переходящее, что никому ненужное»- вспомнил Лыков высказывание бывшего редактора. Тот называл полотнище «Бездомным Красным Знаменем».
В центре висел портрет Черненко, неудачно исполненный самопальным художником. Лицо партийного астматика выделялось испуганными глазами запутавшегося в стропах парашютиста. В какое-то мгновенье Лыкову почудилось свистящее дыхание советского лидера и молчаливая мольба о кислородной подушке.
Лыков резко обернулся. Сзади него с подносом в руках стояла утренняя знакомая Эмма и так же, как он, внимательно изучала портрет.
- Боже, как вы меня напугали,- сказала спокойно Эмма, продолжая неотрывно глядеть на портрет,- не делайте впредь резких движений. Это возбуждает.
- Прошу прощения,- Лыков и вправду чувствовал себя неловко,- вы не подскажете, где я нахожусь?
Эмма оторвала взгляд от Черненко:
- Ах, да, вы же не в курсе. Теперь, это – ваше рабочее место. Вы – крупный начальник солидной конторы, а я – ваш личный секретарь. Можете ко мне обращаться на «ты», что соответствует правилу по соблюдению субардинации.
- Интересно,- Лыков прошёлся по кабинету, опустился в кресло, перелистнул страницу настольного календаря. На всех листах стоял 1984 год,- и в чём заключается моя работа?
- В настоящий момент заключается в скромном ужине: кофе, бутерброды, сигареты «Мадрас»,- Эмма поставила поднос на стол.
- На двоих?- удивился прозорливости секретарши Лыков, глянув в поднос.
- А разве нам нужен кто-то третий?- мурлыча, произнесла она, присела на стул и запрокинула ногу на ногу. Была она в коротенькой кожаной мини-юбке и села очень хитро: плоскость стола закрывала Лыкову обзор на самую «томимую» часть её прелестей. Из-за краешка выставлялась лишь пухленькое колено.
Как Виктор Петрович не пытался изловчиться, привстать, потянуться, скажем, за сахаром или чайной ложечкой, обзор оставался прежним. Пришлось ему выйти из-за стола для того, якобы, чтобы внимательнее познакомиться с надписями на вымпелах и «доброй традицией на стуле», оставленными ему в награду руководством солидной конторы.
- Вы курите?- спросила его секретарша. – Я закурю, с вашего разрешения?
Лыков стоял спиной к Эмме, поэтому она не могла увидеть, как его лицо расплылось в улыбке.
«Можно прямо здесь, на рабочем столе,- подумал Виктор Петрович,- надо только незаметно запереть дверь»,- и у него затряслись ноги.
« Всё-таки курящая женщина внушает меньше опасений непредсказуемостью поступков. Она – не блюстительница целомудрия уже потому, что сигарета в её припухших губках – трубный зов к самцам планеты. Женщину нужно брать силой, нужно уметь быть безжалостным захватчиком и не думать о последствиях, сокрытых в параграфах уголовного кодекса. Какая же русская не любит сильного и напористого мужчину!»
- А я недавно разговаривал с вашим мужем! Кажется, его фамилия – Василискин? Он тоже работает в моей конторе?- начал проводить хитрованскую разведку боем Лыков.
- Я не замужем.
- Да?
- Да, а вот у вас трясутся ноги,- уличила Эмма Виктора Петровича.
Эффект внезапного нападения сразу потерял силу. Лыков сник, и чуть было от досады не протрезвел. Мысленно он уже раздел Эмму и тёрся небритым подбородком об её плечо.
Опасная женщина: такая запросто затушит окурок о глаз своего солидного начальника!
- У меня, правда, тоже трясутся,- вдруг подала она надежду.
- Да?
- Да, но это бывает так редко.
Шут разберёт эту секретаршу: то трясутся, то не трясутся. Её опасно и целовать. Она прежде успеет все лыковские мозги через рот высосать. Хищница.
Лыков допустил серъёзный промах: он обернулся и позволил себе насладиться прозрачной фактурой её кожи, ровными и плавными линиями ног и дальше, на сколько хватило воспалённого воображения. Минута, и Эмма могла бы уличить его ещё и в визуальном изнасиловании.
Он спешно ретировался обратно в кресло, укрывшись от женского, намётанного глаза, теперь уже за спасительным для него столом.
- Скажите, я похожа на ту, которая может переспать с первым встречным,- послала она вслед, едва Лыков увяз в кресле.
- Нет, нет, что ты,- замахал он на неё руками,- я так не думаю.
- Плохо,- констатировала вдруг Эмма,- плохо, что вы такого низкого мнения о себе. У нас ведь не профсоюзное собрание, где вы, в целях самокритики, можете приравнять себя ко всем остальным первым встречным-поперечным. Ну-ка, снимите сейчас же штаны!
- Зачем?
- Посмотреть надо и записать размеры.
- Не надо! – от желаний о внезапном вероломном нападении Лыков молниеносно переключился на мысли о глухой защите.
Проступили явные признаки женской агрессивности.
- Как ваш личный секретарь, я знаю лучше, что надо, а что не надо. Живее, время не ждёт!
Легко предложить - сними штаны! (Впрочем, Лыков даже не осмелился первым это сделать).
По крайней мере – легче, чем сделать.
- Меня мои размеры устраивают. И другие – не жаловались,- воспротивился Виктор Петрович волевому нажиму Эммы. – Давай лучше приступим к работе. Объясни, в чём заключается моя служба. Неси бумаги, я подпишу.
Эмма глубоко и печально вздохнула, как вздыхают нянечки в детских яслях перед началом рабочего дня и, сняв ногу с ноги, приняла боевую позу прокурора:
- Ваша служба с того и начинается, что вы должны мне по-ка-зать, не откладывая в долгий ящик.
- Ты хочешь сказать, что мой предшественник часто откладывал Его в ящик и за это пострадал?- попытался увернуться Лыков от требований, превратившихся в настоятельные.
- У вас не было предшественника. А тот, который сидел за этим столом, показывал Его абсолютно всем посетителям, без исключений. Иногда – в международном масштабе. Вам, Виктор Петрович, далеко до владения таким мастерством,- Эмма стала раздражённо бросаться словами, хотя и пыталась сдерживать себя.
- Ну, скажешь ещё! В международном – легче,- решил Лыков,- в международном – не все разглядят.
Снова Эмма обречённо вздохнула:
- Не занудствуйте, Виктор Петрович. Вы ответьте мне откровенно: есть у вас, что перекладывать из правой штанины в левую, или вам безразлично?
- В международном масштабе мне, конечно, безразлично, а вот что касается требований индивидуального подхода…
- В таком случае, как говорил один наш общий знакомый, «покуда, продолжайте константировать», а мне всё ясно. Будьте добры, помогите пожалуйста,- она протянула руку Виктору Петровичу.
«Если она сейчас набросится на меня, то я ничего против иметь не буду,- подумал Лыков.- Одним движением руки можно смахнуть канцелярские приборы со стола, другим движением… ба-а, а дверь-то я не закрыл!»
Но Эмма не стала бросаться на Виктора Петровича. Она подвела его к шкафу и открыла дверцу.
По высоте всей створки висело зеркало. Эмма просунула руку глубоко в шкаф, долго копалась, и вытащила оттуда большой голубой вымпел. Биссектрисой по вымпелу пробегала надпись: «Динамо».
- Это вам мой скромный подарок. Будьте добры, теперь на минуту закройте меня в шкафу. Мне здесь предстоит одна неприятная, томительная процедура.
Виктор Петрович с готовностью исполнил просьбу.
«Неудобный кабинет,- подумал он,- ни умыться тебе, ни подмыться, ни раздеться. Всё здесь требует переделки. Приглашу дизайнеров, пусть поломают голову, как лучше благоустроить моё рабочее место. То – до маразма дошло: с личной секретаршей представляется возможным только кофе выпить на пару. Всё переоборудую. «Бездомное Знамя» поставлю за кресло. Эти вымпелы вообще здесь не к месту, что за невзрачные тряпочки? «Динамо» - каким боком милиция может касаться моей конторы?»
Виктор Пептрович машинально перевернул вымпел. На обратной стороне золотым бисером была тоже вышита надпись: «Сопливых вовремя целуют!»
«Этот вымпел – далеко не за спортивные заслуги,- решил Лыков.- Скорее – за борьбу с проституцией. Вылавливают этих соплячек вовремя в «Интуристах» и целуют. Динамовцы, продинамили молодёжь!»
И тут до Лыкова дошло.
Он подкрался к шкафу, прислушался: никаких признаков жизни, ни единого шороха.
- Эмма,- негромко позвал Виктор Петрович,- Эмма, надо бы приказик один отпечатать,- громче потребовал он, хотя был уверен, что за дверцей шкафа никого нет. Свою награду Лыков продинамил. Продинамил, продинамил.
И совсем безнадёжно:
- Эмма, выходи. Я от злости уже ведро икры наметал.
В шкафу никого не было. Ушла от него награда партизанскими тропами, и пьянящей вони прелых подмышек не оставила. Или растворилась в зеркале? Этих личных секретарш не поймёшь: сперва ноги покажут, обнадёжат, потом – язык. Уволить её, что ли? Положение у него глупейшее. Весь день водят за нос, а привести куда-либо конкретно не хотят.
Виктор Петрович вспомнил. Аналогичная ситуация сложилась однажды в Москве. Он искал магазин «Советская музыка». Приблизительные ориентиры имелись. Он приехал на площадь Маяковского и рядом с выходом из станции метрополитена спросил прохожего, как быстрее дойти скромному провинциальному меломану до вышеуказанного магазина. «Прямо»,- был краткий ответ гостеприимного москвича. Лыков отправился. Шёл, шёл и пришёл… к Белорусскому вокзалу.
«Вы очумели!- обрадовался другой коренной столичник,- вам надо вниз, по Горького». Лыков пошёл обратно по ул. Горького. И не очень скоро дошёл до стен Кремля, центрального могильника страны. Скромному провинциальному меломану нечем было разжиться на Лобном месте кладбищенского погоста у двух немых продавцов. Виктор Петрович был проинформирован об этом не хуже чукчи.
Он терпеливо спросил дорогу ещё раз. « Наверх, по улице Алексея Максимовича Горького!»- приветливо подсказали ему дорогу. По дороге вверх Лыков смутно начал догадываться, что крайне ненавидит основателя соцреализма. А его «Мать» - это такая «Мать», что «Мать» его размать, так и разэтак! Подхлёстывая себя занимательными фразеологическими оборотами, он вновь очутился на площади Маяковского. Оглядев по-новому, с ног до головы чугунного горлана-главаря, и сопоставив с фактами своих мытарств, Лыков установил, что злую шутку с ним сыграла писательская мафия сталинского призыва. Он «барабался» в её прочных тенетах. Отчаявшись найти справедливость, Лыков решил идти по пути наименьшего сопротивления. Он в последний раз остановил прохожего и спросил его, коварно улыбаясь: «Как пройти до «Советской музыки»? Но не предлагайте мне подниматься по улице или идти вниз, а то я вас сразу ударю!» «Ударь, земеля,- обрадовался прохожий,- вправь мозги, иначе я до утра буду искать, где этот треклятый Столешников переулок прячется».
Любому долгожданному гостю столицы известно, что переулок в Москве отыскать много сложнее, чем магазин. Потому что по изобилию товаров в столичных магазинах сверяется вся страна, как по кремлёвским курантам.
Скажем, высаживаются десантом те же стерлядовцы в сердце нашей Родины, имея на руках агентурные сводки по мясомолочным заготовкам в своём районе. Справедливо скупают обратно всю свою продукцию, предпочтительно - со штампиками стерлядовского мясокомбината и молокозавода, складывают мясо в авоськи, а цифры – в столбик, и картина им становится ясной, как следователю прокуратуры с похмелья: те тонны мяса, которые стерлядовцам не
