля, с силой воткнула кулак в мягкий, свисающий со стула, бок Можайского.
Можайский трепыхнулся раненым кочетом, загремел стулом, чуть не свалившись на пол, и вынырнув из-за кромки стола, точно айсберг, потопивший «Титаник», вдруг объявил залу:
- На этом отчётно-выборную конференцию можно считать закрытой! Разрешите ещё раз от имени парткома поблагодарить всех за деятельное участие в работе конференции! Ваша критика и пожелания будут учтены избранным вами новым составом! Всего доброго!
И отодвинув микрофон в сторону, начал сгребать со стола бумаги.
Зал замер. Массы заворожено смотрели на сцену. Мёртвую тишину пробил из зала плачущий голос коммуниста:
- А где же подарки делегатам?
- И то правда,- поддержали плачущий голос сразу несколько человек,- праздник превратили в чёрт-те что!
Но в большинстве своём, (надо отдать должное), массы являли дисциплинированность, и единогласно молчали, строя сочувствующие ухмылки на лице.
И здесь Инга Анатольевна вторично и своевременно перехватила инициативу в свои опытные руки. Она забарабанила карандашом по столу:
- Попрошу тишины! Вы не на балагане! Произошла непозволительная накладка по вине одного нашего работника. Какого – не будем указывать пальцем, но с которого будет взыскано со всей строгостью партийного комитета. Поэтому не отвлекаемся и не нарушаем порядок проведения конференции,- придав голосу немного ванили, она предложила,- продолжайте Николай Демьянович, мы тоже продолжаем слушать.
Н.Д. Мариец, и без того находившийся на грани глубокого обморока, совершенно растерялся, сказал «Слушаюсь!», и принялся доклад читать заново. Воцарилась справедливая тишина, Никто из присутствующих ничего не понял, как не понял и Мариец. Один Короподин, ответственный за овации, сбитый с толку, посчитал, что где-то проморгал нужный абзац, отбросил дубликат доклада в сторону и, полагаясь на интуицию и слух, начал раззадоривать зал аплодисментами в каждой паузе, проделываемой секретарём в ходе чтения.
Итак, чем чаще Мариец, измученный длинным докладом и першением в горле, останавливался, чтобы отхлебнуть из графина водицы, тем больше вознаграждался продолжительными аплодисментами.
В президиуме сидели с непробиваемыми лицами в ожидании перерыва, а из-за штор потягивало кислым запашком зимнего салата.
Кислый запах зимнего салата приятной прослойкой улёгся в памяти зам. секретаря. Теперь стоило где-нибудь в гостях только учуять лёгкий душок недолговечного блюда, сразу же выступала перед глазами картинка конференц-зала. Витающий дух деловитости, сугубо рабочая обстановка, накал страстей, неуклонное выполнение пунктов демократического централизма и парящее чувство единства с народом. Ей представлялись невидимые нити, протянутые от её пальчиков к залу. Она поигрывала пальчиками и с удовлетворением отмечала моментальную реакцию.
Боже мой, как она любила в такие минуты народ! Она просто не могла жить без людей, без рабочего класса, ради которого могла снести любые муки отчётов и выборов. Помнится, ею овладело неимоверное желание презреть сценарий конференции, взять слово и выступить следом за Марийцем.
- Поганцы, вы, поганцы,- хотела сказать она,- поросята неблагодарные! Знаете ли вы, как я вас люблю? Я жить без вас не могу! Вот как я вас люблю! Я хочу всегда заботиться о вас! Я насквозь пропитана желанием взять вас всех, сидящих в этом зале, под свою тёплую опеку!
Ей хотелось пообещать всем чего-нибудь такого, ну, прямо такого, что бы все воскликнули о-о-о!
- Всем трёхкомнатные квартиры! Разогнать к чёртовой бабушке местком, и без очереди, по квартире каждому делегату!
Давно объявили перерыв, а Инга Анатольевна всё продолжала поигрывать пальчиками. Можайский сжался рядом и жалостно скулил. Он, пытаясь оправдаться, уже потихоньку начал намекать на то, что имеются подозрения на буфетчицу, которая продала ему бутылку лимонада, после чего он сразу впал в беспамятство. По всей видимости, лимонад не свежий.
- Иди опять к буфетчице и попроси, чтобы она продала тебе подушку,- огрызнулась зам. сека.
Уж если выпала удача схватить его под уздцы, она будет держать их крепко и долго.
Можайский понимал, что значит оступиться и подпасть под «обаяние» Инги Анатольевны. Первое обвинение будет выглядеть примерно так: «Можайский святыню храпом оскорбил!» и посыплются обвинения, как из рога изобилия, всплывут чёрные делишки, с занесением в личное дело. Что будет, что будет?!
А будет то, о чём знала лишь Инга Анатольевна: « У Можайского ( тоже зам. секретаря, но левой руки) проклюнулась в последнее время дурная привычка – всюду держать нейтралитет, воздерживаться, где надо и не надо. Чересчур умным захотел стать и хитрым. Видите ли, мнения у него нет, а если и есть, то это мнение воздержания. Партийный комитет не позволит скрывать точку зрения, комитет не позволит воздержание воздержания! Если хочет выразить вотум симпатии, то пусть выражает прямо и открыто:
- Да, товарищи, мне нравится Инга Анатольевна Кричалина, как соратник и ещё как человек. За таким соратником можно смело встать под переходящее Красное знамя и пойти к намеченным рубежам!
Большего от него и не требовалось. Выразил своё мнение и сиди, жди по удачному завершению конференции, снисхождения от вышеупомянутого соратника. Кричалина умела прощать оскорбления, нанесённые комитету Пылевого Столпа. Она - женщина, ей простительны подобные слабости.
Простила ведь она довольно болезненные, злобные выпады на конференции бригадира каменщиков Ивашкина. Этот распоясавшийся генерат, нет, регенерат, нет, негерат? А, вот – ренегат, правдоискатель, одурманенный иллюзией демократического централизма, имел неосторожность высказать своё недовольство работой партийного комитета за отчётный период. Инга Анатольевна умника взяла на карандаш.
- За два прошедших года,- с самомнением заявлял он,- партийный комитет Пылевого Столпа, как никогда, продемонстрировал своё умение пускать пыль в глаза. Особенно хочется отметить И. А. Кричалину и многих других, внесших достойный вклад в эту лепту. Показателем такой работы можно считать смотр художественной самодеятельности, где многолетний опыт, нестандартный подход и повышенное усердие не замедлили сказаться на работе всего Пылевого Столпа.
Опять наметился скандал. Замсека моментально отреагировала. Она шёпотом спросила у Можайского:
- Кто был ответственный за выступление каменщика?
- Комсомол,- с готовностью ответил провинившийся,- а конкретно – Слава.
- В зачатке надо душить таких Слав!- сделала вывод Кричалина, – Почему перед конференцией не проверили лишний раз текст выступления? Живо сюда второй экземпляр!
Второго экземпляра, естественно, не было. Участвующие в прениях вполне обходились черновиком. Два экземпляра им не положено по штату.
Тогда Можайский, на правах ведущего отчётно-выборной конференции, крадучись, под прикрытием объёмистых спинок стульев, пробрался к трибуне, и под видом того, что желает помочь разволновавшемуся каменщику , и отлив ему из графина в стакан воды, выкрал взамен три листка текста.
Напуганный замысловатыми действиями Можайского, каменщик мёртвой хваткой вцепился в стакан, дабы более никому не позволить стащить из под носа инвентарное имущество.
Когда он отчитался, и покачиваясь, вышел из-за трибуны, неся бережно на вытянутых руках стакан, как икону Богородицы - а зал с восхищением взирал на обречённого, строго, но справедливо приговорённого к пожизненной обструкции - в президиуме оба зам. секретаря (левой и правой руки) дорабатывали новую версию и спешно вносили в текст коррективы.
- Позвольте, гражданин Ивашкин,- крикнул с места Можайский,- а вы ведь кое-что забыли! – и потряс над головой листочками.
- А? – выдохнул Ивашкин, и с догадкой, что ему предлагают обратный обмен, понёс стакан Можайскому. Запуганный тремя сотнями сочувствующих пар глаз, он спешил в пасть удава, как герой и как жертва, подпавшая под обаяние монолитной Инги Анатольевны и настойчиво-суетливого Можайского.
- Вы забыли дочитать ваше выступление,- с милой улыбкой подсказал Можайский,- вот в этом месте,- ногтем левой руки «левая рука» процарапал на странице бороздку.
- В этом месте я уже читал,- едва слышно, но честно признался Ивашкин.
- А я вас попрошу перечитать ещё раз и поставить стакан на место! Возражений по этому поводу не будет,- обратился уже в зал Можайский,- регламент не исчерпан. Попрошу без возгласов! Это политически важно!
«С места» Ивашкин послушно перечитал:
- За два прошедших года партийный комитет
