Все замерли и ждали развязки. Колонна топталась на месте.
«Здесь мне нужно произнести речь»- подумал Лыков, но соответствующих указаний не поступало, и Лыков продолжал молчать. Полное затишье длилось больше минуты.
«Поминаем, что-ли, кого?»- хотел сказать Виктор Петрович, как неожиданно из клина сопровождатаев дёрнулся Гена и побежал на Лыкова.
- Сто-ой! Куда?!- заорал на него Василискин. Но Гену уже останавливать было поздно. Он подлетел к Лыкову, крепко обнял его и сказал:
- Извини, братан! Глотку печёт – просто спасу нет, ждать невтерпёж. Я уж продам тебя за три фуфыря пшеничной. Подло, конечно, но истина дороже. Сам понимаешь,- и он мощно трижды поцеловал Виктора Петровича взасос. С такой сноровкой и страстью он смог бы хорошо зарабатывать акушером на микроабортах. Засосал и сплюнул.
Взвыл «Марш энтузиастов» в исполнении юных пожарных, и следом брызнул в небе фейерферк. Толпа радостно заголосила. Лыков продолжал неподвижно сидеть на козле, изрядно натерев копчик.
К ним из толпы неслись люди в форме спецмилиции. Василискин грозил им кулаком, командуя:
- В цепочку! Дубинки к бою!
Но его не слушали. Народные массы зашевелились!
Кольцо начало быстро сжиматься. Толпа теснила военнизированную спецмилицию, придавливала к козлу, так же равнодушно продолжавшему жевать сопли.
- Алкосос Гена!- ругался Василискин,- всё испортил! Попадись он мне ещё раз! Слезайте, Виктор Петрович! Сейчас нас будет топтать восторженная толпа. Животное останется немым свидетелем вашей кончины.
В это мгновенье кто-то из толпы просунул ногу через загрождение пластмассовых щитов милиции и пихнул Василискина в спину. Тот повалился к ногам Лыкова и страдальчески возвёл на него глаза:
- Ну, сделайте же что-нибудь?- попросил он.
И тогда Виктор Петрович ощутил в себе прилив властолюбия. Он медленно и вальяжно слез с козла. Медленно оглядел толпу, медленно вознёс руку к небу и крикнул:
- То-ва-ри-щи!
Толпа разом ахнула и отпрянула.
- Товарищи!- более спокойно произнёс Лыков.- То, что здесь происходит, я объявляю открытым!
Он хотел ещё что-нибудь добавить к сказанному, но не смог, а молча махнул рукой в направлении Красной площади Стерлядова. И точно по мановению его властной руки на площади зажглись экраны трёх десятков телевизоров. Взоры толпы обратились к ним.
Право, было чему удивляться. Впервые в истории отечественного телевидения велась прямая трансляция из Дома Советов, где продолжалось внеочередное экстренное объединённое заседание представителей Горкома, Горисполкома, Горсовпрофа и прочих «Гор», чья власть и поныне считалась народной.
- Смодтдите!-прогундосили в толпе,- ебутатов показывают!
Народ наконец без купюр и ухищренческих вылизываний удосужился увидеть Власть Советов за работой. И хотя у подавляющего большинства депутатов, членов городской элиты речь на заседании была не понятна толпе, а иные просто вызывали недоумение, смотрелась трансляция легко, даже с некоторым предчувствием разгоравшегося грандиозного скандала. А стерлядовцам другого и не надо. Большего удовольствия и не требовалось, чем удовольствие увидеть, как грызутся и обкладывают друг друга ядрёным матом их непосредственные (в смысле – живущие не по средствам) начальники.
Два лагеря воочию схлестнулись на центральной площади, как всегда, не видя и не слыша друг друга.
Там, в Доме Советов, видимо, не подозревали, что экстренное заседание уже начали транслировать по городскому каналу телевидения. Им ещё никто отмашку не давал. И всем знакомые автобусы ТВ, похожие на автофургоны с серебристыми боками, ещё не стояли, разбросав щупальца кабелей, возле Дома Советов.
Вернее было назвать это заседание не противостоянием двух лагерей одной партии, а криками двух классов на току в брачный сезон.
Но в Стерлядове, в силу устоявшихся привычек, слово «классы» воспринималось как проклятие, ниспосланное руководителями партии в адрес капитализма. Там – классы, а у нас всё бесклассово.
Гораздо привычнее звучит слово лагерь. С детства на слуху. В стране множество лагерей: пионерских, дневных, военно-патриотических, а так же лагерей общего, усиленного, строгого и особого режимов. Но все они составляли единый и неделимый лагерь социализма. В какой бы лагерь не попал, но, в общем и целом, остался всё в том же особом и строгом бесклассовом лагере, к тому же усиленном законодательными мнениями членов местных Советов.
Впервые перед народом Стерлядова открылась тайная кухня, где все блюда готовили только для народа и только во имя народа.
На экранах телевизоров мелькали до боли знакомые стерлядовцам лица. Одни, подвластные условному рефлексу, дремали, другие сосредоточенно выковыривали из носа и широким жестом стряхивали на пол содержимое. Надо отдать должное: лица членов экстренного заседания оставались невозмутимыми.
- Прежде всего нам следует, товарищи, определиться: тут мы или уже там?- продолжал вести заседание второй секретарь. – Причём тамошнее положение является альтернативой тутошнего, но решение президиума таково, что оба положения могут оказаться верными. Давайте голосовать. Кто поднимет руку за альтернативный вариант вопроса?- при этом второй секретарь посмотрел на потолок и сложил руки крест на крест.
На глади заседающей массы не встопорщилось ни единой руки. Никто не хотел быть там, что бы им не указывало на то, что их тут нет.
- Подавляющее большинство голосов за то, что мы ещё работоспособны. Заседание выработало решение продолжить работу. Если мы не там, то каким образом мы позволим ввести себя в заблуждение, что мы уже там?- второй секретарь опять взвёл глаза на потолок.
- Прошу слова!- закричал директор стерлядовской обувной фабрики.
Слово ему тут же дали.
- Я вот тут представляю альтернативную группу. У нас два предложения. Первое – переименовать группу во фракцию. А второе: товарищи, хватит нам самих себя водить за нос! Надо правду-матку бросать прямо в лицо! У нас не застойный период, чтобы говорить эзоповым языком! Что это значит: тут или там? Надо прямо заявить – мы на там свете или пока ещё на этом? Без конкретного решения, по мнению альтернативной группы, работа экстренного заседания не может быть продолжена!
Второй секретарь хотел было пресечь выскочку по тем соображениям, что альтернативное решение может быть только тогда действенно, когда отсутствует в решении малейшее проявление альтернативы. Но почему-то, раскрыв рот, протянул печально:
- Та-ак,- и уставился на Первого секретаря Горкома. Следом уставились все члены экстренного заседания. Невидимые операторы, державшие до этого момента Первого секретаря в ракурсе, приблизили объективы вплотную, и люди на площади смогли разглядеть, как городской партийный лидер обильно припотел. Он вдруг поднял руки и стал ими выписывать острые углы, выворачивая ладони на сто восемьдесят градусов.
- Ну, вылитый Михал Сергеич,- обронил кто-то в толпе, - ещё бы чего-нибудь сказал умное – вообще бы ему цены не было.
Первый секретарь, действительно, настойчиво хранил молчание. Слышно было лишь его громкое сопение, точно у бегуна на длинные дистанции. По мере того, как углублялись и твердели его мысли, движения рук становились более мягкими и овальными. Пока, наконец, безжизненно не упали на стол.
- Впечатляет! Чёрт подери!- восхитился тот же голос в толпе.
Впечатлили манипуляции и второго секретаря. Он опомнился и сказал:
- Выработано мнение проголосавать против предложения директора обувной фабрики. Кто за то, чтобы быть против того, чтобы быть за то? Единогласно!
Толпа буквально остолбенела перед экранами телевизоров, что, в принципе, с ней в этот вечер намечалось случаться довольно часто.
Воспользовавшись повальным остолбенением, Василискин тихонько дёрнул за рукав Виктора Петровича.
Незамеченными они выбрались из эпицентра демонстрантов и проникли через чёрный ход в здание Дома Советов. Когда Василискин притворял за собою дверь, на площади дальнобойным орудием прогрохотал дружный смех.
- Пусть повеселятся,- прокомментировал выходку толпы Василискин,- над умом, честью и совестью вашей эпохи. Полезно иногда раскрыть папку с грифом «Совершенно секретно». Вы, кстати, Виктор Петрович, обратили внимание, что чем больше на земле глупостей, тем больше секретов? Сейчас массовое увлечение засекречивать свои мысли и поступки.
- Согласен,- подтвердил Лыков,- для меня, к примеру, остаётся совершенно секретным приход поезда 777 до Прудовска. Нераскрытым также остаётся то, как я очутился в Стерлядове спустя три года, как сел в поезд и поехал в Прудовск? Где я находился эти три года? В конце концов, элементарный вопрос: чем я питался всё это время? Не спал же я летаргическим сном?
- Ну, что касается вас, уважаемый Виктор Петрович, то вы являетесь эталоном секретности. По вас можно сверять средний уровень пролетарского сознания и интеллекта. Заметьте, я говорю вам этот комплемент, невзирая на то, что сам три года работаю без отпуска и за гроши.
Они шли длинными, узкими коридорами. Высокие потолки создавали иллюзию бесконечности. На мгновение Лыкову показалось, что он был однажды здесь. Воспоминания ассоциировались с неприятными ощущениями. Но когда и при каких обстоятельствах он мог побывать здесь, так и не вспомнилось.
- Вам сюда,- показал Василискин на дверь с надписью «maximum jou»,- а я займусь приготовлением и организацией массовых сцен, как принято у вас выражаться.
- Меня там будут распинать?- поинтересовался напоследок Лыков.
- Ну, что вы? Хотя, что-то в этом роде. А в общем-то, пустяки. Вам уже наглаживают трусы из бельтинга, так что не тяните резинку.
Василискин в прямом смысле усвистал от Лыкова. (Он удалился, насвистывая битловскую «Шут на горке»).
Комната оказалась обычной кухней в 9 кв. метров. Справа стояла газовая плита, на которой кипятился чайник. Рядом с ней половину пространства загораживал обеденный стол. Слева колоннами были установлены столовый пенал и холодильник.
- Наконец-то. Я уж начал думать, что продинамили. Пока шир, да пыр, черкем, да что-да.
Тра-ля-ля – три рубля!- хозяин был толст, но резок и быстр в суетности.
По нему было видно, что каждое утро он встаёт с ощущением сбросившего за ночь ещё пяток килограммов. Он упрямо верил, что катострофически быстро худеет. На культуру и соблюдение режима питания у него не хватало времени. Ел он быстро, пищу заглатывал целыми кусками, зато зубы стирались в два раза медленнее.
- Предупреждаю, это очень тонкая штука,- сказал хозяин,- поэтому любая стреманина погубит кайф. Лучше предупреди сразу – стремаешься или нет?
Только тогда Виктор Петрович разглядел на столе выстроенные ровными рядами пузырёчки. «Солутан»- прочёл он этикетку одного из них. «Сунарэф»- это мазь от насморка?
Лежали там же таблетки в упаковках, и кристаллы порошка на газетном листе рассыпаны были, точно соль на противне.
- Раньше часто кумарился?- спросил толстяк.
- В смысле?- не понял Лыков.
- Я спрашиваю, ширялся когда-нибудь?
- ???
- Ну, жалился, на игле сидел?- и хозяин достал из стола шприц,- с машиной умеешь обращаться?
- Я боюсь
