Доползти до неё он бы не успел. Был ещё вариант: разбить стекло в окне, но рука не нащупывала ни одного тяжёлого предмета, кроме стула. А левой, свободной, он вряд ли добросил бы стул до окна.
Чтобы оттянуть время на обдумывание и усыпить бдительность разбойников, Мариец впервые задал резонный вопрос:
- Что вам надо от меня?
- От тебя нам нужно тебя,- ответил за старикашку Василискин,- целиком. Пусть даже консервированным, но в собственном соку.
- Учтите, я, покуда, член Горкома. Меня быстро найдут. В любом месте и в любом трупообразном состоянии. Я под неусыпным контролем. Вам массы не простят, если со мною что-нибудь случится.
- Наконец-то слышатся и мне разумные речи,- сказал старикашка,- гражданин Мариец пришёл в себя и вспомнил, что он член в горкоме. Василискин, подними с пола уважаемого и предложи стул.
Видя, что должности впечатлили его захватчиков, Мариец похвалился ещё до кучи, что он, к тому же, член ВОИРа, член общества любителей книги, член общества охраны памятников и член любителей животных.
- Да он у нас многочлен! – восторженно объявил Василискин и, подставляя секретарю парткома стул, скрытно ткнул ему коленом в копчик.
- А он опять дерётся!- пожаловался старикашке Мариец.
- Враньё и навет!- вскрикнул Василискин и сделал возмущённое лицо.- У меня и руки заняты, и я при исполнении! А за враньё полагается – «леща»! – и не дожидаясь разрешения старикашки, он звезданул Марийца ладонью по затылку. Удар был мощный и кручёный. Голова Николая Демьяновича, перед возвращением на ось, описала огромный эллипс.
- Василискин, у нас мало времени! Всё-таки хотелось бы официально и в рамках закона!- укорил старик, повысив голос.
- Больше не буду! Клянусь его бабушкой! – и отходя от стула, пырнул пальцами в бок секретаря. Негодник!
- Продолжим?- попросил старикашка в зеркале и отмотал свиток на полметра: - За время службы, в период от лейтенанта - до капитана, Н.Д. Марийцем были совершены следующие проступки: одного бойца он довёл до самоубийства, трёх невинных отправил в дисциплинарный батальон. В течение того же времени им постоянно совершались кражи консервированного тушёного мяса, рыбы, колбас, сыра, других молочных изделий. Всего на сумму 19 тысяч 244 рубля 08 копеек.
- Неправда, покуда, не доказано!- раздался выкрик с места. В лице Марийца просвечивала гримаса, притянутая потугами кишечной непроходимости. Будто заявлял всенародно: «Ну-ну, сейчас я продемонстрирую, чего стоят ваши подсчёты».
Василискин с новым энтузиазмом подскочил к стулу. Руку держал он на отлёте и с жизнерадостным же нетерпением искал у старикашки разрешения на экзекуцию.
- А почему мы должны доказывать вину? Пользуясь вашим оружием, нам уже достаточно того, что мы обвиняем. А вы уж извольте опровергнуть наши обвинения.
- Конечно, кому-то может показаться, что совершённые Марийцем проступки выглядят наивно и мелочно в сравнении с дальнейшими злодеяниями,- спокойно отреагировал на заявление секретаря старикашка,- и за давностью лет наказанию не подлежат. Но прошлые проступки высвечивают его моральный облик полностью.
- У него складки на шее до сих пор лоснятся от ворованных мясомолочных продуктов, - добавил Василискин, - до того зажрался, что в рыбный день кроме паюсной икры его желудок ничего не принимает. А может вам по штату положено? – ехидно спросил он у секретаря парткома: - За вредность производственных отношений и производительных сил?
В мгновенье Н.Д. Мариец сообразил, что последнее слово Василискина должно было завершиться физическим напутствием в ухо. Инстинкт самосохранения ещё раз пихнул его к побегу. Прикинув расстояние, перемножив всё на свете и попытавшись извлечь из квадратного корня, он понял, что в три прыжка окажется у двери.
Прыжков, как ни странно, оказалось значительно больше. Страх сковал секретаря парткома, он просто забыл, как нужно совершать эти спасательные прыжки.
До того прицелившийся было Василискин вдруг оцепенел в восторженном умилении. Мариец скакал от него, отталкиваясь от пола обеими ногами и поджав ладони к груди, точно детсадовец, изображавший зайку в новогодний утренник. Высоко подбрасывая пятки, Мариец доскакал до двери и юркнул в проём. За спиной он услышал одобрительный возглас Василискина:
- Лихо сиганул, товарищ! Я же говорил, что у ответственных работников возможности безграничны!
Секретарю парткома казалось, что он вопит, взывая о помощи. На самом деле, едва слышно хрипел.
Как назло, ни одного дежурного на этаже не было. Предположив, что остался один в Пылевом Столпе среди нечистой силы, он совершенно растерялся и, подхлёстываемый страхом, доскакал в позе зайчика до лестничной площадки. Здесь только Мариец увидел дежурного. Тот стоял спиной к секретарю и безмятежно поедал гранат, тоскуя по Узбекистану или Таджикистану.
- Десять суток ареста!- прохрипел Мариец.- Нет, двадцать суток! Кру-угом! Ко мне! Бегом марш!
Дежурный вздрогнул и повернул широкое, плоское, тамерланово лицо к Марийцу. По расплывшемуся в улыбке рту стекал кровавыми струями гранатовый сок.
- Мой голодная. Кушял, товарищча полковника.
« Упырь!- понял Мариец.- Одного доел, теперь за меня возьмётся!»
Взвизгнув, он подпрыгнул на две ступени и уже привычно, по-заячьи, ринулся вверх. Струи воздуха в завихрении погнались за ним.
- М-м-м, пилат, мурда, бессоусный, гумна. Супсем больная,- решил дежурный, - сутка давай, потом кричать давай, потом прыгай давай! Супсем больная полковника!- глубоко вздохнул и снова стал думать об Узбекистане или Таджикистане. О том, что за полтора года службы он так и не выучил русский язык. Но если дома купить машину урюка, то здесь, в Прудовске, на нём можно заработать хорошо и без знания языка. Родина звала!
Доскакав до пятого этажа, Мариец устремился в приёмную генерала. За стеклянной стеной приёмной, возле холодильника, в нише под вазоном, находилась центральная сигнальная кнопка тревоги. Сколько помнится, ею никогда не пользовались. Только в самом экстренном случае имел право нажать кнопку сам САМ. К ней-то и рвался секретарь парткома.
Рядом с нишей пребывал караул, который менялся, как у мавзолея, каждые два часа. Возле стеклянных дверей приёмной, по уставу, должны были находиться ещё двое часовых и у входа в кабинет генерала – дежурный.
По прочно сложившейся традиции в вечернее время они Устав игнорировали.
Четыре бритых бутона, проклюнувшиеся сквозь расстегнутые кители, свисали над столом, а в центре, в гуще этого соцветия, бился азартный шёпот: «Валет…козыряю…храп…моих 36 копеек». Пятый, торчащий на стрёме, успел лишь выкрикнуть «Атас!», но вместе с предупредительным вскриком в приёмную уже впрыгнул Н.Д. Мариец.
Молча и решительно он доскакал до вазона и потянул его на себя. Заскрипело, как песок на зубах, керамическое днище.
- Товарищ подполковник! Разрешите доложить? – опомнился дежурный, в то время, как его сослуживец ещё лежал на столе, раскинув руки, закрывая телом игральные карты и представлял себя Александром Матросовым.
- Ну-ка, помоги-ка, чего стоишь?!- кажилясь и кряхтя в борьбе с вазоном, приказал Мариец, но тут же замер и потом резко повернулся к дежурному. Так резко в природе срываются с места лишь ящерицы и воробьи. Рты у бойцов были не окровавлены, вне подозрений. Однако тот, который повторял подвиг Матросова, продолжал лежать без движения.
«Понятно, этого уже грохнули,- подумал Мариец,- сейчас будут освежевывать». И с новой силой стал дёргать вазон.
В приёмной генерала сделалось неспокойно, запахло погромом. Отчётливо прослушивалась сквозь визг и всхлипы офицерская брань.
- Товарищ подполковник! Ну, товарищ подполковник!- умолял Марийца дежурный, остальные пытались его оттащить от холодильника.
Посылая проклятия нечистой силе, он пинался, кряхтел и тянул руки к заветной кнопке:
- Тьфу три раза через левое плечо, чур меня! Тьфу три раза – не моя зараза! Сгинь нечистая сержантская сволочь!- орал секретарь парткома, выскребая из памяти все заклятия от чертовщины.
Он железной хваткой вцепился в дверцу холодильника и позволил потянуть себя за ноги. Дверцы холодильника раскрылись и оттуда, перекрывая звоном секретарские заклятия, посыпались бутылки с «Нарзаном». Вытянутый, точно канатный мост, Мариец прочувствовал буквально каждый удар бутылки, поскольку живот у него глубоко провис и касался пола.
Истерзанный сопротивлением подчинённых, нагло подмятый не по Уставу рядовыми и сержантским составом, Мариец решил временно сдаться.
Приёмная генерала тяжело дышала:
- Товарищ подполковник, а, товарищ подполковник,- продолжал жалобно упрашивать дежурный,- мы приказ выполняем. Сами знаете, товарищ генерал нас прибьёт, если кто вазу тронет!
Мариец поднялся с пола, заглянул поочерёдно в лица всей группе захвата. Возня за жизнь и борьба за правое дело охладили его пыл, и проклюнулись первые ростки разума. Он увидел разбросанные по приёмной игральные карты и трезво сказал:
- Спасибо за службу! Молодцы!
Хотел было ещё добавить о хорошем несении службы отличниками боевой и политической подготовки, но передумал. Вместо этого объявил:
- Доложу генералу о вас.
- Товарищ подполковник, к нему нельзя!- вслед секретарю раздался тот же жалобный голос.- А? Товарищ подполковник?
- От парткома не было и никогда не будет секретов!- возродившийся, кристально чистый Николай Демьянович ввалился в кабинет САМого.
Это был тот самый святой и правый, таинственный центральный кабинет Пылевого Столпа, который приводил в трепет даже секретаря парткома. Это была сердцевина здания, от которой прямыми лучами коридоров исходил светоч приказов и распоряжений. Здесь рождалась очередная мысль и прихоть, пожелание и предупреждение, исполнение коих было так же свято, как, например, охранять Родину, любить природу и чтить старших. Отказ от исполнения приравнивался к дизертирству. Здесь часто пребывал в рабочее время САМ.
Иному любопытному простолюдину могло показаться странным, что архитектура Пылевого Столпа как бы вытекала из генеральского кабинета, подстраивалась под него, а лучше сказать, вся десятиэтажная махина стекла, бетона, облицовочной плитки, втягивалась, точно в воронку, в рабочий кабинет Самого. Но, откровенно говоря, какое собачье дело простолюдина знать, что во что втягивалось, втекало и вытекало. И что ради чего построено: кабинет ради здания, или здание ради кабинета. Одно другому не мешало.
Раз в год, перед восьмым марта, генерал устраивал день открытых дверей. В кабинет заносились из магазинчика товары, а не их перечень, из импортного женского белья, косметики, бижутерии, обуви, и секретарь-машинистка лично приступала к непомерно тяжёлой работе. Она обзванивала по иерархическому списку всех мужчин Пылевого Столпа, начиная с главного инженера Богатенького - через начальников отделов - и завершала «страшным прапорщиком» Славой.
На остатки товаров секретарша натравливала женскую половину.
Лишь после этой знаковой процедуры следовало официальное соизволение САМого приступить к коллективной праздничной трапезе во всех отделах треста.
На всём протяжении
