мерному бряцанию пустых бутылок, словно стадо недоенных коров знало понаслышке о сгущенном молоке и сливках, фруктовом кефире, ряженке и коломенском напитке.
Очнувшись среди незнакомых, и как ей показалось, милых человеческих рож, скорее машинально, чем из желания прикинуться своей в доску, она спросила:
- За чем очередь? – обида её ещё душила, и вопрос поэтому получился со всхлипом.
Её вопроса будто ждали. Как на параде, по неслышной ультразвуковой команде, стоголовая очередь показала себя в фас. Из хвоста отделился делегат, бодро ковыляя подобрался к Кричалиной и отрапортовал яростным командным голосом:
- За мы-ылом!
Делегата незамедлительно поправили несколько голосов сразу:
- Да твою рожу никаким мылом не отмоешь!
На что делегат обдуманно огрызнулся на очередь:
- Сами вы… брюки раз в неделю гладите. Интеллигенты – от слова телега. Вот и пейте пепси-колу, нечего торчать за молоком. А вы, женщина,- он погрозил пальцем Инге Анатольевне,- своими глупыми вопросами распыляйте сосредоточенность построения в другом месте!
А ведь с юного возраста, когда её тернистый комсомольско-партийный путь был отмечен едва заметными штрихами, замсек вживила в себя навеки крылатые слова учителей:
«Если тебе трудно – иди в народ! Проси у него помощи! Народ объективен, он скажет правду, поправит и примет тебя в свои объятия! Люби народ, товарищ!»
И она любила. И любовь её была неизмеримо огромна ещё буквально пять минут назад, до того самого момента, пока её не охамили с ног до головы. Народ, оказывается, ушёл далеко в сторону от политической линии государства.
Из злости и недоумения, вполне естественно, вызревал вопрос:
«Что делают эти люди в рабочее время здесь, в магазине? Продаются за чечевичную похлёбку? И это тогда, когда США намечает новый виток гонки вооружений? Когда, набрав силу, на финишную прямую вышла одиннадцатая пятилетка, вскормленная продовольственной программой и школьной реформой?
Что делают эти люди в магазине, когда недвусмысленно было заявлено на всю Родину: «Надо подтянуть ремни потуже, чтобы не дать врагам задушить социализм, и чтобы дать больше тем, кто исполняет интернациональный долг?» Эти люди, этот народ забыл всё. Совесть променял на жратву. Никого не щадить! – подытожила Инга Анатольевна,- а суд над Брыковским устроить показательный, что бы другим неповадно было. Это будет хорошим воспитательным уроком для всех, на одном примере».
Она сморщила лицо, вспомнила про аптеку – изжога расплылась по груди.
В три часа пополудни в парткабинете малыми кучками сбились члены низовой парторганизации культурно-просветительного отсека, гости из парткома Пылевого Столпа в лице Кричалиной и Можайского, молчаливый представитель НеБЗДИТЕ с загадочным лицом, похожим на схему метрополитена, правда, без наименований станций на линиях морщин, и одноцветным, как зимний картофель. А так же в полном составе редакция многотиражной газеты и комитет комсомола. На таком уровне и было решено провести собрание по отчёту работы газеты.
Ждали только Н.Д. Марийца, который уехал срочно в горком для ознакомления с жалобой, посланной в Москву штукатуром сквозной бригады маляров имени Надежды Злобиной.
После короткого ожидания решено было начать собрание без секретаря. Тут же, не рассусоливая, избрали председателя. Им, как и в течение десяти лет, опять стал зав. спортсектором с двойной фамилией Флейман-Русских, а секретарём назначили Соню-идеолога.
Конечно, никто о глубинной, тайной подоплеке её назначения не знал. Просто единогласно пришли к решению, что Соня-идеолог – женщина грамотная, пишет без ошибок, и ноги у неё красивые, что соответствует последним показателям работы всего Пылевого Столпа в целом.
Первой пригласили выступить редактора газеты Надежду Мисюкову. Она вышла к столу, оглядела присутствующих, веки на её мартышкином лице замелькали барабанными палочками, и она зарыдала. Собрание началось.
Прождав минуты три, Флейман-Русских мягко попросил:
- Довольно… Теперь сообщайте.
- Я очень люблю Пылевой Столп,- сообщила Мисюкова,- я его так люблю, что жизни без него для меня нет. Всех людей и все его отделы, а так же строительные и прочие участки, принадлежащие тресту. Но порой, кое-где и каким-то странным образом, кто-то создает у нас нетерпимую обстановку. Я имею в виду редакцию газеты. Раньше мы были очень дружным и дисциплинированным коллективом, потому что все, видя во мне пример, любили, подражая мне, Пылевой Столп. В этом нескрываемом смысле редакция была правофланговой. И вдруг – раз! – и в отстающих. Мы стали камнем на шее у нашего руководства. Почему? Надо разобраться.
Причину нам может указать время. Год назад к нам в редакцию (очень дружную и прогрессивную) внедрился новый член. Буквально – с улицы. Мы приняли его, как принимает сердобольная мать нерадивого сына.
И правда, первое время он зарекомендовал себя, как мастер и профессионал. Но на самом деле, за мастерством и профессионализмом было скрыто его истинное лицо. Это лицо стало скоро проявляться. В редакцию начала просачиваться антисоветская литература, как: братья Стругацкие, некто по фамилии Набоков и пропагандист французского коньячного производства – Камю. «Нерадивый сын», видимо, не знал, что нам известны и марки французских коньяков. У членов редакции постепенно рассучивались рукава и они охладевали к работе.
Я не снимаю с себя вины за то, что своевременно не одёрнула антисоветчика и не придала значения его экстремистским замыслам. Я была загружена работой, в то время как за спиной экстремист распространял ужасные слухи о наших великих вождях и кормчих.
- Например?- попросил уточнить председатель собрания.
- Мне страшно говорить и стыдно за то, что я это слышала. Ну хорошо, вы меня вынуждаете. Например, он говорил, что основатель нашего государства болел идиосинкразией. Это же надо было до такого додуматься! А Сталина он даже назвал фашистом. Вот, у меня записано. Дословно он сказал: «А чем Сталин лучше Гитлера?» - зафиксировано мною 19 марта сего года, - Второй уничтожил компартию за две недели, а первый уничтожал её всю свою сознательную жизнь. Европу пытались поделить поровну, и теперь мы ежедневно захватываем 14,2 кв. километра чужих земель. А немецкие специалисты приезжали перенять у нас опыт постройки концлагерей».
Подумать страшно, как с такими мыслями можно жить в нашем гуманном обществе политически неграмотному, недалёкому. Есть основания предполагать, что слушает он по ночам разные вражеские голоса и затем распространяет клевету в рядах редакционного актива.
Первые сбои в работе появились, когда он затуманил мне, редактору, мозги и протолкнул в газету фельетон. Известно, что по характеру деятельности газете запрещено публиковать фельетоны. В результате, корреспондент отделался устным замечанием, а я получила выговор. Но своих злых умыслов он не отбросил, а во время моего отсутствия - в отпуске, опубликовал очерк криминального характера.
Таким образом, идеологический уровень газеты резко по кривой стал спускаться вниз. И со106% опал до 98%. Редакция вступила в конфронтацию с газетой. План работы сошёл на нет, и вместо намеченных 46 зарисовок о передовиках производства, мы выпустили только 35. Исчезли с полос газеты такие рубрики, как «Мастер – золотая рука», «Боргесом – по стройке», «Молот – серпу, серп – молоту», «Происки шовинистского Маоизма», «Наш жаркий ответ загнивающим врагам» и т.д. То есть газета стала нечитабельной, мы растеряли нашего читателя.
Поэтому я, как честная и партийная, ответственная за разложение в газете, обратилась за помощью к нашему рулевому идеологического фронта – парткому. Помогите нам! Если надо, то укажите, если надо, то выявите, разоблачите и накажите!
Мисюкова закончила речь в рыдающих интонациях. Стало очень тихо. Мухи не летали. Тишину прервать было невозможно. Присутствующие осторожно, исподтишка поглядывали на Кричалину. Кричалина подглядывала за Соней-идеологом. Соня-идеолог записывала выступление и не заглядывалась на Брыковского. И мухи не летали. А Брыковский исподтишка толкал в ноздрю указательным пальцем уголок носового платка. Было очень тихо.
Инга Анатольевна медленно оглядела всех, и остановив тяжёлый взгляд на Фукишевой, удивлённо подняла брови. Фукишева комочком притулилась на краешке стула. Она была одета в зелёное платье с вычурными розовыми цветками. Её легко можно было принять за траурный венок.
- Продолжим,- решила Кричалина,- кто у нас следующий на очереди?
- А следующий у нас – Тадеуш Мартынович,- подхватил председатель,- фотограф газеты, так сказать.
- Я?! – удивился Тадеуш,- Я же только что из больницы.
- Ничего. Выслушаем мнение из больницы.
Фотограф пожал плечами и вышел на голгофу.
- Только не облокачивайтесь животом на стол, пожалуйста! – предупредила Кричалина, зная о нелюбви партинвентаря к неуклюжему Тадеушу. И тут же засекла, как одновременно, едва заметно, улыбнулись Брыковский и Соня-идеолог. Вот и раскрылся их заговорщический союз.
- Брыковский, а что смешного вы нашли в Тадеуше Мартыновиче?
- Вам с места ответить или выйти к доске?- по хамски спросил Брыковский у замсека.
- Вы ещё ответите, будет и ваш черёд.
- Отвечу по всем правилам великого и могучего русского синтаксиса.
Кричалина глянула в сторону представителя НеБЗДИТЕ. Состоялся короткий внутренний диалог. Представитель посерел и посуровел, мол, что он может сделать против хулиганствующего элемента, это не в его компетенции. Кричалина распустила крылья ноздрей, мол, всё равно надо не просто пресекать, а сечь таких. В середину их диалога вмешался Тадеуш. Он сказал:
- В больнице меня лечили хорошо. Я лежал в офицерской палате с раздельным санузлом, холодильником и телевизором. У меня гипертония. Мне надо съесть ящик лимонов, чтобы сбить давление. Половину ящика я съел. Пока здоровым себя чувствую на пол ящика. Офицеры живут хорошо. Кормят их хорошо. И врачи – тоже… хорошие. Всё.
- Что значит, всё?- насторожился Флейман-Русских,- Вы расскажите о работе редакции. И не стесняйтесь, здесь все свои. Критики побольше в адрес. У нас свобода слова, всё-таки.
- Прямо так, всю правду - с плеча?
- Конечно.
- Значит так, - после раздумий решил фотограф,- в редакции у нас всё хорошо. Люди хорошие и газеты хорошие. Только фотоснимки иногда выходят плохими, потому что нет хорошей фотобумаги. И химикаты я покупаю на свои средства. По моему мнению, партком нам должен был помочь ещё полгода назад, но… это - по моему мнению.
- Послушайте, Тадеуш,- не выдержала Кричалина,- у нас свобода слова, а не мнения. Мы вам дали слово, вот и говорите, а не выражайте своего мнения. У нас здесь не баня, постыдились бы. Чёрт знает, куда вас завело! Садитесь лучше на место. И не отломите от кафедры герб Советского Союза по дороге. Следующей выступит Валя Гробченко. Расскажи нам всё о нетерпимости в редакции.
Невозможно было допустить, чтобы собрание обернулось в анархическую демонстрацию единства и братства. Стоит ослабить бразды правления и пустить дело на самотёк, как тут же все эти несознательные элементы
