борец автобусную публику.
- Возмутительно! – поддержала Лыкова вскриком из середины автобуса ещё одна безбилетница.- Возмутительно! Дожили! Уже у всех на глазах кусают человеческий фактор! Где мужчины? Хоть бы кто-нибудь вступился за того или другого!
Утроба автобуса, словно по сигналу, единым порывом встрепенулась. Тут же мнения разошлись:
- Вы что, гражданка, очумели? Ещё двух часов нет, где вам взять рыцарей? Все пока ещё скромные.
- А я считаю, контролёр прав! Ухватился – пусть держится! Он честно исполняет свои обязанности, нечего распускать молодёжь! Работать никто не хочет, все в кооперативы подались!
- При чём, кооперативы-то? Парня же кусают не по спекулятивным ценам!
- Да? Ух вы какой, хитрый! Скажите мне ещё, что его кусают бесплатно, и в этом виноват я!
- И скажу, и спрошу! Вы, например, в 37-ом с какой стороны смотрели в тюремный глазок?
- Сопляк! Я вообще никогда не смотрел в тюремный глазок. Я честный человек. Весь свой жизненный путь оплатил заранее.
- Так я и знал! Вот куда утекают народные средства!
- Мужчины, не спорьте, вы не на Пленуме! Помогите лучше оторвать молодого человека!
- А вам вообще слова не давали! Дамочка с рожей американской актрисы Мурлым Мурло!
- Эй, земляки, с того конца автобуса у вашего конца спрашивают: кого опять посадили? Говорите громко и членораздельно!
Так проехали ещё одну остановку. Борец повеселел, убедившись, что вперёд ногами его не вынесли, но зубы стискивал так же крепко.
Виктор Петрович разглядел на голове борца две макушки. Значит, в него впился счастливый человек.
Безбилетница из середины автобуса продолжала раздавать указания и швырять советы Виктору Петровичу.
- Что вы взираете на тирана с овечьей обречённостью? Укусите его тоже! Это будет демократично и в духе времени.
Советы сыпались самые разнообразные как Лыкову, так и члену общества борьбы с пассажирами.
Однако советами дело и ограничивалось.
Через три остановки, видя упорство противника, Виктор Петрович решил: будь что будет! Признавая своё поражение, он погладил борца по голове заботливо, точно стирая пыль с телевизора. Опыт в этой области у него был громадный.
В доме Лидии Епифановны ему вменялось в обязанность иметь при себе влажную тряпку. В хрустализованную и охваченную коврами трёхкомнатную квартиру пыль слеталась со всего города. Борьба с ней велась непримиримая. Пыль струилась, клубилась и колыхалась северным сиянием. Умные люди признают, что деньги – пыль. И правда, деньги, превращённые в ковры, были рассадником пыли. Но Лидия Епифановна очень любила ковры. Деньги – ещё больше. Однако пыль не выносила и вместе с нею - своего зятя, Виктора Петровича, который, судя по паспорту, удочерил свою тёщу.
Виктор Петрович вспомнил о паспорте и скис. Мысли о текущем моменте взывали его тихо рехнуться и упасть замертво на две макушки контролёрской головы.
«В прекрасный мартовский день Лидия Епифановна выгнала его из дома. Он решил уехать далеко на Север, куда-нибудь за Тьму-Таракань. Пришёл на вокзал, купил билет в Прудовск, сел в поезд и поехал к месту назаначения.
Ну и, разумеется, приехал…через три года и два месяца - в лесок, возле какого-то Стерлядова, где ему выдали вещи, паспорт с новой фамилией, в придачу к старой роже и пометками, что он разведён и вновь женат на некой Мотольде, и вместе с новой супругой нажили дочку Лидию Епифановну, которая старше его на 30 лет. Вопрос: возможно ли изменение в лучшую сторону международной обстановки, когда к лагерю узников совести примкнут ещё и узники паспортной системы? Ответ: невозможно, т.к. Лыков сошёл с ума, а сумасшедших лечат в условиях полной изоляции».
Сомнений не было, мир вокруг него круто преобразился. Люди сменили форму одежды. Это сразу бросилось в глаза. Женщины осели с высокого каблука, придававших им ранее шарм и утончённую упругость цирковых кобылиц - на плоскую обувь, схожую с домашними тапочками. Обратил внимание на джинсовые юбки, основательно пожёванные коровой, иностранные пакеты с рекламой противозачаточных средств. Особенно шокировало изобилие нижнего белья индийского производства, которое ошибочно принималось за вечерние платья.
Нет, определённо, если приглядеться журналистским взором, изменения - на лицо. Больше стало розового и голубого. Розовые девочки, голубые мальчики – по ранжиру новорождённых.
Мода, привычно совершившая ещё один шаг к безумию, первой начала приобщать Виктора Петровича к действительности. И уж потом в ход вступили мелкие детали, нюансики, из которых складывалась мозаика незнакомого ему досель мира.
Время, отпущенное ему до остановки «Рынок», и присмиревший на животе Виктора Петровича контролёр, позволяли вспомнить и совершить слабую попытку поиска той границы, с которой он на 3 с лишним года канул в беспамятство.
Но ничего, кроме сцены отъезда и фантастического сна, Лыков вспомнить не мог. Где-то ведь 3 года он обитал? Ел, спал, испражнялся? Должны остаться следы?
Доехал он до Прудовска? А может ему и не следовало сейчас рваться в Прудовск, а инкогнито вернуться в свой миллионный город и попытаться выведать там? У кого? Хотя бы у Тимони, если тот ещё живой, не натёр трусами коленки. Почему Тимоня так настойчиво упрашивал не ехать в Прудовск? Что-то всё-таки подсказывало Лыкову: надо искать причину помешательства в Прудовске.
На остановке «Рынок» Лыкова ждал очередной сюрприз из шести блюстителей пассажирской совести. Торжественная встреча и передача изо рта в руки имела лишь единственный недостаток – отсутствие оркестра. В остальном всё было проделано на высшем уровне. Встречу безбилетника украшал отвислый, как шаровары, лозунг над чугунными воротами рынка: «Да здравствует ВОСР!»
Виктор Петрович сразу чистосердечно признался, что трёх рублей у него нет, и уставился на лозунг. Несколько вариантов, пришедших на ум по разгадке аббревиатуры, только усилии головную боль: «Да здравствует Всесоюзное общество созидателей рационализаторов?!» Нет. Глупо. «Всероссийское общество советских рабочих?» Ерунда. Такого быть не может. СР – это, вероятно, Советских республик? Что, в таком случае, означает ВО? Вот идиотизм. Лыков безнадёжно отстал от времени. И спросить-то неудобно.
В то время, как он переводил надпись над воротами, члены общества по борьбе с пассажирами держали экспресс-совет, как поступить с упрямым безбилетником:
- Надо последний, предупредительный раз воззвать безбилетника к совести, а затем призвать к ответственности,- посоветовал счастливчик с двумя макушками. – Я считаю, что «заяц» в наше время перестройки и ускорения приравнивается к злостному неплательщику алиментов и должен нести уголовное наказание по силе, равной данной статье.
В кругу друзей единомышленников он заметно осмелел и взвалил на себя почётную роль государственного обвинителя.
Все члены оптом обратились к Виктору Петровичу:
- Вам не стыдно, гражданин? Подумать только, трёх рублей ему жалко! И это в то время, когда вся страна, всё прогрессивное человечество и женщины трудовыми подарками собираются встретить 70-летие Октября?!
- Как вы сказали?- спросил Лыков. И вдруг стал давиться от смеха. Его переломило. Держась за живот одной рукой, он раскланивался перед контролёрами, а другой тыкал в сторону чугунных ворот.
«ВОСР – это же Великая Октябрьская Социалистическая Революция!» Ай, да стерлядовцы! Ай, изощренцы!
- Над чем смеётесь, гражданин? Заплатите штраф как положено, и смейтесь хоть до опупения!
Как объяснить горожанам, не оскорбив их достоинств, что притеревшиеся, набившие оскомину лозунги, транспаранты, плакаты – это не только лицо и ум города, а давно - показатели в соревновании по поголовной глупости.
Причём поголовье разбилось на два лагеря: кто поощряет, финансирует писанину, и кто терпеливо сносит нависшую дамокловым мечом эту, с позволения сказать, наглядную агитацию. Кто из низ несёт более серъёзную ответственность – трудно судить. Скорее всего виноваты ткацкие фабрики, которые с каждым годом увеличивают выпуск кумача.
Наглядная агитация была для Виктора Петровича чем-то вроде шпаргалки. По ней он быстрее осваивался и знакомился с городом.
Возле вокзала он наткнулся на замечательный образчик. И хотя многое из содержания не понял, но зато узнал, что в Стерлядове живёт масса поэтов и плавцов. По кумачу золотом бежала широкая и трепетная строка: «Нырнём с берега гласности – в реку демократии!» «Очистим перестройку от топляков бюрократии!»
Нет, до ВОСРа всё-таки такому образчику далеко! Восранцы, разместившие на воротах своё творение, переплюнули всех оригинальностью и наивной простотой. Жаль, что нельзя глупость запатентовать.
«Дадим молока на 200 тонн больше!» По дороге в отделение милиции Лыков строил догадки: к кому обращалась просьба или требование – к коровам, роженицам или продавцам? На двести тонн больше чего: домашней лапши или прокатной стали?
Эскорт контролёров сурово следил за правонарушителем, дабы вовремя предупредить подсечкой любую попытку бегства. Его верчения головой и натужная улыбка создавали в эскорте особую нервозность. Лыков жадно знакомился со свалившимся ему на голову Стерлядовым.
Это был немолодой и осунувшийся город, хранивший в своём сердце изношенную купеческую стать. Архитектурное лицо, некогда имевшее индивидуальность за счёт стилей необарокко и позднего классицизма, было добросовестно исхлёстано «хрущёвками», «ленинградками» и домами без определённого архитектурного направления. Дома топорщились и мешали радоваться жизни, точно с похмелья. В узких улицах прятались аппендициты дворов такие же замусоренные и гнилые, как районы новостроек. Хотя по замыслу советских архитекторов город с высоты птичьего полёта должен был радовать и шокировать, потому что нагромождение домов точно копировало лицо вождя мирового пролетариата в профиль.
Правда - с высоты птичьего полёта, а не птичьего помёта.
История насчитывала городу 200 лет. 150 из них он славился на весь мир кожевенным производством и ловлей стерляди, которую поставляли на царский двор. На оставшиеся 50 ему выпала неофициальная слава самого пьющего города, с повышенной преступностью для данного региона.
К двухсотлетию Стерлядова местным издательством была выпущена в свет юбилейная книга исторических вех. Благотворительный акт историографического просвещения был зафиксирован за шесть лет до памятной даты. И действительно, остался надолго памятен для горожан тем, что следом за книгой из Дома Советов выпустили председателя горисполкома и обратно уже никогда не впускали.
Гласность ещё не была спущена по разнарядке в местные советы, и любая благотворительность грозила тем, что можно было запросто наступить на горло собственной песне.
В тех строго подконтрольных условиях выживания председатель исполкома подписал гранки будущей книги и дал ей жизнь. Так стерлядовцы стали обладателями уникального издания. Первой ласточки – предвестника демократической весны, затем короткого лета и долгой осени.
Начиналась книга как и положено, с цветного портрета всеми любимого гения
