сперва скромного полусекретного веселья, неизбежно переходящего в бурную поголовную пьянку, главной темой разговоров был генеральский кабинет.
Длинным витиеватым дифирамбом в высоком штиле, или коротким, секущим матерным словом воспевались изменения в обстановке, в новой мебели и вложенной в неё библиотеки в кабинете САМого, произошедшие за год. Менялось буквально всё: от паркета – до уборщицы. Старое выбрасывалось на улицу вместе с той же уборщицей и пропадало бесследно.
«Не мы - для мебели, а мебель – для нас!»- любил швыряться крылатой фразой САМ. Профсоюз полностью материально поддерживал склонность генерала к афоризмам.
В кабинете Н.Д. Мариец никого не нашёл. От Бабалебского лежал на столе подарочный экземпляр книги о Босхе. Рядом, россыпью, валялись таблетки но-шпы и гастрофарма. Один диск гастрофарма был надкушен, нет, он был зверски покусан. Секретарь парткома провёл моментальное расследование: «До прихода Марийца САМ находился в приподнятом настроении, даже несколько игривом, несмотря на лекарства. Дипломат был поставлен «на попа», по комнате волнами плавали густые запахи коньяка «Арарат» и подмышек. Всё – многолетней выдержки. Сброшенные в кресло небрежно галстук и очки говорили о намерении генерала задержаться на часок-другой».
А Марийцу было доподлинно известно, что генерал имел суровую установку от своей жены – до 22.00 прибыть на дачу! Просто так проигнорировать установку САМ не мог, поскольку последняя жена была крутого купеческого нрава: не терпела запаха алкоголя и хорошо поощряла пунктуальность, впредь до пожертвования собственной плотью в вялой сексуальной борьбе.
Она любила по вечерам, в период дачного сезона, выгуливать собак и генерала. По графику должен был состояться его выгул. Однако САМ за город не спешил.
Подкравшись к двери, за которой таилась такая же, как у Николая Демьяновича, комната отдыха, Мариец негромко постучал – один сильный, два отрывистых. Ему представлялось это условным сигналом, отбитым «своим в доску» человеком. А на условный стук отзываются даже преступники.
За дверью неопределёнными шорохами едва начала прослушиваться жизнь. Он повторил удары.
Дверь резко приоткрылась, и оттуда вылетела рябая, как курица, рука САМого. Она вонзилась под самый нос секретаря парткома и замерла. Мариец свёл глаза к переносью и только тогда разглядел кривой, багровый от напряжения кукиш.
- Это я, Мариец. Срочно, очень срочно,- подобострастно прошептал, завороженный запахом большого генеральского пальца, секретарь парткома,- дело жизни и смерти. Они пришли.
Через минуту вышел САМ, одетый по-домашнему. На нём была майка, по бровкам её декольте клубилась густой сединой шерсть. Внезапно, от грудей, начинались брюки. По форме они напоминали воронку с такими тонкими горлышками у основания, что могли влезть в любую бутылку.
Когда-то давно в подобные штаны способны были вбить человека только «los comprachicos», да и то не у нас, а в порочном капитализме. Однако прямые стрелки генеральских лампасов упрямо твердили, что САМ чувствует себя в брюках вполне комфортно.
Фигура несколько дисциплинировала генерала. Он никогда не смотрел в пол, ходил гордо вскинув голову, поскольку под ногами увидеть что-либо не представлялось возможным, обзор заслонял крутой выступ живота.
- Дежурному 15 суток ареста!- сообщил по селектору генерал и только потом соизволил обнаружить в кабинете секретаря парткома.
Шёпотом Мариец повторил:
- Они пришли.
- Кто они? Опять постановления? И что тебя так испугало? Мы – организация военная. Постановления нас не касаются.
- Нет, нет, не они, покуда, а другие они пришли…
- Приказы что ль Министра Обороны? Так мы, прежде всего,- строители! Эти приказы к нам никакого отношения не имеют! Сколько вас можно воспитывать, учить! Ни какой самостоятельности, бестолковые!
- Нет, нет – другие. Они ходили-ходили, потом хвать! за руку, вывернули, болит сейчас. А старик в зеркале, покуда, читает по бумажке. И Кричалина там, и Фрудко. На совесть так и давят, так и давят, негодяи! Жизнь или трусы, говорят, всем вам всё равно хана! Я бежать. Кнопка. Надо поднимать тревогу немедленно! Чингизхан у выхода, рожа в крови, трупы ест. Они пришли! За нами пришли!
- Всё?- с нетерпением спросил генерал.- А теперь - свободен!
Мариец видел, что генерал начал закипать. Присутствие секретаря парткома бесило хозяина.
Кабинет Николаю Демьяновичу было страшно покидать. Там, за дверью, его наверняка поджидала банда захватчиков. На охрану не было никаких упований и надежд. Вообще, в Пылевом Столпе не осталось надёжных людей. За исключением, может быть,…
- Срочно Козявина сюда!- осенило Марийца.- Нападение на парторганы! Вызывайте!
- Какое нападение? Лозунгов начитался? Коза-Ностра покою не даёт? Езжай домой, Коля, отдохни в семейном кругу. И жить другим не мешай!
- Нападение!... Козявина надо!
- Кому ты нужен?
- Я нужен! Я очень нужен! Я вообще нужен! Нужен старику и второму, который бил меня!... Василискину - вот кому! - Мариец был почти уверен, что генерала он не смог убедить. Слишком взволнован. Веские доводы хотя и вертелись в голове, но их было так много, что излагались они грамотным Марийцем междометиями и необычными фонемами из давно умерших африканских языков.
Но вопреки пораженческому настроению секретаря парткома, САМ вдруг изменился в лице. Глаза у него хищно пожелтели, затем испуганно забегали, и он, к удивлению Марийца, громко чавкнул веками.
САМ, будто мстя Марийцу, скомкал в кулаке галстук и потянул придушенного секретаря парткома к себе. Мариец раньше не предполагал за генералом такой силищи. И новые опасения, что он может быть задушен своими же, парализовали идеологического лидера.
- Повтори, придурок, что ты сказал?- зашипел САМ.
Мариец не повторил, ему было некогда. Он предсмертно обмякал.
- Ты сказал: «Василискин»? А может, ты ослышался? Может, Васильковсий, Басилевин? Как он выглядит?- настаивал САМ, вдавливая глубже в горло узел галстука.
- М-м-мжет, - выбилось рвотным спазмом признание.
Генерал кинул, словно ветошь, в угол комнаты Марийца и поспешил к столу. Рабочее место его было, как ягодное поле, усыпано кнопками. Руки у САМого тряслись, он не мог их спокойно опустить на панель приборов.
- Ах, я тупой, зазнавшийся офицер! Как же я сразу-то не догадался? – сквозь полуобморок услышал секретарь парткома откровения САМого. Придушенному было тепло в углу и уютно.
Вскоре защёлкали кнопки, засвистели невидимые Марийцу приборы, и зардел экран телевизора. Взгляд секретаря парткома падал на него по касательной.
О телевизоре в кабинете генерала знали все и относились в Пылевом Столпе как к должному. Любой, даже немного уважающий себя руководитель, просто обязан иметь в кабинете хотя бы один телевизор в эпоху НТР.
Так же все знали, что телевизор в кабинете генерала был неисправен. По крайней мере, при свидетелях ни разу не загорался сочным колером экран. Он был неотъемлемой частью интерьера, не больше.
И всё же, затравленному, вконец запуганному хулиганством, придушенному своими же Марийцу хватило новаторской сообразительности представить, что на его глазах разворачивал свою программную деятельность досель неизвестный широким кругам, индивидуальный компьютер, хотя это и было нечто другое.
Мариец никогда раньше не видел индивидуальных компьютеров, разве что мельком, в «Международной панораме». Впрочем, Международной панорамы было достаточно, чтобы прочно отложилось в памяти: если есть кнопки и экран светится – значит это компьютер, новинка капиталистических изощренцев.
Сквозь мутный экран зрению секретаря парткома предстали едва заметные контуры. Часть экрана прикрывал локоть САМого. Тот давил одну кнопку с нервозной быстротой, будто выжимал из неё яркость и контраст. Контуры постепенно преобретали очертания комнаты. От стройного ряда горбатых стульев, сплочённых в одну пунктирную линию вдоль Т-образного стола, повеяло родным.
Мариец весь подобрался, напряг зрение и стал ещё больше похож на груду грязного тряпья, брошенного в угол. Он узнал три ипостаси одного вождя. На экране был его любимый кабинет. Изображение металось из стороны в сторону, вырастали перед глазами пыльные углы, заборные рельефы калорифера и красная гладь паласа.
На мгновенье генерала привлекли раскиданные по столу листы бумаги с рукописями. Он увеличил изображение, пробежал глазами несколько строк и плюнул от досады.
Мариец успел тоже ухватить содержание. Это были его мемуары. Догадка багровой ненавистью отразилась на его лице. «Значит, генерал знал о том, что секретарь парткома участвует в мировом литературном процессе. Писатель был под колпаком компьютера. За ним велась неусыпная слежка. Вот это да! Ой-ой-ой!»
В кабинете секретаря парткома не осталось признаков борьбы, насилия и мужественного сопротивления Марийцем нечистой силе. Благолепное опустение и тишь царили там.
Издевательским образом на экране мелькнул стакан, наполненный до краёв вновь заваренным чаем. Мариец почему-то правильно и немедля оценил это как последнее предупреждение налётчиков, адресованное лично ему.
- Где? Где? Никого нет!- волновался генерал. Он уже шарил «компьютером» по коридорам и туалетам Пылевого Столпа.- Никого! Нет никакого Василискина и не может быть,- и с новым приступом остервенения он давил на кнопки. Изображение прыгало по лестничным пролётам.
На третьем этаже взгляд САМого споткнулся на дежурном узбеке. Тот, покончив с гранатом, украдкой доставал изюм из карманов галифе и, не жуя, проглатывал. Лицо его было чистым и ясным, как при чтении Корана.
При виде довольного узбека Марийцу сделалось плохо. Вновь приступ изжоги начал печь ему гортань. Придушенный подал признаки жизни и, шевельнувшись, произвёл на свет звук разрываемой газеты.
- Что такое? Что?!- дёрнулся генерал. Потом он постепенно начал узнавать секретаря парткома, и глаза заблестели любопытством:
- Тебя чего перекосило, придурок?
- Изжога,- слабо простонал Николай Демьянович.
- Изжога?- словно что-то вспомнив, или догадавшись, переспросил САМ.- Ну-ка, ползи сюда!
Мариец пополз. Ворс на ковре недовольно шипел.
Генерал, продолжая пристально вглядываться в экран, учинил предварительный допрос секретарю:
- Давно тебя изжога мучает? Раньше не страдал? Ага, такая сегодня впервые? А как выглядел этот Василевский, Василисков?
- Их было двое. У обоих протокольные морды, покуда вглядеться. Я же говорил: один в зеркале, другой – со спины. Как руку крутанёт! Хрясть! Вот здесь и здесь!
САМому нужны были подробности. Он по нескольку раз переспрашивал, уточнял детали одежды пришельцев. Мариец путался, но очень старался изложить суть по мере сил последовательно:
- Чуть не забыл, старик говорил, одевай трусы какие-то и сдавай форму в порядке обмена.
Здесь генерал наконец оторвался от экрана «компьютера», ( или подсматривающего устройства. Леший его разберёт! Тьфу три раза через левое плечо!)
- Он показывал тебе эти самые трусы, придурок?
- Я ведь, покуда, не нищий. Мне чужого белья не надо, всякого там, вонючего. Это ниже моего
