Виктор Петрович думал финал беседы завершить дружеским похлопыванием по плечу, сопровождая словами: «Эх, ты, вахлак в шляпе!», но ограничился предположениями:
- Вашу командировку Лидия Епифановна финансировала? Молодец! А как она узнала, что её бывший зять находится сейчас в Стерлядове?
Миссионер пожал плечами.
- Вы бы сходили, по межгороду заказали переговоры с Лидией Епифановной, получили бы новые указания, заодно спросили бы: откуда она знает о каждом моём шаге? – предложил Лыков и сочувственно улыбнулся. Держался он молодцом. Хотя в нём бурлила злоба на бывшую супругу:
«Какое она имела право спать с первым подвернувшимся мужланом. Его отъезд в Прудовск – это ещё не основание рогатить мужа. Ах, да! Бывшего! Как он забыл – бывшего! Он ведь – бывший. Он всюду – бывший. В Прудовске он был три года. Он был прописан в этом городе. Был женат второй раз. Была жена по имени Мотольда, которой никогда не было. Как никогда он не был в Прудовске, и не носил фамилию Брыковский. Так был ли он на самом деле или его не было?»
Из-за угла комиссионного магазина выскочила нестройная группа подростков и с криками: «Атас! Функционеры идут!» отрепетированными зигзагами стала удаляться в направлении центральной площади. Никто им вслед не стрелял.
Через минуту из-за того же угла дисциплинированным строем, преследуя паникёров, вышла колонна интеллигентов, одетых в костюмы-тройки. Впереди двигался открытый пикап. На нём стоял глашатой. Одной рукой он давал отмашку, в другой держал мегафон и выкрикивал по шпаргалке призывы:
- Творческие работники! Добъёмся высокого процента посещаемости гениальных мыслей!
- Ой, правда! Ой, ура! – отвечала ему колонна, строго следя за отмашкой.
- Граждане, интеллигентная прослойка! Внесём в каждую советскую семью прогрессивные методы культуры и воспитания!
- Ладно-о! Ладно! Ага!
- Крепите дружбу наций ратным трудом и полной самоотдачей!
На что колонна по команде ответила дружным поднятием рук, сжатыми в кулак. И не менее дружным отзывом:
- Рот в рот!
- Что? – спросил удивлённо Лыков у вахлака в шляпе.
Тот пожал плечами: случилась непредвиденная инструктажем ситуация – вмешательство внешних сил. Силы шли мощно, напористо, слившись в монолитный пробивной кулак. Мельтешащие головы тоже походили на кулачки, пробившиеся из плеч на свет божий крепкими ростками.
- Я, помнится, где-то читал, что вот такая демонстрация шла себе, шла, дошла до Зимнего и совершила там переворот. А сперваначалу попугать правительство только хотели.
Виктор Петрович и вахлак в шляпе разом обернулись. Голос источался из газетного киоска. Лыков узнал утреннего знакомого. И так же, как и утром, вид у киоскера был затравленный и одновременно готовый на полное соглашательство. Спроси его в ту минуту: «Вы что, дедушка, нанюхались чего-нибудь или, так просто, из ненависти?», он бы ответил: «Все газеты клевещут. Разум правдой задурманивают. Но я – стойкий большевик, меня на одной правде не проведёшь!»
Лыков спросил:
- И что, дед, даже такое пишут?
- А чего, не писать-то? Сейчас этот, как его, повальный харчок мнениев,… нет, как его, с реализмом ещё стыкуется? Тьфуреализм? Нет. Харчок… плевок. Во! «Плюйреализм» мнениев. Сейчас всем плевать на мнение других, а тем, другим, плевать на мнение всех! Вот жизнь пошла, плюнуть некуда – кругом мнения. Так нет ведь, ещё плюются, жрать нечего, а плюются.
- А тебя-то кто выплюнул в этот киоск? Вроде с утра ты, дедок, возле вокзала работал? – усмехнулся Лыков. – Общественная нагрузка?
- Я – третий,- гордо заявил киоскер,- мне приказано здесь быть! Знаю я эту шушеру – всё норовят без очереди влезть!
- В каком смысле?
- В прямом! Вот он, например – последний! – киоскер показал на вахлака в шляпе,- а я – третий! И рыпаться нечего, вперёд себя всяких-разных не пропущу!
- Я не последний,- сказал миссионер и густо, не по-деревенски, покраснел,- я – двенадцатый.
- Значит я, стало быть, одиннадцатый? – синяк Гена хлопнул по плечу Лыкова. От неожиданности он вздрогнул.
- Ну-ну, я не хотел пугать. Я гляжу, ты совсем уже замороченный. То трусами из бельтинга пугают, то на вокзал не дают позвонить, и город какой-то странный, и люди с ума посходили, прут валом на площадь. Праздник дураков, что ли? Правда?
- Я похож на того козлёнка из мультфильма, что научился считать до десяти. Все его гоняют, а он и сам не знает, хорошо это или плохо – считать до десяти,- признался Лыков. – С утра, едва очутился в Стерлядове, только и занимаюсь подсчётами. Может, ты мне откроешь глаза?
- Нет, братан, я не имею полномочий. Не я расписывал партейку, не мне решать, - и поразмыслив, Гена всё же добавил: - Шахматный термин есть такой. Называется цугцванг. Это когда ты играешь так, как задумал противник. Он вынуждает тебя делать только те ходы, которые выгодны ему, хотя сам ты усыпляешь себя мыслью, что ведешь вполне самостоятелную игру. Любой твой ход ведёт к поражению. Так что расслабься и получи удовольствие.
- И я, естественно – разменная пешка.
- Хватанул, братан! Пешкой быть в этой партейке – огромная удача. Нет, ты – главная фигура. Другое дело – в чьих и очень умелых руках? Больше я тебе ничего не могу сказать. Да и не надо. Сам расчухаешь.
Гена повёл Виктора Петровича к центральной площади. Киоскер и вахлак в шляпе увязались за ними. Они двигались поодаль и сосредоточенно молчали.
С площади доносились торжественные марши. Оркестр юных пожарных выдувал «Пропеллер громче песню пой!» Трубили они с энтузиазмом, надувая щёки, точно борцы Сумо.
Монумент Ленина стоял на том же месте, и по-прежнему указывал народу путь в ресторан. Но народ не слушал в этот торжественный час своего вождя. Колонны демонстрантов проходили под его бронзовой рукой и спускались к реке. Наступало время неповиновения.
- Куда мы идём?- спросил Виктор Петрович,- В гущу?
- Нет, под арку. Там нас должны ждать твои хорошие знакомые. Они тебе всё объяснят.
- Никаких объяснений! Некогда, некогда!- замахал руками Василискин, едва они пробились к арке. Он метался в проёме арки, то и дело поднося к носу часы, и кричал:
- Освободите дорогу! Расступитесь, сволочи! Вы мне всю кровь высосали! Кыш, кыш!
Под сводами арки бесхозно стоял огромный древний козёл со странным таблом на боку: «Меня зовут Агасферический Картофель». Он лениво оглядывал толпу и так же лениво жевал сопли. К хвосту была привязана табличка «Держи дистанцию!» и чуть ниже: « График перевозки пассажиров». Вокруг козла столпились те самые кровососы, которых отгонял Василискин.
Виктору Петровичу не составляло труда их узнать. Капитан милиции прицепил себе на китель тряпичный номер 6, чем сильно нарушил устав. Рядом с капитаном суетился привокзальный милиционер из семейного подряда. Он заискивал перед капитаном, чувствуя свою вину перед старшим по званию за то, что в номерном отношении он находился на 4 порядка выше.
У всех кровососов, снующих возле козла, кроме Василискина, на груди висели номера. Виктор Петрович насчитал 12.
- Понятно, Блока вспомнили?- сказал он, хотя ему вообще ничего не было понятно.
- Раз понятно – влезайте на козла! Сейчас въезжать будем,- протараторил Василискин, ткнулся в циферблат, что-то там обнаружил и завопил с новой силой на паренька, дежурившего у шлагбаума:
- Запускай нищих старушек! Не скопом! Установи очерёдность. Ты что, по-русски не понимаешь?! Тебя советским жгучим словом исхлестать?! – и побежал к шлагбауму, переполненный вскипевшими в нём выражениями из обихода грузчиков, железнодорожников, генеральных директоров крупных производственных объединений.
Виктору Петровичу помогли взобраться на козла. Он не знал, что будет так сложно. Круп козла всё время уплывал, точно палуба из-под ног, а вместе с ним и «График перевозки пассажиров».
Василискин был уже тут как тут. Он чесал затылок. Ему опять что-то не нравилось в посадке Лыкова.
- Перевернуть!- отрезал он,- Лицом – к хвосту! Я говорю, не мордой к хвосту, а лицом! Где вы видите у козла лицо?! Впрочем, что я говорю, здесь сплошные морды!
- Пода-айте, Христа ради!- запела первая партия нищих, пробившаяся через шлагбаум. Особенно настырно приступили к своим обязанностям – бабушка в лёгком сарафане и татарских калошах поверх розовых гольф и длинный, неопределённого возраста «чело-ек» в шапке-плевке и вельветовом костюме времён Маленкова. По диагонали его грудь рассекал широкий ремень, на котором болталась полевая сумка. Периодично он засовывал туда руку, доставал хлебный мякиш, катал из него шарики и затем набитыми движениями стоматолога впихивал их себе в рот вместе со всей пятернёй.
Бабушка щипала за коленку Лыкова, прося подаяния так, словно требовала выплат за нанесённый ей ущерб, а «чело-ек» подзадоривал её:
- Правильно, правильно. Пуще проси. То совсем стыд потеряли – некому подать!
- Я не подаю,- сказал Виктор Петрович, почему-то оправдываясь перед Василискиным и Геной,- у нас в стране никогда не было нищих.
- Интересно знать, в какой это у вас стране не было нищих?- съязвил Василискин. – Не в той ли, где сами у нищих взаймы до получки просите? Ладно, придётся по-ходу перестраиваться.
Василискин попросил внимания у нищей публики:
- Вот чё я сейчас вам скажу! В банке денег нету! Просите чё-нибудь другое!
Маленькое замешательство в нищих рядах подарило Лыкову надежду, что просить ничего больше не будут.
Но скверная бабушка в татарских калошах сумела быстро перегруппировать мысли и потребовала у Виктора Петровича чуда.
- Чудо надо!- подхватили все. - Чего рассялся-то, чудо давай!
- А разве это не одно и то же? - засомневался Лыков.
- Как видите, - сказал Василискин, - на первом месте деньги, на втором – чудо. Вы для начала, ну я не знаю, крест наложите, что ли?
- Может просто положить на них? Или наложить им гору?
- Узнаю школу социалистического милосердия, - одобрительно произнёс Василискин, и вновь обратился к нищим:
- Чуда не будет. Оно опухло.Тьфу, то есть он пока не в духе. А колонне можно трогаться к воротам!
И колонна двинулась кротким, похоронным шагом.
Впереди всех восседал на козле, лицом к хвосту, Виктор Петрович Лыков-Брыковский. Следом врезались клином разношёрстные знакомые Лыкова, чуть поодаль брели обманутые нищие и любопытные. Их было подавляющее большинство. Причём они были отторгнуты на такое расстояние, что лица Виктора Петровича не могли разглядеть.
Лыков не понимал всей значимости процедуры и воспринимал события как должное, предвидя, что лучше или хуже быть уже не может. Шёл спектакль, в котором он заявлен как один из главных героев. И шаг в сторону от сценария, которого он ещё не знал, мог расцениваться горожанами, как попытка к бегству.
Он не видел и не чувствовал кожей, что происходило позади него, он не знал, что произойдёт впереди.
Ему вдруг стало стыдно и он уткнулся в круп козла. Иногда, приподнимая голову, Виктор Петрович видел множество ног на бордюрах вдоль дороги, и склонившуюся довольную физиономию Гены. «Прохиндей! Так ничего вразумительно и не объяснил Лыкову!»
Необычайно тихо стало кругом, когда козёл подошёл к аллее «Героев, павших в боях с белогвардейской сволочью».
