переспросил Лыков и взглядом попросил помощи у незадействованного спутника. Присутствие телохранителя немного успокоило Лыкова, однако на «синяка» не произвело никакого впечатления.
- Ну, что?- не отставал тот.
- Что, «ну, что»?
- А ничего.
- Ну и что же?
- Я и спрашиваю, ну что?
- Ничего.
- Именно! Вот! Одну на двоих засосём?
- Так бы сразу и сказал. - Виктор Петрович вновь обратил неискушённый взор на телохранителя. Незадействованный спутник одобрил намечавшееся мероприятие кивком головы.
- Тогда я снимаю ботинки. Почти новые, смотри в оба, чтоб не спёрли! И давай пятерик. Вот так. Всё. Теперь я готов. Запускайте! – он лёг на асфальт и вверх вытянул одновременно руки и ноги. Наконец до Лыкова дошло, что значит «запускайте».
С телохранителем они взяли «синяка» за конечности, поднесли к людской гуще, широко раскачали и на счёт «три!» бросили тело в толпу. Распластавшись препарированной лягушкой, тот пролетел метра три, обрушился живым весом на впередистоящих и пополз по головам под клеть. Очередь не шелохнулась. Привыкшая к частым и неожиданным налётам, она только крепче сплотила ряды. Нырнуть было некуда. «Синяк» уползал по головам, как раненый таракан, не находя щели, и предупредительно взмахивал пустой бутылкой, которую он вытащил из штанов. До входных дверей ему оставалось проползти меньше метра. Его носки в голубую полоску, ( а может, он был и вовсе без носков), мелькали уже под транспарантной лентой, свисавшей выцветшим языком повешенного: «Меньше громких слов, больше громких дел!»
- Бардак! - сказал Виктор Петрович, оглядывая весь пейзаж разом.
Это была первая реальная оценка жизни стерлядовцев. Правда, предварительная оценка, едва ли кем-то услышанная в общем гвалте. Высказал он её негромко, себе под нос.
Надо снизойти до правды, сказав, что не каждый день образовывались у спецмагазина бешеные очереди. Были выходные и разгрузочные у продавцов – между общегородскими авансами и окончательными - когда под крышу обители собиралось не более двухсот единиц.
Очередь продвигалась без волнений, спокойно, как в лучшие годы времён застоя. Вполне закономерно, что разгрузочные дни компенсировались предпраздничными волнениями. А город был наполнен предчувствием праздника.
С утра начали работу все видеосалоны. Ради торжественного дня, в срочном порядке, горком рассмотрел и спустил по инстанциям разрешение на показ в видеокафе ещё двадцати фильмов производства киностудии «Голливуд» к тем пяти, которые ранее прошли все сложные пороги местной цензуры. 22 афишные тумбы пестрели многообещающими программами вечерних представлений. С 18.00 на центральной площади открывалась ярмарка. В широком её ассортименте предлагалась французская косметика польских производителей, конфискованная на базах облпотребсоюза, австрийские женские костюмы из Харбина, чёрные колготы, зимняя одежда из натуральных мехов. Острой приправой к общему зрелищу должны послужить игральные автоматы «Однорукий разбойник», по случаю изготовленные умельцами кооператива «Рученьки».
Вершиной праздника обязано стать обнародование трусов из бельтинга. Афиши предлагали обширную информацию о предстоящей демонстрации реликтового белья, с фотоснимками 1964 года, когда последний раз фотокорреспонденты были допущены к ковчегу, где хранились трусы. Снимки были неясными, со световыми дефектами. При желании на них можно было обнаружить Лох-Несское чудовище, снежного человека и летающую тарелку. Но так как стояла подпись под снимком: «Трусы реликтовые из бельтинга», читатель и видел только трусы, и только из бельтинга.
Народ готовился к празднику опережающими темпами. Кто-то уже «догнал» дешёвым портвейном и, выписывая синусоиды, желал прохожим почитать стихи Есенина и свои.
В тихом квадрате двора, на тесной трапеции песочницы сгрудились школьники и вдыхали из полиэтиленовых мешков ацетоновые пары. Менее обеспеченная поросль стояла рядом и отчаянно чесала затылки. Однако при тщательном рассмотрении оказалось, что в стриженые головы они втирали «антимоль». Остальная молодёжь грызла таблетки димедрола, вальяжно развалившись на заляпанной птичьим помётом скамейке.
Одна деталь удивила Виктора Петровича: никто из молодых ребят не страшился своих поступков.
С криком раненого индейца носился по двору бесштанный мальчик, быстрый, как понос.
Воробьи из-под его ног взметались глиняными комьями. Голуби болезненно, по-старушечьи, отковыливали в сторону, и возвращались обратно доклёвывать асфальт.
Молодые и пьяные люди изловили в мульде для пищевых отходов древнего, измученного долголетием ворона, за которым, наверно, в свою бытность гонялся ещё юный царь Иван Алексеевич, и влили в него остатки ацетона. Вопреки ожиданиям, ворон не сдох, но страшно обиделся на подрастающих вандалов. Он заполз в кусты и оттуда, широко разинув клюв, крыл молодёжь и подростков на чём свет стоит.
Виктор Петрович наблюдал за жизнью двора из окна кухни.
Синяк оказался проворным малым и на редкость честным. Звали его Гена.
Раньше бледно-рыжего он вынес с поля брани бутылку водки, чем удивил второго, незадействованного телохранителя. Первым и предложил распить обретённое богатство у него дома в содружестве. Подельники кооператора немного потоптались, посомневались, но затем молча согласились.
За спиной Лыкова порхал Гена над столом о трёх ножках. Может быть, впервые за последнюю сознательную пятилетку он видел в своём доме изобилие мясных консервных продуктов, которые успел зацепить где-то бледно-рыжий. Касаясь каждой банки мизинцем, как волшебной палочкой, Гена с восторгом вопрошал:
- Что, мы сюда оттуда жрать, что ли, собрались?- и лицо его не скрывало надежду, что на остатках застолья он, при экономном обращении, протянет неделю.
Прирученные к строгой диете, тараканы вдруг тоже посходили с ума и всем выводком устремились в раковину на водопой мелкими партизанскими перебежками.
Насекомые жили безбоязненно – хозяин на них руки не поднимал – это бросалось в глаза по тому, как тщательно были изгажены потолки и стены квартиры.
Тем не менее, в квартире ещё витал ослабевший дух порядка и мещанства. По утлым предметам обстановки, которые Гена не успел продать, предполагалось, что здесь когда-то обитала дружная и обеспеченная семья.
- Как тебе удалось отхватить такие хоромы? – не сдержался Лыков.
Всё-таки любопытно: при всесоюзной напряжёнке с жилплощадью даже «синяки» умудряются получать квартиры.
Гена отмахнулся:
- А-а, так, типичный двойной обмен. Совесть поменял на жену, жену – на водку.
- То есть?..
- То есть, сперваначалу – по маленькой, а как развезёт, в любви и объяснимся. Поехали? – «синяк» Гена разлил в посуду беленькую. Рюмок у него, естественно, не водилось. Не было и гранёных стаканов. Водку пили из банок, в которых когда-то хранилось детское питание «Неженка» или смородина на сливках. Но Виктору Петровичу нравилось.
Хмель настигал быстро. Подельники, миссия которых так до конца и не была опознана Лыковым, пили молча, одним глотком. Вливали из банки в рот, будто дезинфицировали полость, быстро сглатывали и со свистом нюхали воздух квартиры. Они сохраняли ту же кастовую молчаливость, изредка выбрасывая из недр живота нечто среднее между отрыжкой и возгласом одобрения.
- Серьёзные ребята к тебе подвязались,- оценил по моменту опьянения ситуацию Гена.
- Нет. Скорее - меня к ним подвязали,- сознался Лыков.
- Тоже неплохо. Ещё по одной, чтоб момент истины дозрел?
Каждый раз перед тем, как опрокинуть в себя водку, он вполне серьёзно прощался. Потом вместе с алкоголем утягивался куда-то в другое измерение, долго блуждал, но в конце концов выныривал точно поплавок перед лицом Виктора Петровича.
- Я никогда не умел пить,- оправдывался Гена,- у меня в родне никто не умел пить. Не идёт, подлая, обещает вернуться, хоть тресни. Может поэтому вся родня – алкаши. Дед умер с перепоя – захлебнулся блевотиной. Первый родной дядя – старший брат матери – был среди родни самым удачливым, тоже скончался от злоупотреблений. По правде сказать, даже умер удачно – за рабочим столом, на своей секретарше. Прославился на всё министерство. Младший брат матери дотянул до предисполкома и от того, что терпеть не мог зелёного змия, скатился до зам. начальника цеха. Никто не знает, надолго он замом, или нет? Организаторских способностей не могут разглядеть – вечно пьян в дрезину. Теперь я на очереди. Давай по одной. Прощай…
Подельники не отставали. Пили торжественно и сидели тяжело, не шевелясь, точно надгробные плиты.
- Так вот, теперь я, - продолжил Гена,- я ведь не простой любитель поддать на дармовщинку. Я – с большим душевным трамплином, сын обуржуазившихся, привилегированных чиновников, как принято сейчас выражаться. Отец мой – почётный гражданин Стерлядова. О дядьках я уже говорил. Наберу номер телефона, и мне дорогу до любого вино-водочного магазина заранее протопчут и плотно укатают. Ягодицы у моего отца, как вальцы десятитонного катка, любые неровности на дороге моей судьбы заровняют. Впрочем, чего хвастать-то? Сейчас ничем не удивишь. Народ растёт без идеалов. Нет героев для подражания. Христос, и тот представлен нам сегодня, как быдло из Вифлеема, доброкачественно приколоченный к бревну. Давай ещё по одной?- он молниеносно разлил по банкам.
- Не часто?
- А не редко?- перебил Лыкова Гена, и тут же себя поправил: - Самый тотын! Справимся. Не на заводе же. Никто тебе повышенные соцобязательства не навязывает. Коллектив своим отказом не обидишь. И коллектив от тебя не откажется, будь уверен! Сейчас мы здесь все – люди. Каждый в отдельности. Даже вот эти, подвязанные к тебе. Мы самые нормальные человеки, потому что хмельные, потому что отличные от большинства.
Спроси меня, для чего я пью? Спроси, спроси…Я отвечу: что бы отделиться на время от стада. Отдохнуть. Стадное чувство заложено в нас так прочно нашими предками! Бог ты мой, Россия всегда славилась послушными стадами. Пастухи у нас были разные, – одни занимались широкой распродажей, другим по нраву была селекция и массовый убой, а стадо - всё то же. Чем оно больше, тем однообразней мычание. Выпьем за то, чтобы наше мычание в глазах потомков выглядело мудрее окриков пастуха! Прощай…
Виктор Петрович пить не стал. Подельники переглянулись, повертели банки в руках и неохотно поставили на стол. Не на этих ли пастухов намекал Гена? Пасут ведь его, Лыкова?
- Ты, конечно, Гена, хватил про стадо! А сам себя, наверно, считаешь пастухом?
- Какой там, пастухом? Скотиной! Может только, в отличие от других, с колокольчиком, изготовленным по индивидуальному заказу родственников.
Все мы скоты, когда трезвые. Живём под одной крышей и исполняем одни и те же приказы: больше надоев, выше продуктивность, при меньшем потреблении!
Вот в армии что важно? Важно научить солдат исполнять приказы! Думающий боец не боеспособен! А у нас страна, если – не Советская Армия, то – Трудовой фронт с армией трудящихся! Всесоюзный институт обезличивания. Кого в детсадах не научили шагать под руки, с песней, того обломают в отрочестве! И если эту
