успевал читать периодику.
Осмотрев подробно пространство подкроватья, Мариец потихоньку начал сдавать назад. Но неожиданно упёрся в какую-то стойку. Он оглянулся и увидел ноги генерала.
- Уважаемый, вы имеете место быть здесь?- спросил САМ.
Мариец не ответил, а толкнулся ещё раз. Ноги генерала крепко держали его в добровольном плену. С головой по пояс Николай Демьянович оказался под кроватью.
Мариец опять попытался выбраться. Ему начало казаться, что он задыхается. Ещё немного и он окажется похороненным здесь, как периодическое издание. Назревало междуусобное столкновение.
Первые непродуманные толчки успеха не имели. И тогда Мариец в раскачку стал долбить большой мышечной массой по ногам генерала, словно забивал сваи. Генеральские ноги стояли прочно, как противотанковые ежи. От глухих ударов покачивались только лампасы. Секретарю парткома очень захотелось на волю. Генерал вынудил его применить ругательство. Марийцу на ум пришло первое, запавшее когда-то из словаря иностранных слов, обращение – колонизатор. Но от страха и удушья он захлебнулся и крикнул:
- Пусти, канализатор! Умираю, покуда-а-а!
- Резонно, но не убедительно,- прозвучал сухой и безжалостный ответ.
- А не созвать ли нам совет трудового коллектива стройки, что бы решить это наболевшее
положение,- подхватил генеральскую речь певучий женский голосок,- покуда он тебя окончательно в ассенизаторы не произвёл?
Мариец, ориентируясь на голос, изловчился и швырнул взгляд через плечо, но смог разглядеть только ножки. Зато какие! И во всю длину! Короткая юбка носила своё название чисто формально, точно так же, как грандиозные достижения пятилетки в отчётном докладе, а в действительности – едва прикрывали оголённую от «успехов» экономику.
При обнаружении женских ножек желание выжить у Николая Демьяновича удвоилось. Он вспомнил о жене-стоматологе и с силой наехал на генеральские «противотанковые ежи», самортизировав, больно ударился головой о кроватный панцырь, но, сумев быстро сгруппироваться под кроватью, тут же оттолкнулся руками от пола, перевернулся на бок и наконец колобком вывалился из спального саркофага.
- Поздно созывать СТК, он уже обнародывался во всём своём обличии!- разочаровал женщину генерал.
- Очень хитрый, видимо?
- Нет, не очень. Он обязательный. Он для потомков обязательно хочет мемуары дописать.
- Один уже дописал краткую биографию, а другой вообще трилогию накатал. Помню, как же! Ох, и обязательные же были товарищи.
- У этого размах шире.
- Значит, надо ему посоветовать быть скромнее. Сказать ему, чтобы жил скромно, не «выяблочковылся».
- Ты и скажи, а я уже устал от него. Он у меня вот где сидит!
Мариец расслышал, как генерал похлопал себя по шее.
Секретаря парткома ещё мутило от удара о кроватный панцырь, он пребывал в полуобморочном состоянии. Затылок болел и остро пульсировал, боль отдавалась в глазницах. Он лежал с закрытыми глазами и только так чувствовал себя немного лучше. Сознание то уплывало, унося с собой перебранку генерала с женщиной, то подступало, словно тошнота, и от звонких голосов трещало в ушах. В голове у него кто-то играл рычажком громкости.
- А ты, конечно, хочешь, чтобы он и у меня здесь же посидел?- возмутилась женщина.- Невоспитанное ты животное после этого! Не хочу говорить с тобой!
- Не хочешь – не говори.
- Не хочу и не буду.
- Не будешь – не надо.
- Не надо – никто и не заставит.
- Заставят!
- Кто?
- Никто!
- А если никто, значит – никому и не нужно.
- А если даже нужно, всё равно не говори.
- Почему я должна не говорить? Рот мне не затыкай!
- У тебя нет права на голос. Вот и молчи в тряпочку.
- Нет, я скажу!
- То, что ты скажешь – ровным счётом ничего не значит. Здесь моё слово на вес золота.
- Ха-ха – два раза! Твоё золото, сам знаешь, из чего смолото. Ты и двух слов связать-то толком не умеешь!
- Я?
- Конечно - ты. Все подтвердят.
- Плевал я на всех!
- Всех не заплюёшь!
- А я плевал и на тех, которых не заплюю!
- Именно, ты только плеваться и умеешь. А я говорю всегда за двоих. На моих плечах женский каторжный труд. Понял? Я тебя лишаю слова!
- И так всегда: лишённый чести лишает слова! Это и есть социальная справедливость?
Секретарь парткома под звуки перебранки начал приходить в себя. Он приоткрыл глаза и заново стал изучать обстановку.
Прямо над головой, с прежней вольностью, раскачивались женские ножки. Хозяйка обольстительных ног сидела на тумбочке. Мариец её узнал. Это была та самая особа, которая вечером разгуливала под окнами его кабинета. У САМого вкус был отменный. Мораль строителя коммунизма он разменивал только на красивых женщин.
На Николая Демьяновича угнетающе действовали силы Кариолиса. Головой он лежал на восток и рассматривал тело генерала, как могучий западный берег. Взгляда хватало едва до живота, который скрывал от обзора даже генеральские плечи.
Но стоило этой массе неловко повернуться, как тут же Мариец взвизгнул и отпрянул под кровать. Вместо привычного генеральского лица на привычном генеральском теле он углядел наглую физиономию своего вечернего мучителя Василискина.
- А где? Где? Где, покуда, генерал?- более глупого ничего не смог придумать секретарь и кинуть из-под кровати в ту минуту.
- Я – генерал! Вольно! Закрой рот! – представился Василискин. Причём, первую половину фразы он произнёс своим, а другую – генеральским голосом.
- Александр Маркович?- так же, не давая отчёта вывалившимся горячей кашей словам, попробовал уточнить секретарь парткома.
- По мне – хоть Моисей Авраамович! Форма на мне генерала военных строителей? Значит я – генерал!
Но тут вмешалась женщина. Она спрыгнула с тумбочки, одёрнула юбку и пригрозила:
- Василискин, прекращай свои шуточки.
Потом она подступилась к Марийцу и ласково погладила участок его головы, торчащий наружу:
- Маленький мой. Не бойся, я тебя не дам в обиду. Сейчас приедет карета скорой помощи. Сорочку тебе новую привезут, поставят укольчик и отвезут, куда следует. И всё это забудется, как кошмарный сон. Ну, ну, не надо, не дёргайся. Не генерал это вовсе. Не генерал. Это только форма. Шутка. А генерал уже вторые сутки ждёт не дождётся твоего приезда. Когда же, говорит, приедет мой любимый Мариец? Когда же он приедет? Сейчас и приедет! Да, маленький мой?
- Так я и знал. Подстроили, покуда! Разыграли! Всё разыграли! Оборотни!
4.
За день до городского карнавала в Стерлядовском Доме Советов собрали ещё одно внеочередное вечернее совещание. Оно проходило объединённо с представителями горисполкома, горкома партии, ВЛКСМ и совпрофом.
- Товарищи!- обратился к собравшимся 2-ой секретарь горкома партии.- В конце концов, надо окончательно определиться, что у нас будет завтра происходить: стихия масс, экстремистская вылазка, народное гуляние или организованное советское торжество? Откуда исходит инициатива? От жителей города? Это, как известно, недопустимо и чревато. Поэтому есть предложение – инициативу перехватить и организовать настоящий коммунистический праздник, который постепенно и закономерно, под нашим чутким руководством, перейдёт в общегородской субботник на своих рабочих местах. Инициаторами субботника предлагаю избрать рабочих передовой бригады обувной фабрики. Во-первых, они инициаторами не были уже семь лет, во-вторых, в этом году подошла очередь вручать им переходящее Красное Знамя победителей соцсоревнования. Средства, сэкономленные в завтрашний день, горком предлагает перевести в фонд Мира. Субботник мы посвятим миру и разоружению на всей планете. Девиз завтрашнего дня, как всегда: «Миру – мир!» Всё это нам необходимо отразить через прессу, наглядную агитацию, радио в международном масштабе. И срочно! Вопросы у собравшихся есть?
- Имеются,- сказал начальник отдела по благоустройству и озеленению при горисполкоме. – У меня вопрос: на скольких языках отражать международный масштаб мира во всём мире?
- На пяти: английском, немецком, французском, испанском, русском.
- Хорошо,- не унимался тот же начальник,- отражу. А как? Скажем, на английском эту сраную надпись «Миру – мир!» как мне написать? «Волду – пис!» или «Пису – волд!»?
- Вопрос серъёзный! Поставлен верно! Для того мы здесь и собрались. Давайте, товарищи, обсудим! Включайтесь в работу совещания!
Все включились в работу.
Очень скоро выяснилось, что мнения разделились. Причём, как оказалось после голосования, мнении разделились поровну. Тогда было принято компромиссное решение: «В связи с тем, что на английском языке говорят во многих странах и континентах, и из уважения к трудящимся, котрые ведут борьбу против угнетателей в этих странах, выделить для понимания в надписи ещё одну строку и отразить в международном масштабе так: «Волду – волд, а Пису – пис!»
Решив за каких-то два часа мировую проблему, участники внеочередного экстренного совещания вдруг уверовали в безграничные возможности собственного интеллекта и впали в опасную эйфорию коллегиально-административной мудрости и прозорливости. Любой другой назревший вопрос они готовы были расщёлкать под орех.
- Я слышал, что здесь прозвучало сомнение по поводу того, как квалифицировать невыход на рабочее место труженика производства, - высказался прямо и твёрдо заместитель председателя горисполкома,- квалифицировать надо однозначно – прогул! Отсутствие на рабочем месте без уважительной причины! Соответственно – самое строгое наказание: лишить премии на 100%, отодвинуть в очереди на квартиру.
- Как же так? Субботник – дело добровольное!
- Субботник – это дело народное. А кто не с народом, тот против него!
- Позвольте не согласиться! Нас могут не понять!
- Кто?
- Хотя бы тот же народ!
- А зачем ему понимать? Понимают там, в Москве, наверху! А народ не обязан понимать, народ должен одобрять!
- Что по этому поводу думает председатель совпрофа?
- Мне нечего думать. Я не подпишу и хана! И распоряжение дам – не подписывать!
- В смысле, что не подпишете?
- Приказы по заводам о выходе на городской субботник – незаконно потому что! Приказы вывешивают минимум за три дня до субботника. А здесь выходит – произвол! Нет, не упрашивайте, не подпишу!
- Как отреагирует на это мнение главный прокурор города?
- Ветры, товарищи! Ветры дуют, не забывайте об этом,- повёл иносказательную речь прокурор города,- ветры перемен, понимаешь ли! Можно, конечно, припугнуть потерей премии, или очерёдности на квартиру, понимаешь ли, но запугать окончательно нельзя. Их сейчас пресса поддерживает. Чуть что – сразу жалуются в газеты, понимаешь ли. Опять же, совпроф их поддерживает, боится, понимаешь ли, выговора.
- Главный редактор что скажет?
- Отреагируем, как подобает! «Шапку» - на первую полосу на пяти языках «Миру – мир!» Репортаж с места происшествия, то есть с субботника, интервью с тремя передовиками производства и маленький «подвальчик» под рубрику «Перо обвиняет!» - о групповом эгоизме отстающих на каком-нибудь производстве.
- Видите, пресса поддерживает!
- Опять же, сорвётся городской субботник, понимаешь ли, тогда преступность резко
