множество машин с южными номерами. Торговцы с юга плохо понимают общесоюзный язык, особенно в общении с автодорожной инспекцией. «Кирпич» для них мог быть вовсе не «кирпич», а финишная лента, за которой спрятаны денежные единицы стерлядовцев, или геральдический знак восходящего солнца, исполненный в северном варианте. «Какой такой кирпич-мармыч, знать не знал, хурма – да, инжир – немного, кирпич супсем не торгуем».
Оккупированные ими торговые лавки гнулись под тяжестью ценников. Индустрия надувательства жирела на ранних помидорах и поздних яблоках.
Напротив, обложившись тарными ящиками, разместился кооператив выездной шашлычной с конкретной целью – поиздеваться публично над кавказской кухней. Торговка кусков свинины на шампурах, от которых почему-то у местных котов шерсть вставала дыбом, ловко манипулировала носовым платком, размером в государственный флаг, успевая одновременно в него высморкаться, обтереть шампуры, замоченные в уксусе руки, и разбить в клочья устойчивый, как монумент, угарный столб дыма. Платок она использовала и для обогрева ног, запихивая его поочерёдно в валенки.
Пробегая рысцой по калачному ряду, покупатели не скупились приобрести на грош пятаков. Самыми доступными предметами на рынке считались фирменные чебуреки с минтаем от городского треста рабочих столовых.
Впритык к чебуречной и дальше, включая зону непробиваемых запахов, эпицентром которых был общественный клозет с одним «очком» на всю общественность, застолбил место вещевой базар.
Поверхностного взгляда хватало для понимания, что стерлядовцы жили не в обществе равных возможностей. Старшее поколение обитало среди козлов: по выходным рынок изобиловал шерстяными носками, вязаными шапочками, панталонами из козьего пуха. Клочья шерсти с драных козлов успеха у молодёжи не имели. Товар расходился плохо. Но старушки упорно навязывали из года в год козлиную продукцию, не признавая конкуренции, и цен не снижая. Деньги нужны им были на собственные похороны, как утверждали они. Тем не менее, на памяти торговцев не было случая, чтобы кто-то из старушек почил в бозе. Наоборот, торговые упражнения укрепляли здоровье и омолаживали.
Приткнувшийся к ним бивуаком кооператор утверждал, что бабки здесь торгуют с рождения и только мешают скорому внедрению в жизнь закона о кооперации. Сам он этот закон использовал в полную развёртку: через двоюродного брата, директора базы потребкооперации, вывозил и «скидывал» болгарскую тушёнку, китайские трусики «неделька», кроссовки, спортивные штаны, заселённые вьетнамскими лобковыми клещами. Цены он устанавливал в зависимости от погоды.
- Градус температуры погодных условий тепла не соответствует синоптическому прогнозу антициклона,- говаривал он,- к штанам придётся накинуть три рубля.
Конкурентов он тоже не имел, поскольку двоюродных братьев у директора базы больше не было. Зато у новоявленного внедренца кооперативного дела было много корешей-подельников, с которыми ещё лет десять назад проходил по делу о хищении государственного имущества в особо крупных размерах. В то время таким обидным словом, как хищение, называлось то благотворительное дело, на коем они успели заработать пару-тройку сотен тысяч рублей. Будучи уверенные в том, что краж государственного имущества быть не может вообще по определению, поскольку всё позаимствованное у государства остаётся здесь же, в государстве, а не вывозится за рубеж, подельники скупали по дешёвке чувашский картофель и продавали по сходной цене в районах Каспия, откуда привозили в Кировскую область рыбу в обмен на семена подсолнуха. Куда уходил подсолнух, следственным органам установить не удалось. Цепочка резко обрывалась. Новое звено начиналось с мясомолочной продукции Удмуртского хладокомбината и через три наименования – текстиля Иваново, метизного завода Волгограда, бумкомбинатата Краснокамска – вновь обрывалась на сталелитейном производстве Запорожья.
Ни черта не смысля в политэкономии социализма, Госплане и Агропроме, подельникам казалось, что они творят хорошее дело, на благо и процветание Родины.
Народный суд своих героев не забыл и отвесил каждому от пяти до десяти лет усиленного режима.
К тому времени, когда по одиночке, в глубокой растерянности компания стала возвращаться к вольной жизни, минуя условно-досрочные освобождения и полные светлых надежд амнистии, обстановка в стране круто изменилась.
Звезду Героя Соц. Труда, конечно, уже нельзя было купить в Верховном Совете, даже за миллион, и Ленинские премии не продавались, но зато можно было продавать самому хоть Звёзды героев, хоть премии Лауреатов. Главное – были бы связи с Исполкомом. А связи, как и сто лет назад- это квинтэссенция цивилизации, это шланги, протянутые к кислородным подушкам в загазованных городах. Чем больше связей, тем выше благосостояние. Старая истина, как религия, но верная, как закон об оборотном капитале. Кто не подчинён религии, того заставят поверить в силу закона. Дружеские связи с развивающимися странами – это одно, ( и нечто эфимерное для конкретного гражданина), а конкретные связи с директором рынка – это другое. Если спросить у того же конкретного гражданина: с кем он хотел бы дружить больше? Он без заминки ответил бы: конечно, с развивающимися странами, как учили в школе. От них, этих стран, и толку больше и вообще…
По рукам и ногам повязанный с исполкомом стерлядовский кооперативный универмаг взрастал саркомой на чистом девственном теле базарных рядов. Бродил призрак по базару. Призрак новых ценообразований.
Виктор Петрович стоял возле кооператива как Фемида, держа в одной руке талоны на продукты первой необходимости, а другой тянулся к изобилию дефицитных товаров, и не верил глазам своим.
- Ты, братан, давно освободился? – заподозрив в нём своего, спросил кооператор.
«В каком смысле?»- хотел задать ответный вопрос Лыков, но не успел. Сзади бетонной плитой упала на него песенка – маленький ларёк грамзаписи начал рабочий день. Рок-музыка глушила посетителей рынка, словно рыбу в пруду:
«Сегодня у меня упадок сил, Сегодня я занемог, Сосед всё утро крутил Металлический рок».
От неожиданно грянувшего пения Виктор Петрович едва не свалился с ног, что очень развеселило кооператора. Он перегнулся через прилавок и закричал в ухо Лыкову:
- Замкнуло малость?! Это тебе не камерное пение оперных певцов! Втюхивайся в музон! Хэви-мэтл называется!
Между прочим Лыкову не надо вникать в хэви-мэтл. О Блак-Саббате, Эйси- Дийси он слышал ещё в 83-м, но не так громко, разумеется, и неожиданно. То, что терзало ларёк грамзаписи «металлом», или «новой жёсткой волной» непривычно было слушать по другим соображениям. Пели и ругались матом на русском языке. Больше того, оказалось, что вполне на музыкальном языке, подходящим к року:
«Не смотри на меня так, не смотри! Я знаю, твой папа – фашист!» Надо было понимать так: играли гимн немецких коммунистов начала 30-х годов. Иначе, эта штуковина звучала бы, вместе с хозяевами звукозаписи в другом месте и не в новой волне, а в тяжёлом металле, растянутом по сибирскому тракту.
- Понял, братан!- не унимался переломленный через прилавок кооператор.- Здесь не зона! Здесь цивилизация! Культура так и прёт из всех щелей сразу! Тотальное окультуривание! Сплошные интеллигенты новой волны! На воле больше балаболят, чем дышат! Вникай!
Трудно понять, что он имел в виду под названием «интеллигенты новой волны». В Стерлядове к интеллигентам с полным основанием относились даже те, кто раз в неделю утюжили себе брюки, не считая столичных гостей, которые и в жёваных штанах для горожан непререкаемо оставались интеллигентами.
В москвичах подкупала манера квакающего говора. В Стерлядове не акали, и гласных не проглатывали ( а если проглатывали, то только с соплями), выговаривали все фонемы, особенно напирая на те, из которых выкраивалась нецензурная брань – уникальное изобретение народа, заменившее ему стенографию в устной форме изложения. Только на Руси возможно, проспрягав единственный глагол, и просклоняв тройку существительных, выдать столько информации, сколько не сумела бы в себя вместить Всемирная энциклопедия. Вот почему иностранцы начинают мучительно постигать Великий и Могучий с азов другого, отделившегося от литературного, языка. Они сразу пытаются объять необъятное.
Для стерлядовцев даже отборный девятиэтажный мат столичных «интеллигентов» казался каким-то рафинированным, минорным, деликатным. Словно Пепси-Кола после кружки ядрёного кваса. Умеют ведь люди! Если и пошлют куда, то уж так красиво, непринуждённо, что хоть сразу вещи складывай и – в путь, лишь бы не обидеть столичного гостя, лишь бы услужить!
Придушенный галстуком кооператор считал себя отпетым интеллигентом. Брюки ему гладили каждый день. Высокое прозвище обязывало его сделать большое, безвозмездное добро человечеству. И надо такому случиться, что первой жертвой своей добродетели он избрал Виктора Петровича. Одного из 1,5 миллионов, ждущих подогрева за проволокой.
- Слушай, дружбан! Хочешь, я тебе значок подарю,- от всего сердца предложил он Лыкову,- выбирай любой? Бабы есть в позах, музыканты всякие, портрет застойного мужика. Хочешь, весь двор с серым кардиналом? А вот – усатый нацмен целится в тебя из винтовки. Одна штука – 2 рубля. Бери просто так, это тебе премия из фонда Солженицина за то, что вернулся оттуда.
Лыков молчал. Он вслушивался в разнузданный текст затихающего блюза:
«Серые мыши с красной конвою, как вам живётся рядом со мною? Сернь с обкакарденными головами, так не живётся мне рядом с вами».
Его молчание придушенный кооператор понял так: фраер обиделся, что его хотели купить за дешёвку.
- Не хочешь значок, возьми штаны-варёнки, - а сам уже подавал знаки подельникам, дабы чего не вышло непредвиденного, вдруг возьмёт. Штаны-варёнки были царским подарком. Просто так отдавать всё-таки жалко. И если Лыков позволил бы себя одарить, то через два квартала от рынка пришлось бы ему пережить грабительский налёт подельников придушенного, и потом долго дышать в песок, смоченный кровавыми соплями.
Ничего этого Виктор Петрович предвидеть не мог, так как в ИТК никогда не был. По крайней мере не помнил такого. Но прослушав коду песни, и очнувшись, он повёл себя правильно и дальновидно. Он сказал:
- Даром мне ничего не надо. Спасибо, не избалован номенклатурными подачками. А денег у меня хватит только на трусы… из бельтинга.
При этих словах вокруг вдруг всё замерло, превратилось в один слух и будто заиндевело.
За спиной Лыкова кто-то громко хрюкнул и сглотнул сопли.
- Интересно знать, опухнет у него морда или вот так, безнаказанным и будет ходить?- полюбопытствовала старушенция из козлиного ряда.
- Неслыханное жлобство!- подтвердили соседи.
- Чего вы хотите? Сейчас молодёжь такая пошла. Им плюнуть на святыню проще, чем в мульду с мусором,- сказали за спиной, и вновь хрюкнув, сглотнули сопли.
- Намедни все собаки города сбежались на случку к портрету нашего дорогого и любимого, не скажу – кого, и такой лай подняли, что войсковую часть пришлось
