верного кондитерского ленинца, на общем собрании объединения, на котором присутствовал знакомый второй секретарь Горкома, было принято единогласное решение: «Горячки не пороть, а уточниться с Москвой».
С того времени началась затяжная кампания с перепиской и командировками по уточнениям и дополнениям к тем уточнениям, которые были дополнены уточнениями к первоначальным дополнениям по дополненным уточнениям.
« Что нам выпускать?»- слали отчаянные телеграммы в министерство кондитеры Стерлядова.
« Вам спущен план, выполняйте»,- сухим министерским штилем отвечали из Москвы.
« У нас нет соответствующего сырья!»- просили помощи стерлядовцы.
« Изыщите резервы, сработайте на сэкономленном сырье»,- непробиваемо настаивало министерство.
« Резервов нет! Экономика рухнула!»- молило о помощи п/объединение.
« За достигнутые в текущей пятилетке успехи вашему п/о присвоено имя «Карамель Ильича». Поздравляем!»
Для подавляющего большинства жителей Стерлядова грянувший на кондитерское объединение усиленный контроль Москвы, приведший к полному краху, был тайной за семью печатями. Никто не знал о разыгравшейся трагедии внутри фабричных стен. О том, что в напряжённой борьбе с министерством директор славных кондитеров тихо помешался и, закрывшись в своём кабинете, в течение недели отдавал оттуда приказ приступить к производству отрубей в шоколаде. Когда работники объединения взломали дверь и вытянули наружу плаксиво сопротивлявшегося боса, он смотрел испуганно в потолок и упорно твердил одно: « Я – Его карамель. Я любимая карамель Его».
Господи, да сколько угодно было помешательств в Стерлядове! Конечно же, и это прошло незамеченным. Тем более, что единственно доступный для ничего не подозревающих горожан запах ещё долго витал над домами и покрывал сладостным эфиром близлежащие кварталы. Кому могло прийти в голову, что п/о «Карамель Ильича» давно переоборудовано под выпуск подушечек с названием «Дунькина радость», что в полной мере удовлетворило спрос покупателей Москвы и Московской области.
Кричащих с пожарной Каланчи кондитеров Виктор Петрович определил, как людей «не в своей тарелке».
- Ещё бы им быть в своей,- хмуро отреагировал, глядя с бурлящей ненавистью вверх, ветеран тыла. На всём протяжении шествия он пытался наступать на пятки Лыкова. И когда ему это удавалось, лицо его пылало садистской радостью. Он упивался вскриками Виктора Петровича:
- Ещё бы, в своей! Они ведь, вражины, из «Дунькиной радости» научились брагу делать. Фабрику пропили! О таких я бы и руки не стал марать! – и он ещё раз, с предчувствием сатисфакции, остервенело наступил на пятку Лыкову.
« Детей и стариков не обижаю»,- подумал Виктор Петрович, но всё же, приняв воинственный окрас, не утерпел и, развернувшись, спросил ветерана:
- Вы не в милиции работаете?
- Я персональный пенсионер союзного значения,- гордо и с готовностью ответил ветеран,- но в своё время таких бойких, как ты, я живо усмирял у себя в подвале ГПУ.
- В таком случае, что же вы скромничаете! Наступайте сразу на лицо!
Лыков с пониманием отнёсся к реактивному психозу пенсионера. Тот был чем-то схож с Виктором Петровичем. Чем? Наверно, томительным ожиданием и полным капитулянством перед завтрашним днём. Надо было понять ветерана и посочувствовать.
Жил себе раньше работник ГПУ и жил в понятном окружающим его мире. Там – внешние враги, здесь – внутренние, вперемешку с вредителями. Тех – злобно и беспомощно клеймил, на этих отводил душу. Короче, проходил курс возмужания по марксистско-ленинской идеологии. А в перерывах вёл дневниковые записи:
« Его привели в час ночи. Китель на нём был измазан его собственными испражнениями. Воняло. Куда девалась былая прыть? Уголовники, урки зашугали его здорово. Спит возле параши. Я спросил: «Будешь дальше упираться?» Молчит, сопит, воняет. Я протягиваю ему протокол допроса, говорю: « Подпиши!» Молчит, не шевелится. Мне охота схватить его за волосы и дубасить головой о стол. Баран. Но я терплю. Говорю ему: «Партия так надеялась на тебя! Ты её хочешь обмануть? Твоя подпись решает – будут враги Сталина дальше гулять на свободе, или мы отрубим им руки? Он говорит: «Да здравствует товарищ Сталин!» Заговорил, вражина. Лучше бы молча сдох».
… и вдруг всё переменилось. Вдруг требуют от него переоценки ценностей. А великое нельзя переоценить. Может быть, беда в том, что он пережил отца всех народов? Все они, ветераны тыла, сильно пострадали из-за того, что пережили своего родителя.
« Теперь на площади возле кинотеатра воздвигли бюст репрессированного. Надо же! Тот же китель, только бронзовый, и опять в кале, но уже – голубином. Реально изобразили, похож. Но всё равно, для полного сходства не хватает его последних, предсмертных слов. А могли бы и выгровировать: «Да здравствует товарищ Сталин!» Говорят, что останься он жить, то первый запуск ракеты у нас состоялся бы ещё в 30-х? Брехня. Слабый он был человечишка, уркам спички подносил и спал подле параши».
Нынешняя молодёжь – совсем хилая, даже хуже того - отлитого в бронзе. Дешёвая молодёжь, безграмотная. Такую и к стенке-то ставить – западло. Ей не взметнуть гордо голову и не крикнуть: « Да здравствует отец наций!» Слабо! У неё интересы низменные…
В подтверждение мыслей ветерана тыла колонна демонстрантов вдруг дезорганизовалась и сбилась в кучу. Задние ряды напирали и грозились повторить в точности март 53-го года.
- Что, что, что случилось?!
- Дайте глянуть, – вопила женщина,- иначе всех затопчу!
В центре событий мальчик лет двенадцати показывал окружающим дефицитную продукцию, упрятанную в пакетик.
- Вот,- торжественно извещал он, будто выиграл в «Спринт»,- «гондон» нашёл! Шёл и нашёл!
- Не гондон, а кондом,- поправлял мальчика костлявый мужчина с претензией на учёность.
- Какой там, кондом! Пре-зер-ва-тив! Вещи надо называть своими именами!- тут же блеснул знаниями знакомый Виктору Петровичу домашний интеллигент.
Вопящая женщина наконец пробила дорогу и, увидев содержимое у мальчика, горестно всплеснула руками. Жировые отложения на плечах мелко тряслись.
- Бессовестные, развращаете младенца!- пританцовывая вокруг юного следопыта, начала она: - А ну-ка, мальчик, отдай мне эту гадость!
Обладатель дефицита спрятал за спину пакетик, который он уже успел вскрыть, прищурил глаз и начал осторожно отступать.
- Ну, зачем она тебе?- домогалась женщина.
- Как зачем?- удивился пацан наивности напирающей на него особы.- Налью туда ведро воды и брошу с балкона. Брызги на сто метров разлетятся!
- Не выдержит столько. В руках разорвётся,- высказал сомнение домашний интеллигент.
- Ага! А вот, видели! Он – заграничный! И два ведра запросто выдержит! – юный следопыт ещё раз продемонстрировал окружающим пакетик, где, в самом деле, было написано по- иностранному.
При виде импортного варианта резиновой продукции из рядов рассредоточенной колонны начали выявляться русофилы, которые, вступив в прения с юным следопытом, ратовали за национальную гордость и независимость, и настойчиво презирали иностранщину.
Почуяв поддержку, женщина взбодрилась, и с новым запалом настойчивости потребовала от лица общественности полного изъятия из неопытных рук загрничной гадости.
- Выпороть его! Что бы другим мальчикам не повадно было!
- Правильно! Вот из-за таких следопытов процент матерей-одиночек растёт в стране в геометрической прогрессии!
- А может наоборот – рождаемость повышается?
- Нет уж, простите-подвиньтесь! Вы не знаете, что такое – нежелательный ребёнок в семье! Я вам сейчас растолкую, как педагог и многодетный отец!
- Вот этого не надо делать!
« Мальчик приговорён. Ему надо бежать, пока не выпороли»- едва успел подумать Виктор Петрович, как тут же юному следопыту женщина с трясущимися предплечьями, при поддержке русофилов, стала выворачивать руки.
Прикусив нижнюю губу, он стоял прочно, как столб государственной границы СССР, и не по возрасту мудро сносил щипки и укусы активистки-моралистки, хотя предвидел неизбежное поражение.
- Я такие мученические физиономии видел в 62-ом, в Новочеркасске, - тихо произнёс ветеран тыла, - но тогда прикусывали рот потому, что жрать было нечего.
- Сегодня нет ни того, ни другого. А вместо этого – политическая активность, и та – одна на всех, - поправил ветерана костлявый учёный удачным афоризмом. Он донимал им всех знакомых, поскольку считал себя человеком с прогрессивными, смелыми взглядами. И был немного обижен тем, что комитет безопасности не обращает на него никого внимания. А учёный очень настойчиво хотел пострадать за народ, при условии, что народ не даст в обиду своего героя.
Ветеран тыла целился наступить на пятку Виктору Петровичу, и порыв костлявого «пострадать за народ по полной программе» пропустил мимо ушей.
От пожарной каланчи Лыкову оставалось пройти квартал и свернуть направо. Там, возле комиссионного магазина, его должен был ждать «синяк» Гена. Колдырь Гена. Хозяин ненужной хозяину двухкомнатной квартиры.
Между прочим, он успел рассказать Виктору Петровичу историю посещений лиц, желавших приобрести его жилплощадь. История эта нескончаема, как нескончаем был поток граждан, возжелавших поменяться квартирами с доплатой, вознаграждением или просто выписать Гену и «грохнуть» за углом.
После сотни другой таких гостей Гена, грешным делом, решил даже переименовать квартиру в «Центр по психофинансовым исследованиям личности в условиях недоразвитого социализма», а результатами исследований поделиться с американскими коллегами из института им. Карнеги.
Цены Гениной квартиры колебались от сто до пятисот рублей за квадратный метр, и от этого жизнь казалась богаче, потому что иначе просто не выжил бы.
Но как у всякого нормального алкоголика, в голове у Гены нейронная связь между полушариями была окончательно нарушена. Он потерял контакт с природой. Вероятно, поэтому и находился в состоянии непрерывной вражды с окружающей средой. Природа мелочно мстила своему нерадивому сыну. Напускала на него трамваи, травила шаровыми молниями и неожиданными ураганами.
Кошки гадили только под его дверью, собаки, увидев его, поднимали заднюю лапу, голубиный помёт Гена не успевал стряхивать, и он окаменелыми значками белел на рубашках, точно сопроводительное письмо. А что касается декоративных растений, то они, чувствуя Генино соседство, забывали про фотосинтез и по ночам не могли надышаться кислородом.
Однажды соседка, уезжая погостить на неделю к сестре, поручила Гене поухаживать за алоэ в горшочках. Женщина состояла в обществе алоэведов, и редкие сорта, которые она выращивала, одно время даже прославили её на весь Союз через программу «Время». А юные ботаники стерлядовского Дома Пионеров за это внесли имя знатного алоэведа на мраморную доску почётных граждан города.
С появлением Гены в квартире почётной гражданки стало ясно, что её успехи в области выращивания редких сортов алоэ будут развенчаны менее, чем за неделю.
Растения сразу как-то сморщились, точно мимозы в предчувствии грядущего позора, и стали похожи на кактусы. Это было
