перевести на третью доску фигуры противника в выгодную для вас позицию, поскольку на третьей доске вы меняетесь с противником, то есть со мною, всеми фигурами. Это просто, как в Евангелии от Иоанна Богослова: если хочешь возвыситься над учениками, то вымой им ноги. Чтобы дойти до восьмой доски, необходимо четыре игры этой партии проиграть, но проиграть так умело, как не умеют это просчитывать даже шахматисты. Случайность в игре – только кости, но без случайностей, как и в жизни, нельзя играть в судьбу.
- А фору дадите?- поинтересовался Лыков.
- Ну, если только в первой партии!
- В таком случае, первую доску играем в «Чапаевцы», а на остальных досках уж будем греметь костями, - Лыков первым щелчком открыл партию и сразу отбил ноготь на указательном пальце. Фигура, оказавшись на удивление тяжёлой, проскользила до середины доски и замерла. Виктору Петровичу показалось, что кто-то сзади ударил его по затылку бетонной сваей. Он качнулся, теряя равновесие, но вовремя вцепился за края стола и лишь немного присел, как раненый бык.
«Действует наркотик», -подумал Лыков и пьяными, умилёнными глазами уставился на типичного еврея. А тот, поглащённый игрой, с животным азартом выбивал одну за другой фигуры Лыкова.
С подбородка у него свисала слюна. «Знакомая картина,- рассуждал Виктор Петрович,- он захватывает шахматную доску уверенно и непринуждённо, точно арабскую территорию Палестины».
На редких ответных ударах, которые случайно выпадали Лыкову, он умудрился отбить ногти на среднем, безымянном пальцах, и даже на мизинце. Проклятый захватчик быстро сближался, иногда перепрыгивая через клетку. Двигался он почти без потерь.
Щёлк! И сразу три фигуры Лыкова слетели с доски. Раздался звук упавшего на землю человеческого тела. Опять показалось Виктору Петровичу, что фигура падала, размахивая руками. Он начал внимательно вглядываться в слетающие с доски фигуры.
Наркотик – наркотиком, конечно, но это были люди! Это были не просто люди, а близкие родственники и друзья Виктора Петровича.
«Ну, еврей, ну, немецкий шпион! И навязал же на шею Лыкова игру! Спасибочки!»
Среди лиц, обозначенных на фигурах, которые в очередном туре выставил на поле брани, он увидел и себя. Ка с лицом Лыкова стоял в середине шеренги. Оказывается, с себя он и начал игру, ударив по затылку.
Тогда Виктор Петрович из центра переместил себя на фланг, но произошла метаморфоза: лицо сразу поблекло, а вскоре фигура превратилась в родную тётку по матери, которую он не видел лет 20 и с трудом вспомнил по фотоснимку, некогда хронившемуся в семейном альбоме. Тётка избрала добровольную ссылку в Сибирь, чтобы заработать деньжат, заодно обменять здоровье и молодость на беспечную старость, если только такую старость допустят сыновья, внуки и политэкономия социализма.
Незаметно проведя махинацию, Виктор Петрович с удивлением обнаружил, что центральная фигура вновь обрела его лицо. В игре действовали свои законы: «Чтобы хорошо жить, надо хорошо знать законы!»
- Ешё один заход,- весело объявил еврей и немецкий шпион в одном лице,- ты проигрываешь в пух и прах!- чтобы продемонстрировать своё превосходство, он даже снизошёл до того, что лишь едва подтолкнул большим пальцем свою фигуру: «Вот какое благородство случается в рядах захватчиков дружественной нам Палестины!» - Ваш ход!
Виктор Петрович напружинил пальцы, нацелившись в центральную фигуру. Недобрым предчувствием кольнуло затылок. Тогда он медленно передвинул руку влево и увидел, как
противник дёрнулся, лицо его перекосило злой ухмылкой. Противник растерялся.
« Не в том ли сокрыта победа,- пафосно подумал Лыков,- что себя трогать нельзя? Надо жертвовать соседями!»
И он впервые, пренебрегая правилами и логикой, послал фигуру в стан врага. Она понеслась легко, по ходу набирая тяжесть и ускорение. За мгновенье полёта с ней произошли колдовские превращения. Сперва из фигуры выточился до невероятия знакомый затылок, появились спина, ноги, затем – искажённое болью лицо отца. Он летел прямо под колёса грузового автомобиля.
- Папа!- простонал Лыков,- и хотел рукой преградить путь грузовику, но не успел.
Удар пришёлся в спину. Отца отбросило. Он попытался подняться, но вновь был отброшен ударом колеса. Грузовик гнал его тело перед собою, отбрасывал и вновь наезжал. Каждый удар был страшен.
Лыкова оглоушил не то свист, не то гул, какой-то резкий и тяжёлый шум. Теряя сознание, Лыков начал заваливаться на бок, но успел понять, что он был оглушён собственным криком.
- Подъём! Нечего залёживаться,- требовал, склонившийся над Лыковым абсолютный еврей.
- Где я? – спосил Лыков, но уже пришёл в себя и вспомнил, где он находился.
- Вставай! Надо довершить партию! Таковы условия!
- Пошли вы все!...
Абсолютный еврей суетился вокруг Лыкова: то руку подавал, то со спины стряхивал пыль. При надобности мог мобилизовать силы на проведение точечного массажа или принять роды. Ни того и ни другого не требовалось, поэтому абсолютный еврей был энергичен вдвойне.
- Тебе атропин не закапывали?- успел между всполохами суетливости поинтересоваться он. – У тебя зрачки величиной с глазное яблоко.
- Наркотики. Я колюсь, - вяло ответил Лыков. Он чувствовал себя разбитым и виноватым в гибеле отца. Это не игра в «Сенет» или «Санту». Это игра жизнями близких людей, где доска была местом жертвоприношения. «Мы всех убьём во имя мира на земле!» - Дорого, слишком дорого обходятся мне ваши игрища,- проговорил он тихо,- я в такие игры не играю.
- Мне понятно твоё возмущение,- нежно, с состраданием сказал еврей,- нельзя так сразу жертвовать главными фигурами. Ты молод, жаден до жизни. А где жадность, там нет места осторожности. Не всем в мире правит корысть. Погляди на доску. Этот тур ты выиграл, почти без потерь, а значит, проиграл первую партию и потерял всё. Почти всё. Но есть возможность расквитаться с судьбой. Бросай кости и ходи. При расчётливой взвешенной комбинации, тебе вернуть преимущество не составит труда. Начни с флангов.
Лыков, точно сомнамбула, повинуясь приказу, бросил кости. Выполо пять и шесть. «Одиннадцать ходов – и одной фигурой»- решил Виктор Петрович.
На седьмом ходу фигура обернулась в двоюродного брата. Он шёл по ночному городу, насвистывая какую-то детскую мелодию. Фигура проникала в световые конусы от уличных фонарей, и тогда легко можно было разглядеть даже родимое пятно на подбородке.
Вот он остановился возле двух парней, чьи лица были спрятаны за гранями светового конуса, и попросил прикурить.
- Огонька?- весело переспросили из темноты. – Получите!- и раздался выстрел. Вернее –вспышка. Лыков догадался, что это был выстрел.
Двоюродный брат схватился за лицо и начал быстро крутиться на месте. Потом он упал, так и не разомкнув рук от лица.
- Ещё четыре хода,- подбодрил Лыкова абсолютный еврей, и картинка исчезла.
Лыков не считал себя повинным в смерти брата. Убийство он перенёс не так болезненно, как в первом случае. Вдруг он полностью утвердился в мысли, что это всего лишь игра.
Какими бы видениями его не пугали, он должен расквитаться с противником и выиграть.
Найдя оправдание смертям близких, и отдавшись мысли, что события на доске – лишь болезненное воображение одурманенное наркотиком и запахом мацы, он стал легко восстанавливать утерянные позиции. «Чем быстрее он выиграет, тем скорее забудутся лица его жертв».
- Правильно,- будто подтвердил его мысли абсолютный еврей,- а знаешь, чем хороша эта игра? Она хороша двумя моментами. Первый – то, что хоронить никого не надо. Не надо суетиться с устройством похорон, договариваться с копальщиками о месте на кладбище, в столовой - о панихиде, тащиться в похоронной процессии, притворяться, что тебе хуже всех и, ухлопав уйму денег на покойника, затем ещё готовиться, как к праздникам, отмечать девять, сорок дней и так далее, впредь – до следующего покойника. А второй – что в этой игре нет победителей.
В это время Виктор Петрович после броска костей «доедал» последние фигуры противника. Он вопросительно уставился на абсолютного демагога.
- Да, да. В этих двух крепко повязанных моментах и кроется разгадка нашей неприязни и, следовательно, спора. Ни один ортодоксальный еврей не позволил бы себе такой низости, как пройти по трупам к сомнительной победе. Зато советский еврей более чем полвека смело идёт к победе коммунизма. Но там, где жертвы, победителей не бывает.
Кстати, ты, как проигравший победитель и впрямь быстро усвоил технику и стратегию игры. Отдаю должное – мразь ты ещё та! Рука на пакости у тебя набита. Что же, как обещано, тебя ждёт награда вон за той дверью!
- Скажите,- спросил Лыков,- эта игра, в смысле, игра моего воображения, никак не сказалась на судьбе моих друзей и родственников?
Абсолютный еврей вернулся на любимый диван, лёг и укрылся пледом. К Виктору Петровичу он, казалось, потерял всякий интерес:
- Ступай. Тебя ждут. У тебя и впрямь больное воображение. Как может на судьбе покойников отразиться детская настольная игра?
- Как? Уже – и покойников?
Лыков не душевнобольной, он просто сердобольный. Он чувствует себя ответственным за судьбы близких людей. Он желает им только счастья, и только живым.
- Из таких сердобольных всегда получались отличные диктаторы. И стория имеет опыт в воспитании диктаторов. Устоявшееся правило: кто хочет осчастливить народ, тот приносит ему самые большие несчастья. Запомни, никто в твоём сердоболии не нуждается так, как нуждается в элементарной порядочности. У меня – всё! – еврей укрылся с головой пледом. Разговор окончен.
«Нет, ещё не окончен… именно порядочность в Стерлядове – большой дефицит. Видел ли за весь день Виктор Петрович хотя бы одного порядочного человека? Все стерлядовцы его водили за нос ловко, профессионально. Это была цепная реакция недомолвок и обмана. Почему же Лыкова упрекают в том, чего недостаёт горожанам? А может быть, они смотрели на Виктора Петровича его глазами и позволяли вести себя так, как он вёл себя с ними? Как в «Солярисе», когда планета материализовала «память» через осознание вины человека.
И в Стерлядове точно так материализовывались греховные мысли Виктора Петровича. Совершалось его реальное грехопадение.
За следующей дверью его ждала награда. Виктор Петрович задумал: если совпадёт, значит предположения подтвердятся.
Всякий раз, мучаясь бессонницей, высшей наградой для себя он представлял именно то, что сейчас должно было находиться за дверью. Эта игра воображения безотказно срабатывала: сперва возбуждала, а затем резко и сильно успокаивала его. Не доиграв до конца наверченный им сценарий, он безмятежно засыпал. Иногда во сне спектакль доигрывался до финала, но сон привносил только муку. Ожидаемого наслаждения Лыков не испытывал.
Он вошёл в комнату почему-то окончательно уверенный, что его предположения сейчас же подтвердятся, и ужаснулся. Разочарование оказалось безмерным.
Это был рабочий кабинет. Большой письменный стол с перекидным календарём и мраморной подставкой под авторучки пришвартовался в дальнем углу. По стенам развешаны вымпелы и переходящее Красное Знамя. «Потому
