помышляли.
В городах набирала соки послевоенная жизнь. На Первомай обрадовали новинкой – вдруг появилось мороженое, а значит недалёкое будущее грозило отменить карточную систему. Жизнь преобретала смысл. В подъездах домов шла бойкая торговля мутной горилкой. И уже было не только чем занюхать, но и чем закусить.
Вождь и учитель всех народов представлялся теперь как-то по-особенному вечным, по-восторженному щемящим в груди у каждого сознательного «винтика». Хотелось быть безгранично преданным ему, а если надо – умереть по первому приказу. Любить его и любить, на сколько хватит сил и здоровья!
Площади кишели усатыми портретами. Под усами умилялась, поглащённая им страна. Он был так велик, что народы, сбившись в одно стадо, едва дотягивали до его щиколоток. В глубоком поклоне благодарили кавказца за благосостояние и дешевизну, которой он одарил всех насквозь.
Всё-таки удивительна и плодоносна гениями эта загадочная страна, где обыкновенный абрек может спуститься с гор, стать отцом всех народов, наплодив себе подобных, и править миллионами, прививая страх и любовь к себе. Ночи напролёт горит свет в окне рабочего кабинета, где этот мудрец исправляет ошибки Ленина и выпрямляет, обозначенный ранее больным разжижением мозгов, курс политики. Ночи напролёт, замерев в трепетном ожидании, возле телефонов сидят начеку и ждут ответственные работники разрубающего тишину, как гильотина, звонка, чтобы молниеносно отреагировать и продемонстрировать готовность любви и самопожертвования.
Юный Алексаша Севидов тоже любил вождя не меньше других. В соревновании по преданности учителю всех народов он мог даже дать сто очков вперёд некоторым сокурсникам. Повод для форы был у него веским: отец по-прежнему держался в числе номенклатурных работников, несмотря на все предвоенные и послевоенные чистки. Незаменимый портфель, нутро которого так и оставалось недосягаемо для любопытных глаз, заметно пообтёрся и увял вместе с хояином. Однако в его потёртости читалось завуалированное кастовое величие. Портфель сделал своё могучее дело: он с успехом провёл Севидова-старшего по каръерной лестнице на ту площадку, с которой вниз уже спускают резолюции и привязывают к местности полученные постановления.
Принимая к общему утверждению, что генетика – это лженаука, никто из партийно-административного аппарата не отвергал наследственности.
Для Севидова-младшего была проторена неплохая дорожка, и он уже готовился по прямой линии принять наследие отца, как грянула беда. Вместе с ней порушились планы, а проторённую дорожку основательно завалило разного рода мнениями.
Однажды под утро забрали неграмотную мать. Только один из трёх ночных визитёров был одет в военную форму. Был он в чине подполковника. Все трое вошли в дом величаво-молчаливые. Сохраняя обет молчания, предъявили ордер на арест и уселись на диван, ожидая пока мать оденется и приготовит в долгую дорогу всё необходимое. Не было ни паники, ни суеты. Весь процесс походил на то, что когда-то давно эти люди, представители государства, купили мать вместе с её неграмотностью, а теперь пришло время и они, наконец, явились за товаром. Было их право - распоряжаться купленной давно вещью как им заблагорассудится.
Отец предложил всем курить. Так он хотел сойти за своего и разговорить молчаливых гостей. Те закурили, но по-прежнему не произнесли ни слова. Действовали строго по предписанию.
« Это, конечно, ошибка, недоразумение, так сказать,- предположил отец,- сегодня же из нашего Наркомата, позвонят и всё устроится».
Троица, соглашаясь, кивала головами.
«Нам нельзя допускать ошибки. Великий наш Иосиф Виссарионович, товарищ Сталин, грубых ошибок не прощает»- взбодрился отец.
Но неграмотная мать его грубо оборвала. Алексаша впервые слышал от неё грубость, брошенную в тот прощальный вечер в адрес отца:
« Ты ещё крикни на весь дом: «Да здравствует Мировая революция! Пролетарии всех стран соединяйтесь!» Как нельзя будет к месту. Продолжай потакать власти «неимущих!»
Она стояла, одетая не по сезону: в катанках, цигейковой шубе, на голове у неё была меховая отцовская шапка:
« Я готова. Ведите».
Троица тут же повскакивала с дивана и заторопилась к выходу.
« Поцелуй меня, сынок»,- уже обернувшись в дверях, не то поманила, не то потребовала мать
Губы у неё были сухие, Алексаша о них укололся.
Он чувствовал, что это трагическое расставание требовало от него слёз. Он должен был плакать и кричать: «Мама, мама! Я с тобою. Сволочи, отпустите! Она не виновата!», или что-то в этом роде. Но Севидов-младший стеснялся. Банально стеснялся. Троица неусыпно следила за сценой проводов. Алексаша боялся, что они уличат его в фальши. Плакать не хотелось.
Слезу он так и не выдавил из себя. Хотелось другого: чтобы скорее захлопнулись двери, и чужие люди покинули квартиру. Сумятица закончится, и тогда у него появится время и возможность всё произошедшее тщательно обдумать и, быть может, даже всплакнуть.
Отец по-прежнему сидел на диване, безжизненно свесив с колен тяжёлые кисти рук. Вены салатного цвета плели кольца вокруг костяшек пальцев. К нижней губе прилипла папироса. Он не видел её и не чувствовал. Через определённые интервалы времени отец тихо повторял, будто лирический припев: «Да здравствует Мировая революция. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Алексаша сел рядом, погладил отца по плечу и сказал: «Ненавижу власть, ненавижу строй, всех их ненавижу!»
В четверг на комсомольском собрании факультета Севидов-младший сделал устное официальное заявление:
« Семнадцать лет я находился в глухом неведении. Мои родители жестоко обманывали меня, как мать, так и отец, скрывая настоящее происхождение матери. Я испытал стыд и разочарование, когда узнал, что так называемая мать происходила из графского рода. Но обманутым все эти годы был не только я, а что гораздо существеннее, весь наш народ. Не так-то просто провести вокруг пальца наш героический народ, наш ЦК во главе с Великим и мудрым товарищем Сталиным. Ложью прожить нельзя, какой бы она искусной и хитрой не была. И вот теперь правда восторжествовала!
Знал ли мой отец о тёмном прошлом матери? Думаю – да, знал! Но ловко скрывал от всех. Поэтому ответственность на нём лежит ещё более серьёзная и спрос с него – вдвойне, как с коммуниста и как с главы бывшего, «тёмного» семейства. Я отрекаюсь от родителей! Так мне подсказывает сердце, которое я готов отдать, не раздумывая, за правое дело, за идеалы нашей партии, лично за товарища Сталина! И так мне подсказывает честная совесть комсомольца!
Родителей, конечно, не выбирают. И всё же, это громадный урок нам всем, а мне – в особенности. Будьте бдительны, товарищи!»
« Поцелуй Иуды успешно состоялся и имел большой резонанс!»- подытожил кто-то в аудитории. Шутка была неудачной. Алексаша ощутил на губах колючий поцелуй матери.
- На ваш вопрос я могу ответить однозначно: я не люблю людей, которые врут, лицемерят. Ненавижу предательства, в какой бы оно праздничной упаковке не было. Оправдания этим трём негативным качествам человека нет, и не может быть никогда!
« Знакомые кадры»- подумал Мариец и тут же вспомнил: это генерал не так давно выступал на телевидении. В прямом эфире ему задавали вопросы телезрители. Бабину с записью своего творческого отчёта САМ приказал забрать из телестудии директору музея Трудовой Славы треста Тамаре Андреевне Скуле. Ответы на записи предназначались потомкам. Вид у генерала был боевой. Ему очень понравилось собственное выступление, и добросовестная Скула, видимо, выкупила запись у телестудии в нескольких экземплярах.
« Последнее время много разговоров ведётся об интеллигентности и интеллектуальности. Что вы, как генерал, считаете важнее для себя?»- спрашивал ведущий.
« Я считаю, что интеллигентность и интеллектуальность в одном лице очень похожи на совмещённый санузел. А такой санузел давно устарел. Он не моден, и главное – не удобен. Поэтому, наверно, я, человек в возрасте, уже не моден у молодёжи, а для кого-то и неудобен».
« Что вы, Александр Маркович! Вы пользуйтесь уважением и популярны у молодёжи,- поспешил ведущий обрадовать САМого.- Гласность убеждает нас в этом».
« Не я придумал эту Гласность, не мне и отвечать за неё. Извините, пожалуйста, за категоричность суждения, но жизнь диктует нам свои условия, а мы предъявляем жизни свой счёт. Я благодарен нашей молодёжи и говорю ей всей большое спасибо за поддержку. Любите
Родину, любите её поля, леса, реки, озёра, горы, моря. Любите её исторические памятники, и вы станете богаче душой. Извините, конечно».
Секретарь парткома не сдержался, щёлкнув на пульте выключателем, шёпотом выругался:
- Культурный, бес! В телевизорах мы все культурные. А как с глазу на глаз, так сразу – матом,- но резко дёрнулся и опасливо стал озираться. За дверью, в комнате отдыха, осела траурная тишь.
« Он пошёл туда и, вероятно, возвращается»- мелькнула догадка у Николая Демьяновича. Но на этом он не остановился, а попытался развить свою мысль дальше: « Что САМ может там делать так долго? Он пошёл за каким-то свидетельством, или свидетелем? А вдруг он сбежал? Куда? Пятый этаж. А вдруг умер? Но грохота при падении тела не было! А вдруг убили? Кто? Ну кто? Дисперды! Убили, убили ведь! А я как? Один с этой нечистью? Мне не справиться!»
У него в ладонях потеплело и закололо в паху. Он опять опустился на четвереньки и пополз в насиженный угол. Каким хорошим противозачаточным средством является увлекательная книга, таким же отпугивающим нечисть средством является задорная песня. Потребность спеть оживала и копилась в Марийце на протяжении всего вечера.
Он не рассчитал внутреннего запала и не учёл, что душа его давно просила песни, поэтому первые слова вырвались из глубин живота паровозным гудком, внезапно стукнули в голову и опьянили:
- Мне, что пуля, что вино, лишь бы с ног сбивало
Эх, житуха, ты меня на фиг променяла!- пелось ему в ритме военного марша. В такт словам отстукивал он коленками чеканный «шаг», подхлёстываясь припевом глубокого, но не аполитичного содержания:
- Сара – мама, Сара – папа, Сара – вся моя родня!
До насиженного и ещё окончательно не остывшего угла Николай Демьянович доползти не успел. Двери, ведущие в комнату отдыха генерала, стремительно распахнулись, просвистели перед носом и ударом обрушили штукатурку на пол. Тут же восторженно, в тылу, взвыла щель сквозной темой третьего концерта для фортепьяно с оркестром С. Рахманинова.
Но Мариец этого концерта не признал, так как не подозревал, что Рахманинов мог быть не только директором местного Агропрома, но ещё и композитором.
Он присел на пятки и стал разглядывать генеральские покои. Как Мариец и ожидал, в комнате никого не было. Из крана в умывальнике тянулась серебряная нить воды. Рядом с зеркалом, на тумбочке, была воздвигнута горка из порнографических карт, какие предлагают на ж/д глухонемые.
Секретарь парткома заглянул под кровать: там многослойным пирогом спрессовалась пыль. Отрыв себе могилу возле плинтуса, в пыли схоронился журнал «Молодая гвардия». Ко всему прочему САМ иногда
