вызывать. Оказалось, какие-то хулиганы портрет вымазали медвежьим салом. Собак-то перестреляли, а вот хулиганов не нашли.
- Сволочи!
- Кто сволочи?
- Ну не собаки же?
- Э-э, дядя, вспомнил. Когда это было, десять лет назад?
- Вот, с тех пор ищут и не могут найти.
- Не в тех стреляли, видимо?
- Стреляй не стреляй, всех не перестреляешь. Поздно. Упустили молодёжь. Надо было с 12 лет детей подвергать тотальной мобилизации – к станку и плугу.
- И тотальной порке, чтобы портреты лидеров не мазали говном всяким. Нас вон как пороли! Ничего, выросли идеологически подкованными. Я бы к каждому номеру журнала «Семья и школа» бесплатным приложением отсылал родителям солдатские ремни с бляхами, или мочёные розги. А то обнаглели, трусы им подавай!
- А морда-то у гражданина не опухает совершенно!
- Куда там! Скорее мы опухнем с голодухи.
К склоке подтягивалось всё больше торговцев. Лыков с любопытством рассматривал эту тучнеющую хищную стаю словоохотцев, острозубых и голодных, как пираньи. Ожила и встала в полный рост приобретшая хроническую форму проблема продуктов питания. Базарные люди обожают разговоры об изобилии продуктов в гастрономических отделах.
- Вот я – ветеран труда. Герой, так сказать. У меня больное сердце и очень плохой стул, - заострил на себе внимание пенсионер, похожий на пирамиду Хеопса, ( но журнал «Семья и школа» с бесплатным приложением были ни при чём, так обошлось с ним время и закодированная в нём спиралька ДНК, неугомонно требующая пожрать), – Больное сердце – это понятно, след невыносимых лихолетий. А плохой стул, спрашиваю я вас? В чём я провинился перед Отечеством, что оно мне скармливает подозрительный продукт? Мне после этого продукта стыдно врачам в глаза глядеть! Да что - врачам? Соседи сверху – те раньше жаловались, что курю в туалете, у них плохо пахнет. Я перестал курить, так через день припёрлись всей семьёй упрашивать, чтобы я снова начал курить. Это же надо довести меня до такого состояния Отечеству, что дым «Примы» соседями ценится выше «внутреннего» человеческого фактора!
- Это из вас ещё источаются отголоски застоя,- не унималась старушка из козлиного ряда,- а сейчас вы проходите испытание перестройкой. Пройдёте испытание и очиститесь от всего ненужного. И ходить будет нечем, да и незачем.
Кооператор вынес приговор пирамиде Хеопса:
- Ты, дед, сам себя обстебал. Михал Сергеич ещё в одной из первых речей дал народу наколку. Он сказал – досконально пересказываю: «Мы можем по старому жить, получая 2% национального дохода. Можем, но мы хотим испытать все возможности социализма». Вот. Это было сигналом. Надо было сразу срываться с места и скупать всё подряд: мыло, песок, зубную пасту, стиральный порошок, конфеты… Кто тогда шевелил телятиной, тот сейчас жрёт говяжьи котлеты. По-ли-ти-ка! Понятно? У меня кореша есть. Те на семейном подряде, в колхозе. Пять бычков взялись вырастить. Правда, четырёх съели под бухалово, зато пятый – гигант, член-корреспондент животноводчества, гордость, хоть по телику показывай!
- И что?
- А ничего. По телеку не покажут. Пятого поджарил в сарае рэкетмен. Платить надо было за содержание бычка.
Ветеран труда, издёрганный желанием вставить слово, наконец дождался в общем гвалте возможности вставить:
- Извиняюсь, я вот по поводу шевеления телятиной. Я всю жизнь на государственном предприятии, лучшие годы – там. У меня очень плохой стул, я уже говорил. Иногда я встану, оглянусь и долго всматриваюсь в него, как в голову Горгоны. Иногда я зову жену и мы вместе рассматриваем вещественное доказательство того, что мне осталось жить недолго. Потом я смываю. Я к чему рассказываю? А к тому, что я всю жизнь под государственным началом. Я запланирован вдоль и поперёк. У меня запланированная зарплата, я получаю ровно столько, сколько государство рассчитало на минимальное моё проживание с учётом, что продукты питания, одежду и прочую трихамуть я покупаю у государства. Конечно, если бы я запланирован был кооперативом, я бы питался и одевался в кооперативе и платил вовремя рэкетменам, а не подоходные и профсоюзные в бухгалтерию. Я государством запланированный ветеран труда, значит шевелить телятиной, как тут выражаются, для меня равносильно нарушению уголовного кодекса.
Сказанное ветераном труда долго пережёвывали. Кооператор обиделся, что надлежащим образом не парировал хилые нападки ветерана, отвернулся и стал строить пирамиду из банок с китайской тушёнкой.
За оградой рынка промчался грузовик, лязгая рессорами. Шашлычница докурила «Астру», плюнула в ладонь, и затушив окурок, вытерла руку носовой портянкой.
- С плохим стулом против кодекса не попрёшь, как пить дать, не попрёшь! – сказала она, уже обтирая портянкой шампур.
Полагая, что всё внимание сконцентрировалось на ветеране труда, Виктор Петрович решил незаметно ретироваться. Он чуть отступил в сторону, но тут же был остановлен могучими подельниками кооператора. Они стояли как противотанковые ежи, щерясь на Лыкова неживыми улыбками.
- В чём дело? – возмутился Лыков.
Улыбки на их лицах были отштампованы кооператорским способом. Уголки рта не шевелились.
- Ребята, я пошутил. Не надо мне никаких трусов из бельтинга, чеффера и наждачной бумаги. Я вообще приезжий. Пропустите!
- А вот по части пропустить – это хорошо придумано!- сказал кооператор, продолжая заниматься составлением консервных банок.- С 14.00, как положено.
Тут же очнулась старушенция из козлиного ряда и вспомнила:
- Всё-таки кошмарная несправедливость: гражданин стоит-стоит, стоит-стоит, стоит-стоит…и не опухает. Не мешало бы личность установить. То, вдруг чего…
- И летальный исход!- подхватил ветеран.- Один такой недавно, не то из Горького, не то из Куйбышева побродил по территории завода, и начался летальный исход в масштабе всего предприятия. Сам-то он приехал с проверкой по тех. безопасности. Ходит, значит, по цехам и натыкается на бутыли с техническим растворителем. Они у нас лет восемь в углу цеха нетронутыми стояли. Бродит он вокруг бутылей, таращит глаза и тихо так шепчет молитву: «демократия, хозрасчёт, гласность, сквозные бригады, вашу маму». Потом говорит: «И вот это у вас так свободно валяется? И никто не пьёт? Это же «кислуха». Бросить щёпоть соды – чистый спирт!» В смысле – реагент бросить. Попробовали – точно, не соврал инженер. И началось! Десять бутылей по 25 литров в полдня ухайдакали. Пока БХСС спохватилось – запах один остался. Запах у «кислухи» хитрый – зелёным салатом отдаёт. Незнакомый запашок. Честно слово, мой плохой стул и тот посвежел до неузнаваемости. Попробуй, по выхлопу определи. БХСС знает как пахнет дихлофос, лак для волос, одеколон, клей БФ, крем для бритья, гуталин, а с новыми запахами не знаком. Не успевает шагать в ногу с народом. В общем, поковырялись в нашем личном гардеробе и укатили ни с чем. Ну, а спустя неделю весь завод охватил летальный исход. То есть, в каком смысле? Организм рабочего класса ничего другого, кроме дармовой, бесплатной кислухи не принимает, отрыгивает обратно. Не надо ему за деньги ничего, и всё тут. Ни водки, ни сухого, ни домашнего. Подавай только растворитель, иначе – погибель! Народ измучился от однообразия напитка, продавцы - от убытков. Жизни не стало. Все ходят злые. Объявили всесоюзный розыск этого вредителя, то ли из Горького, то ли из Куйбышева. Должен же кто-то знать, как излечивается эта зараза. Прямо счастливый летальный исход от таких вот проходимцев!
- Правильно, правильно, пусть предъявит документ. Нечего баловать всяких заезжих гастролёров гостеприимством,- сказали, хрюкнули и сглотнули сопли в толпе.
Виктор Петрович машинально оглянулся на голос и узнал в человеке, который не баловал гостеприимством, Василискина. Его спутницы рядом не было. Василискин, поймав взгляд Лыкова, преданно улыбнулся и попятился к общественному клозету. Он раскланивался при каждом шаге, будто просил прощения и ускорялся. Пытался не смотреть на Лыкова, но безуспешно, отчего глаза у него были вразвалку.
Ряды сомкнулись, волна голов захлестнула Васлискина. Все с нетерпением ждали триумфального разоблачения Лыкова. Может потому, что стерлядовцев не баловали частыми праздниками.
Не принимая во внимание два массовых выхода в обязательном порядке, весной и осенью, когда с транспарантами в руках становишься солидарным со всем прогрессивным человечеством, да в придачу – международный женский день сплочения всех мужчин, то для всеобщего торжества остаётся лишь Новый год и кое-что по мелочи.
Многолетняя скудость праздников не то, чтобы озлобила или приучила стерлядовцев принимать праздники как награду за самоотверженный труд, но взрастила в них злорадное любопытство. Особенно проявлялось оно ко всякого рода незапланированным Совмином торжествам, не раскрашенным красным на страницах календаря, а значит, антиобщественным, с левацким уклоном.
В своей «крепости» из 32 кв. метров весь вечер напролёт смотрит стерлядовец вверх и вслух констатирует:
- Пляшут слоны и ебимоты, выбивают чечётку на потолке. Им весело. А мне грустно от того, что им весело. Не хорошо, когда чувства рознятся.
И он идёт. Нет, не к соседям наверх, где ему скорее всего поднесли бы, а затем сплясали вместе. Он идёт к телефону, набирает номер участкового и сообщает координаты нового злачного места. Затем падает в кресло, охваченный эйфорией мечтаний: «Вот дружинники поднимаются по лестнице, стучат в соседскую дверь, вяжут всех подряд и вот уводят в КПЗ. Чувства уравнены. Сатисфакция получена. Можно жить дальше».
И действительно, приходит участковый с бригадой ДНД и так же быстро убирается восвояси, поджимая под себя хвост дружинников. Пригласили – пришли, послали – ушли.
Но бессилие органов правопорядка не расстроит стерлядовца, он уже удовлетворился сконструированными им самим событиями. У него есть основание по утру, мимоходом язвительно спросить соседей: «Вы не знаете, почему у нас вчера шумела милиция?»
Стерлядовское злорадное любопытство было не в диковинку и Лыкову.
Он тоже рос в социалистической среде, где самые крепкие и дружеские отношения завязывались на сплетнях о соседях, игнорирующих сплетни. Ещё от покойных родителей перенял и усвоил, что дружеские завязки – это всего лишь подготовительный класс в огромной, расстоянием в жизнь, школе. Школе борьбы за покой и победы, путём престижности. Миром правит престиж, а свергнуть мир пытается зависть.
Больше всего родители дорожили престижностью, точно вазой из горного хрусталя. В доме всегда идеальная чистота, потому что грязь в квартире – пятно в душе. Борьба за престижность не позволяла пылить. Всё как у большинства: отец продвигался по службе, мать доставала дефицит, ребёнок рос послушным, умным и, назло соседям, знакомым и сослуживцам, садиться в тюрьму не собирался. А круглые отличники и «удачники» наносят знакомым своим существованием самые сильные оскорбления.
Попробуй признаться своему другу детства, что «жизнь моя, в отличие от твоей - сплошная фортуна». Во-первых, всё равно не поверит, во-вторых, кому-нибудь другому напоёт: «Несправедливо устроено это общество. Почему
