то, что в одно утро все люди, пусть даже небольшого городка, вдруг проснувшись, прямо с горшка во весь голос начали костерить правительство и проводимую им внутреннюю и внешнюю политику, было равнозначно тому, что радиостанцию «Маяк» заменили на круглосуточное вещание радио «Свобода».
Тем не менее, жители городка бесстрашно и повально сходили с ума. В этом Лыков-Брыковский всё больше убеждался с каждой новой минутой.
Не оглядываясь по сторонам, и не переходя на таинственный шёпот знатоков истории, на автобусной остановке три молодых парня - видимо, студенты - исхлестали антисоветскими сентенциями все уши Виктора Петровича.
При всяком смелом их высказывании Брыковский вздрагивал и непроизвольно вертел головой в поисках свидетелей.
А говорили они о Сталине.
Один из них, длинный, усохший и загнутый буквой «ЗЮ», горланил на низких частотах:
- Я и раньше утверждал, что Сталин – натуральный фашист. Надо было ему захватить Европу – он поделил её пополам с Гитлером. Так бы и продолжался делёж - до мировой победы Социалистической Революции, если б не Финская. С голой шашкой – на танки! Где это видано? Тогда-то и понял Адольф, что Россия – колосс на глиняных ногах!
А еврейский вопрос? Спустя несколько месяцев, в 33-ьем, у нас началось то же самое, что и в Германии. Да что далеко ходить? К нам немецкие специалисты приезжали, чтобы опыт перенять по строительству концлагерей.
- Я тоже читал,- вмешался другой, с вывернутыми, как лопасти, ушами,- почти весь офицерский состав уничтожил, но сначала убрал всех ленинцев.
- Естественно, ленинцев убрал, а сыновьями репрессированных кулаков заполонил обкомы и горкомы. По сей день мстят нам за своих отцов. Поди теперь, уничтожь бюрократию.
Виктор Петрович с содроганием из услышанного делал собственные выводы.
«За такие речи,- думал он,- даже в нашем самом гуманном обществе недолго и прописку сменить».
В его студенческую бытность тоже находились смельчаки, помнится. Трепались о том, о сём: Сахаров, Солженицын, Войнович… Но все разговоры – эзоповым шёпотом, и место, зафрахтованное марксизмом в башке, свято берегли для того, чтобы в нужный момент, переключившись, сразу сгруппироваться и полностью поддержать и одобрить, как того требовал текущий момент.
Был случай, что два товарища из группы вовремя не сориентировались и на Первомайской демонстрации прошли перед правительственной трибуной в два этажа. Особенно праздничный восторг выпирал у того, который сидел на плечах, размахивая кумачом.
Не успели те двое пройти площадь, как комсомольский актив института сделал соответствующий вывод: таким высокорослым выскочкам не место в комсомоле! Вывести, исключить! И подвели черту: а также, автоматически, им нет места в институте. Документально оформили, отчитались перед партией, помолились портрету генерального и бросились догонять вечереющий Первомай.
Россия издревле не любила скопищ народа, поскольку есть в этом что-то бунтарское, нездоровое, недисциплинированное.
С раннего возраста дошкольников предупреждали и воспитывали мудрые борцы, - то ли за чистоту окружающей среды, то ли за среду чистого окружения, - что «Чем меньше народа, тем больше кислорода!»
Немного повзрослевшим школьникам с мягким юмором внушали: «Больше двух не собираться!»
А когда бешеная молодёжь, с огромным эмоциональным запалом жаждала взрывной деятельности, в воспитательный процесс вклинивались резервные силы Академии педагогических наук, которые настаивали на том, что наши дети, пройдя половину пути до собственной пенсии, должны учиться ходить стройными колоннами, лучше - шеренгами, ещё лучше – по двое, держась друг от друга на расстоянии, но между тем крепко держась за руки. Широкие пространства нашей Родины позволяют это делать. Меньше плотность населения – крепче дисциплина. Тем паче, внутренняя: проснулся, поел, поработал, поел, поработал, уснул. Вот распорядок дня!. Вот дисциплинированный досуг! Другой досуг в сознании честных граждан должен представляться им в форме абстракции и сюрреалистического абсурда. Нет досуга, если нет труда. Труд – это и есть досуг. Труд – это отдых, о котором мечтают на досуге.
Лыков-Брыковский со злорадным упоением внимал речи студентов, клевещущих на советский строй. Трудно было ему предугадать, в какие запретные дебри заведёт кривая их вольнодумства. Пройдясь по Сталину, потоптав его генералиссимусский мундирчик, пощипав усы Пилату всех народов, студенты перекинулись на Бухарина. Автобус всё не шёл. Времени, углубиться в исторический экскурс у Лыкова было предостаточно.
Бухарин тоже оказался подлецом, душителем творческой интеллигенции, и остальные ленинцы были не на высоте. Почти все они своевременно поменяли своих революционных подруг на новых жён, дозревших до детородного возраста в период развивающегося социализма. И наконец, без заминок и серъёзных обдумываний был запросто пройден главный рубеж, и усохший студент сделал заключение:
- Я вот о чём думаю, мужики: была ли нам нужна революция? – сказал он так, будто присутствовал на заседании ВЦИК по правую руку от вождя: – Нужно ли нам было добиваться того, чтобы теперь плестись в хвосте недоразвитых стран? Не суметь накормить и одеть народ – в этом призвание Октября?
«Посадят, - отметил про себя Виктор Петрович,- как пить, всех посадят!»
Усохшему студенту, видимо, было всё равно – что жить на 17 копеек в день, что в месяц на 40 рублей, и он распалялся дальше:
- Представим, мужики, такую ситуацию. В России существовала масонская ложа, которая в нужный момент пришла к Николаше и заявила: «Хватит, посидел, поцарствовал, выйди из очереди!» И наступило время республики, в коем Временное правительство, между прочим, помимо прочих демократических введений и развёрнутой программы по индустриализации, внесло такое положение, как равенство в зарплате - что у министра, что у дворника.
В то время уже не молодой, и уже не Ульянов, а Владимир Ильич, в отличие от того юного борца с царизмом, которым правило чувство мести за старшего брата, прочитал работу своего кумира Карла Маркса, работу о Российском пролетариате и невозможности пролетарской революции в России…
- Я тоже читал,- опять вмешался студент с ушами-лопастями, - как в письмах к Энгельсу он называл пролетариат «непонимающим быдлом».
Виктор Петрович впервые подосадовал на выскочку, потому что в эту же секунду народ встрепенулся, обнаружив вывалившийся из-за поворота маршрутный автобус, и третий студент, досель через зевоту слушавший привычную клевету, вдруг ожил и прервал усохшего на самом интересном месте. Он крикнул:
- Хватит щёлкать хлебальниками! Все места в «гробу» займут!
Гробом, как понял Лыков, назывался местными автобус, а дослушать очень хотелось. Чем же вся эта занимательная история с Лениным закончилась?
Что такое общественный транспорт? Это альфа и омега современного города. С него начинается цивилизация, им она тут же и заканчивается. Это, если угодно, город в городе, где во всю мощь проявляется стойкий характер населения и яркий талант респондентов.
Здесь можно узнать буквально всё. Даже то, что знать полагается только членам исполкома, да и то с крепкими нервами.
В последнее время такое понятие, как «час пик», утратило первоначальное значение у подавляющего большинства. Час растянулся на вечер и половину ночи. Особенно это заметно в маленьких периферийных городках, где этот час заканчивается с последним автобусом.
Люди теперь ездят в общественном транспорте день и ночь напролёт как в одну сторону, так и в другие три, неустанно простаивая на ногах соседей, и привычно выслушивая короткие и хлёсткие характеристики, выписанные им.
В отличие от недалёкого времени, когда кондукторы контролировали ситуацию в транспорте и сами выдавали на гора характеристики пассажирам, теперь вся анархическая тяжесть легла на плечи культурных и воспитанных пассажиров, включая их оплату за проезд и трёхрублёвый штраф.
Для большей убедительности пассажирам напомнили рекламной вывеской на местах для детей и инвалидов: «Ваша совесть – лучший контролёр!»
С того момента, как в транспорте начертали напоминание, вполне обоснованно ( в духе богатых традиций) на остановках появились лучшие контролёры с целью фиксации совести пассажиров.
Совесть размером в три рубля делилась надвое. Часть оставалась у лучших контролёров, другая уходила в фонд автопарка. Так возник ещё один отдел, работающий на самофинансировании - отдел по борьбе с пассажирами.
Ловить безбилетников дело непростое. Их природа так же сложна, как природа вируса. Чем строже, радикальнее меры в борьбе с пассажирами, тем сильнее их приспосабливаемость.
Безбилетник стал почти неуязвим.
Едва Виктор Петрович вбился с волной в автобус, едва успел втереться в сплочённый организм пассажиров, отторгнувший немощных интеллигентов по аналогии отторжения антивирусами антигенов, как тут же грудью к лицу столкнулся с таким вот представителем отдела по борьбе с пассажирами.
Тот, отдышавшись у Лыкова возле подмышек, проявил первые признаки жизни. Подёргавшись, и попытавшись вытянуть руки из-под хозяйственной сумки, затоптанной
часом ранее бабушки, потребовал у Лыковского живота:
- Немедленно предъявите билет!
Требование было по меньшей мере нелепым. Чтобы предъявить билет, который Лыков, конечно, не имел, надо было сперва высвободить руки, защемлённые грузными телами и сумками. И он в ответ промолчал, сделав вид, что увлечён чтением городской наглядной агитации.
В самом деле, один плакат ему удалось прочитать. «Лучше – больше и лучше!» Виктор Петрович попытался разобраться в этом словосочетании. Лучше – чем что? Больше, чем чего лучше? Или лучше – больше, чем лучше? Или лучше, чем больше, тем больше, чем лучше?
Но дальше в рассуждения углубиться не удалось.
Борец за «пятачок» вновь ожил и вторично потребовал билет.
Он отличался особой занудливостью. Домашние давно свыклись с тем, что он страдает хроническим недомоганием всего «наскрозь» тела, что лучшие куски семейного борща ему не достаются, что дети растут медленнее своих потребностей, жена не уважает, не боится, не видит в нём хозяина дома, и все помыкают им, как хотят. В общем, злобы и отвращения к человечеству в нём хватило бы на три подрастающих поколения контролёров.
Лыков этого не знал и в ответ стал дразнить борца:
- На каком основании требуете билет? Предъявите удостоверяющий документ. Может вы – проходимец, или вымогатель? Видали мы таких!
Исполнительный контролёр дёрнулся, но сумка прочно зажала его руки, тем более сверху на неё уже поместили раздавленную бабушку.
- Ничего,- пообещал он,- доедем до рынка, тогда я вам покажу, как обманывать государство. Заплатите сполна!
- Сомневаюсь, что вы доедете до рынка, если только он не на следующей остановке? Потому что на следующей остановке вас отсюда вынесут! – и Лыков толкнул борца грудью.- Прошу вас, не сосите мне пуговицы на рубашке! Я – не ваша мама!
- Я не сосу! Это у меня такой метод задержания правонарушителей,- оповестил сквозь намертво стиснутые зубы
