стоит актуально: мы или он?
Брыковский, в последней части её выступления с интересом осматривал Кричалину, клоня поочерёдно голову влево и вправо так, что слышался хруст позвонков. Под конец вставил с улыбкой:
- Маразм крепчал. Вас, Инга Анатольевна, клевета так далеко занесла, что выбраться оттуда вам поможет только прокурор. Или вы уверены, что административная ложь освобождает вас от уголовной ответственности?
Замсек (что с ней никогда не случалось) вдруг швырнула карандашом в оппонента, по-ленински вытянув в будущее руку и отнюдь не по партийному уставу, закричала:
- ****ь, я говорю от лица парткома, от лица коммунистов! Ты что же, Брыковский, обвиняешь партию в клевете?!
- Ради бога, успокойтесь,- замахал руками Брыковский,- я понял, что вы клевещите от лица, а не от другого места.
Инге Анатольевне надо было срочно успокоиться, мобилизовать всю остаточную энергию на подавление тремора в руках.
Она посмотрела на часы: оставалось две минуты до развязки «дела Брыковского». Размеренно, с удачной расстановкой пауз, замсек предложила Брыковскому:
- А вы, хоть от любого места, признай свою вину. Покайтесь. Тебе же станет легче. Мы – тоже люди. Мы тоже умеем прощать. Так как, будете ещё? Твоё последнее слово…
Но неожиданно, раньше на полторы минуты от намеченного, двери приоткрылись, из образовавшейся щели выпал серо-голубой представитель охранопорядка, величиной в две лейтенантские звёздочки.
- Извините, я не помешал? – спросил он и стал оглядывать набитым оперуполномоченным глазом сидящих.
- А что произошло?- тоном уставшей от пьяных гостей хозяйки сказала Кричалина.
- У вас скрывается очень опасный преступник, почти рецидивист, Виктор Петрович Брыковский: глаза косые, нос кривой, рот поганый, подбородок ущербный, при среднем росте особых примет не имеет. Мы пришли его брать!
На этих сигнальных словах представитель НеБЗДИТЕ передвинулся ближе к спине Брыковского и засунул правую руку в карман. Левую он задержал на отлёте, в любое мгновение готовый обхватить за горло намертво и по родственному прижать к себе.
- В чём он обвиняется?- попросила разъяснений Кричалина.
- Подозревается,- поправил лейтенант,- в целом букете. Сейчас зачту. По слогам, у меня тут неразборчиво: подделка документов, использование служебного положения в корыстных целях, куда входят агитация и пропаганда, оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей в наркологическом состоянии, уклонение от почётной обязанности алиментного процесса, злостного неплательщика «за яйца» - это по бездетности значит - и ещё тут чего-то, неразборчиво совсем.
- Поня-я-а-атно, - Кричалина закачала головой, точно цирковая кобыла на манеже,- такого позора еще не бывало в нашем тресте. Дожили, называется. Как теперь людям в глаза смотреть? Ох, какой позор!
- Ну, я пойду,- попросился оперуполномоченный,- а то напарнику ещё ребёнка из детсада забирать.
- Да, да, конечно, ступайте… Э-э, эй, товарищ, вы же забыли,- своевременно откорректировала действия лейтенанта замсек.
- Чего забыл? Ах, да! – оперуполномоченный стыдливо покраснел, - Ну-ка, гражданин, пройдёмте!- вдруг потребовал он у представителя НеБЗДИТЕ.
- Я те-е пройду, пижон!- прорезался впервые голос у того.
- Попрошу не оскорблять! Я при исполнении,- обиделся и ещё гуще залился бордовой краской лейтенант.
- Я те-е щас исполню танец скорби! – представитель вытянул из кармана наручники и протянул лейтенанту. Рука, которую он держал на отлёте, тут же выстрелила указательным пальцем в сторону Виктора Петровича.
Службисты двух родственных учреждений обложили Брыковского со всех сторон. Но над ними нависала и главенствовала чёткая руководящая линия партии в лице Инги Анатольевны.
- Значит, забираете,- решил Брыковский, но по лицу было видно, что развернувшиеся события его ничуть не испугали, наоборот - удовлетворили. Он протянул руки под наручники:
- Правда, меня беспокоит один пустячный вопрос: у вас, товарищ заместитель секретаря парткома, основательно продуман в сценарии финал? Мелочей не упустили? А Симона Киринеянина вызвали телеграммой? Одежду кому отдать? Губку не забыли в уксусе смочить? Интересно, кто меня будет бить тростью по голове и плевать в лицо?
- Взбрендил, паря, - поставил диагноз лейтенант, - пошли, чего уж там. Голова на месте, а трость всегда найдётся.
Среди сослуживцев он серьёзностью не отличался. Лейтенант был легкомысленным службистом. В соц.соревновании, где стоит пункт «Неумолимая борьба за честь мундира», лидирующее место не занимал, а значит, и слова Брыковского принял за чистую монету:
«По голове – так по голове, тростью – да хоть двумя!» Но, по правде сказать, он мухи за время службы не обидел. «Орлы мух не ловят! Некогда распыляться на мелочи!»
- Ах, чуть не забыл, - дёрнулся обратно Брыковский, напугав до смерти конвоира:( Тот в
отработанном прыжке отскочил в угол кабинета и закрыл голову руками.)
– Сегодня вечером Зоя будет торговать колбасой, - на прощание сказал Виктор Петрович, - мои два кило отнесите в профсоюзный холодильник и предупредите, что я обязательно заберу. И ещё: если меня не будут спрашивать, вы и не говорите, что я скоро вернусь. До завтра!
Молчание, воцарившееся после ухода корреспондента-антисоветчика и аморалиста, было эффектно-траурным.
У Инги Анатольевны не ладился сегодня контакт с публикой. Она читала по лицам, что только её изощрённому в тонкостях уму приписывали позорный для треста арест Брыковского. Отчасти осуждали её за торопливо принятое решение, за её волевое решение без резолюции собрания.
Но Кричалина не могла по этико-правовым соображениям объяснить им всем, что за Брыковским пришли на полторы минуты раньше. Те самые полторы минуты, за которые они успели бы единогласно одобрить арест и принять решение, не смотря на горстку сочувствующих корреспонденту. Право, не всегда досрочное выполнение идёт на пользу. А сказать больше – в очень редких случаях, и только не на стройке. Чего не могут усвоить сбесившиеся с жиру капиталисты.
Несколько лет назад пригласили такого французского специалиста возвести корпус завода. Тот приехал и с ходу задание дал: за три недели отрыть котлован.
Позориться перед иностранщиной – это не в наших привычках. Мобилизовали рабочих, на подмогу послали ИТРовцев, бросили привычный клич коммунистам. Проявили, ударили, отрапортовали. Показали примеры героического труда: в нас ещё жива Бородинская самоотверженность! Пусть завидуют французские капиталисты высокоорганизованному российскому пролетариату.
За пять дней закончили рыть котлован.
Вызвали француза. Тот приехал. Удовлетворился, поцокал с завистью языком и сказал:
- Хохощо! А тепехь закапывайте обхатно!
Как закапывайте? В чём дело? Издеваться над нами? А по морде – лопатой?!
Специалист разводит руками и быстро-быстро и непонятно лепечет в ответ. Оказывается, рабочий класс Франции не очень хорошо контактирует с капиталистическими специалистами. Даже презирает их. И досрочно ничего не делает. Рабочие Франции, конечно, всё делали бы с большим опозданием, изводя, тем самым, буржуазию, и подготавливая почву для четвёртой французской революции. Но во Франции безработица. Зажатым тисками страха потерять работу, им ничего другого не остаётся, как сдавать объекты в срок. Они и всех капиталистов к этому приучили. Француз так и объяснил: три недели, не раньше и не позже, поскольку оборудование и материалы должны быть завезены именно через три недели. И он не станет их добровольно топить в яме с водой.
На что наша сторона достойно ответила: «Надо, чтобы выходило как у нас. Тогда и тонуть не будет!»
История эта, подслушанная кем-то в трамвае, пришла на ум Кричалиной случайно, но вывод она сделала закономерный: надо или прочно утаптывать основание, или своевременно копать себе яму. Поэтому она под занавес собрания сообщила:
- Конечно, товарищи, это случай беспределоцедентный, так сказать, позор и чёрное пятно на наш коллектив. Но, со своей стороны, я хочу заверить вас, что партком это дело так просто не оставит, в том глубоком и всеобъемлющем значении, что, требуя тщательного анализа и многопланового подхода…- Кричалина неожиданно замолчала, догадавшись, что потеряла нить рассуждения и забыла с чего начала, что хотела особо подчеркнуть и как грандиозно завершить,- … аргументировано и объективно,- осторожно продолжила замсек, затем прибавила оборотов и бодро пообещала,- на надлежащем уровне выясним все за и против. Если Брыковский не виноват, то мы надавим и потребуем, чтобы РОВД принесли ему свои извинения и возместили моральный ущерб ущерблённому. Смыли пятно не только с него, но и с коллектива в целом.
Аплодисменты не состоялись. Речь не зажгла. Кричалина забарабанила култушками по полировке.
В безмолвие ворвался бодрый клич Флеймана-Русских:
- А теперь поставим перед собранием второй вопрос!
- Ах, бросьте ёрничать,- возмутилась Инга Анатольевна,- не дошло, что ли, до вас, что второй вопрос автоматически вытекает из первого? Если не дошло, то напрягитесь!
- Напрягся…Дошло,- согласился председатель, - тем более, что фиксировать протокол по автоматически вытекающему вопросу – и некому. Секретаря-то нет!
- Как нет? – Кричалина уставилась на стул, где только что сидела Соня-идеолог: - А где же она?
- Видимо, с милицией ушла.
- Вот это но-омер! Видали? Самым бесстыжим образом променяла партию на преступника, вина которого скоро будет доказана. Но каково?! Юлий Милов, завтра ты отчитаешься перед парткомом за выкрутасы своего зама. На этом собрание считаю закрытым.
По правде говоря, концовка собрания Инге Анатольевне пришлась по душе. Очень удачное завершение. Кто мог подумать, что комсомольская активистка со стажем окажется подвластной чувствам, и всякие ля-муры, тужуры, пердю поставит выше профессиональных принципов. Воспитанница, можно сказать, преемница замсека – и отколола номерок на глазах у всех.
Инга Анатольевна довершила эту сцену многозначительной паузой с полной растерянностью на лице и… неожиданным афоризмом, посетившим её в звёздный час:
- Товарищи, когда уже не на что надеяться и нечего ждать, тогда пытаются выйти замуж по любви!
Главное в афоризме то, что трудно понять – защищает она Соню-идеолога или отрекается от неё ввиду этико-идеологических расхождений.
Если кто-нибудь хотя бы приблизительно мог предположить как безумно, невозможно дико устаёт Инга Анатольевна? Рабочий день буквально высасывает из неё последние силы. Он (день) часто представлялся ей огромным и жадным комаром, который с утра к ней прилеплялся и никак не мог насытиться. Этот комар-фуфло превращал к вечеру замсека в сплошную зудящую опухоль, в банку свиной тушёнки, где сверху перекрывала кислород окаменелая, грязно-жёлтая корка жира, снизу – розовая бесформенная плоть, а в середине - серое вещество, с первыми признаками разложения.
Про неё иногда говорили (и ей тут же доносили в докладных записках):
- Наша уважаемая сегодня чего-то не доела. Живьём жрёт, паскуда! Лучше – от греха подальше.
«Может и не доела. С
