к заключению мысль Мариец,- только поэтому эти хулиганы вольно разгуливают по тресту и творят беззаконие? А управляющий, уважаемый товарищ Севидов, забросил работу и преспокойно наблюдает, как исчезают бесценные кадры, как Брыковский развращает комсомольский актив, подбивает на сожительство претендентку на пост заместителя секретаря парткома, клевещет на наш строй? Поступок этот, покуда, следует подвергнуть тщательному партийному анализу.
- С чего ты взял, что Брыковский подбил твою претендентку на сожительство?
- Сведения точные, почти из первоисточников.
- Не совсем. Если и подбил на сожительство, то на законном основании, как муж уговаривает на сожительство жену.
Газовые неприятности не замедлили отразиться на лице Марийца:
- Какой муж, покуда, жены, покуда, чего? – и напрягся.
Генерал погладил по голове секретаяря парткома, но тут же непроизвольно отдёрнул руку, ужаленный электрическим разрядом. У того началось интенсивное брожение мозгов.
- Эх, Коля-веник, они год как состоят в законном браке.
- Кто? Кому? За корреспондентом? Не может, не должно. Меня не надо разыгрывать. Она же коммунистка! Я сам, лично, принимал её в партию. Чтобы без моего ведома вышла замуж? Нет! Коммунистка замужем за дисперда там какого-то? Нет!
- Во первых, я не потерплю любых посягательств на мою правду. Для меня враг тот, кто подвергает мои слова сомнениям. Во-вторых, почему ты называешь комсомольского идеолога примитивным именем Соня. Её настоящее имя Мотольда.
- Да?
- К счастью.
- Теперь скажи мне, что и она – дисперд? Ну, скажи, скажи!- Марийцу пора было отползать в угол.
Генерал - и это было ясно - в корне зарапортовался. Пылевым Столпом правил умалишённый.
У САМого голова, точно сосуд, стала наполняться гневным, сизым оттенком. Цвет поднимался от шеи, и лицо мертвело на глазах.
Одновременно по-залихватски взвыла трещина и разложила на одном дыхании марш энтузиастов.
Седая поросль на груди и генеральской голове воспряла и ощетинилась. От живота к горлу двинулась кипящая лава.
«Если он не выльет на меня всё своё возмущение,- подумал Мариец,- то задушит окончательно». И пополз.
Под завывающий аккомпонемент щели САМ дробью высыпал вслед Марийцу:
- Сомневаешься? Да? Издеваешься? Да? Не потерплю! Да?
За кратким вступительным словом, по логическому раскладу сцены, должно было следовать в виде воспитательных мер активное рукоприкладство. Но САМ опять, видимо, сумел обуздать свой гнев. Он посопел маленько, широко расправив крылья ноздрей, и успокоился. Наверно, секретарь парткома пока ещё нужен был живым?
А тот из насиженного угла источал широким диапозоном прелый запах заношенной меховой шапки. Он был сам себе противен, ощущал себя грязным, липким, словно неделю жил в зале ожидания на ж/д вокзале.
- Я тебе сейчас могу открыть глаза, - уже спокойно и деловито предложил ему генерал.
- Не надо! Не трогайте меня! Я домой хочу!
- Придурок. Я в том смысле, что у меня есть свидетель,- генерал сделал лицо заговорщицким и перешёл на шёпот,- вернее, свидетельница. В смысле – баба. У-ух, какая бабенция. Только тихо, никому. Мы с нею… сам понимаешь. Бабы – народ ушлый, дошлый, всё знают. Она мне поведала подробности о Брыковском и Мотольде. Я ей верю. Ползи сюда,- и видя, что приказ его остался не исполненным, снова повторил, но уже повысив голос,- кому сказал? Ползти сюда! Живо!
Мариец не подчинился приказу не потому, что боялся генеральского коварства, вернее, не только потому, что он вообще всего на свете боялся, и ему хотелось домой, он просто в ту минуту глубоко задумался. Хотя, откровенно говоря, сам бы он на такое смелое заявление не решился.
Это жена-стоматолог когда-то первой сообразила, что Мариец (её родной муж) о чём-то глубокомысленно думает. Она даже спросила однажды: «О чём ты, милый, задумался?» Марийцу очень понравилось такое уважительное отношение, и он с удовольствием ответил: «Знаешь, дорогуша, я ведь, бывает, и правда много-много думаю. Я ведь так думаю, что забываю всех на свете. Ничего не вижу вокруг, а только думаю и думаю. Это ты правильно подметила».
На самом деле, состояние секретаря парткома больше походило на оцепенение при последней, неизлечимой стадии столбняка, когда в замороженных глазах отражался весь его духовный мир. Единственное живое место на лице была челюсть. При пристальном осмотре можно было обнаружить, как под гнётом языка она медленно сползала к ключицам.
Но справедливости ради надо признать, что всё-таки иногда Мариец очень хотел думать о чём-нибудь глобальном, в масштабе района или даже всей области.
Более удачного момента отыскать было невозможно во всё протяжение вечера. Однако цепенеть и думать одновременно он ещё не научился. Поэтому сначала от слабого предчувствия он оцепенел, а уж потом оцепенение привело его к спасительной догадке.
- Кажется, сейчас мы отсюда выберемся,- вслух думал он,- выйдем из кабинета и сразу нажмём на кнопку. Покуда, дисперды нас при свидетельнице не тронут.
- Далась тебе эта кнопка?
- Почему это далась? Пока мы, покуда, прикрываемся женщиной, посредством кнопки объявляем боеготовность №1 и уничтожаем всю эту нечисть. Навалимся всем горнизоном.
- У меня, помню, был знакомый художник. Он написал большую, в полный рост, обнажённую бабу,- сказал генерал,- а груди ей сделал резиновыми. Таких два упругих шара из белой резины с коричневыми сосками. На выставке картина имела громадный успех. Возле неё собиралась толпа, и каждый считал непременным надавить на соски, проверить упругость и вес грудей намалёванной бабы. Знакомый художник очень обижался, что все тычут в титьки и никто не видит, что над головой бабы летают мотыльки. Эти мотыльки были главной идеей картины.
- При чём женщина-то? – не понял Мариец.- Мы ей давить ни на что не будем, мы её даже раздевать не будем, просто используем, как прикрытие. Покуда, от неё не убудет же?
- А баба при том, что «мотыльки» находятся у меня в кабинете. Вот на этом самом столе. Я был бы не выше тебя разумом, если б кнопку установил в приёмной. Знаю вас, любопытных, и дня не прошло бы, чтобы кто-нибудь не нажал из любознательности на кнопку. Главное – бесплатно. Так что, в приёмной обыкновенная бутафория, а настоящая – здесь.И не зарься на стол! Отползай, отползай!
САМ внимательно проследил за передвижениями секретаря парткома по кабинету, закрыл панель пульта и двинулся в комнату отдыха. В то же мгновенье очнулась трещина и заиграла марш «Мы живём в жёлтой субмарине». САМ исчез, хлопнув с энтузиазмом дверью. Завывания стихли.
Мариец начал прислушиваться к тому, что происходило за дверью комнаты отдыха. Он сильно напряг слух, до слёз и першения в горле, но ничего не смог расслышать.
Тогда он поднялся и, подкравшись к столу, открыл крышку пульта. Кнопки предстали перед ним как на баяне.
Мариец поводил пальцем, покрутил, прицелился и надавил на первую подвернувшуюся кнопку. Немного помучившись, загорелся экран дисплея, и бойкая голова пионера, затянутая петлёй красного галстука, чеканя звонко слог, обратилась:
«Дорогой наш Александр Маркович! Говорят, что есть такие войсковые части, где не доедают? Пожалуйста, высылайте нам! Мы доедим!»
На пионерскую просьбу ответил, как отрубил, прапорщик:
«Дорогие пионэры! Врут всё проклятые лазутчики! Кормят нас хорошо, даже остаётся, а что остаётся – всё съедаем! Даже не хватает!»
Прапорщика сменила старушка с наболевшей проблемой:
«Сынки, от дедовщины своего хочу избавиться!»
Тот же прапорщик отрапортовал:
« В соответствии с положением, бабуля, призыву подлежат юноши от 18 до 27 лет. Так что занимайте любое положение и спите спокойно, деда твоего не призовём.
- Покуда, маразм какой-то, - подытожил Мариец и щёлкнул следующей кнопкой.
Он увидел со спины поднимавшегося по лестнице человека в серо-зелёном плаще. Плащ был без погон, да и покрой резко отличался от покроя офицерских плащей. В углу экрана появился значок R. Он пульсировал. Мариец догадался, - потому что смотрел иногда хоккейные матчи,- что сюжет прокручивался в повторе.
Мужчина поднялся на четвёртый этаж и побарабанил пальцами по двери. Долго не открывали. Зелёный плащ забеспокоился и стал стучать громче. Наконец щёлкнул замок и в дверях появилась Соня-идеолог.
- Где ты был?- спросила она.- Я себе места не нахожу. Бегаю к телефону-автомату, звоню по больницам и моргам.
Марийца покоробило такое фамильярное обращение Софьи к Брыковскому. (То, что серо-зелёный плащ и был Брыковским, у секретаря парткома не вызывало сомнений). Так могла обращаться только жена к загулявшему мужу.
Соня-идеолог не имела права без ведома Марийца и парткома строить свои отношения с кем ни попадя. Следовательно, Козявин оказался прав, когда убеждал секретаря парткома произвести обыск в квартире комсомолки. Их отношения зашли далеко. Всё подтвердилось документально.
Николай Демьянович насторожился, ожидая оправданий Брыковского. Должны были подтвердиться слова и САМого: корреспондент назовёт комсомолку Мотольдой. Но зелёный плащ обратился почему-то во множественном числе:
«Знаете, друзья, что удумали наши функционеры? Они решили осыпать маком построенный корпус свинофермы, чтобы нечистая сила до приёмки не вселилось в новое здание! Функционеры считают, что это мероприятие поможет корпусу продержаться года два и не разрушиться. Богат всё же советский народ, денег много! Могут себе позволить построить здание на 10-20 лет. А какой-нибудь скупердяйный немец строит так, чтобы дом простоял хотя бы два-три века».
«Этот случай напоминает мне одну грустную историю»- раздался за дверью ещё чей-то мужской голос.
Снимали скрытой камерой. Оператор не смог выхватить неизвестного. Кинокамера зацепила только тень расплывчатую, похожую на рулон линолеума.
Пока Брыковский вытирал ноги и снимал ботинки у порога, неизвестный продолжил:
«Группа туристов, пребывая в стране восходящего солнца, надумала ополоснуться в тамошнем бассейне. У них там в каждом отеле есть бассейн. А после длительных забегов по супермаркетам и шибко культурным советским гражданам освежиться – не грех. Выпили по три баночки пива, смыли копоть японского смока под душем и, значит, толпой полезли в воду. А возле бассейна установлены были такие подлые таблички, измалёванные иероглифами и английским языком. У советских туристов, известно, есть строгая установка – иностранной пропагандой не зачитываться. Они пришли в бассейн купаться, а не вертеть головами и надписи читать. Поэтому не успели ещё вдоволь поплескаться, как сразу - казус, скандал на весь Союз.
Конечно, японцы – народ образованный, но не умный, у них миллион способов спровоцировать советского туриста на международный скандал. Надо быть постоянно начеку! А тут, по причине то ли полного отоваривания в японских магазинах, то ли полного доверия к восточным соседям, вдруг утеряли бдительность.
В результате, вся вода в бассейне окрасилась ярко-жёлтыми пятнами. Оказывается, на табличках было написано: «Просьба – в воде не мочиться!»
Пришлось объяснять бусурманам, что на иностранном туристы читать не умеют, не хотят, и
