благоустроенную квартиру. Первый и последний этажи не предлагать».
«Алкоголизм бывает трёх стадий. Это – первой, второй и третьей стадии. Лечу все. Лечимся вместе».
Из какой дремучей пучины выплеснулась наружу людская боль? Откуда взялась у советского народа, планомерно униженного дефицитом, сила шутовства? Или это оттого, что нищие безболезненнее переносят навязанную им роль шутов? Или оттого, что боль других, посторонних людей представлялась Виктору Петровичу ничем иным, как ёрничанием? Что бы там ни было, но озарившаяся разноцветьем, многолюдная площадь не понравилась Лыкову. Предстало перед ним абсолютное многообразие человеческой раскрепощённости.
Желающие рассмешить стерлядовцев свежими политическими анекдотами шпарили ими с наспех сколоченных трибун. Чем изысканнее был их язык, тем он ниже спускался к гениталиям. Те, кто мечтал оплакать незаконно убиенных Романовых, кучковались под иконой с изображением Николая Кровавого. Сексуальные меньшинства собирали подписи под воззванием о полной легализации и конституционной защищённости социалистического мужеложества, а так же лесбиянства и зоофилии.
Чего только не происходило на площади, но не было одного – свободы. Той самой элементарной свободы, которая гарантировала завтрашний день. Уверенности, что завтра станет продолжением сегодняшнего карнавала, не было ни у кого. Просто горожане не имели представления о том, что свобода – это значит изо дня в день и всю жизнь говорить, работать, ходить, дышать, жить, и не быть преследуемым за всё это. И не быть обязанным за то, что «партия и народ» даёт тебе право говорить, работать, ходить, дышать и жить. Не было опыта свободы. Да и откуда взяться, если на Руси её никогда не было? Как не было и предков, которые ощутили бы на себе эйфорию свободы и сами передали бы её с генами потомкам.
Свобода – один лишь пьяный угар бурлака, проснувшегося вдруг через века в тихом конторском служащем безнадёжным воем:
«Эх, моя больная матушка Россия! И у тебя случаются припадки перестройки!»
Именно так стерлядовцам свобода и представлялась – как припадок эпилепсии: несколько мгновений блаженства, и расплата за это – мучительная долгая боль, крик отчаяния, пузырящийся пеной изо рта, и полное забвение той блаженной секунды.
- Я не могу смотреть на это безумие,- прошептал Лыков и осёкся, потому что понял, какой жуткой фальшью отдаёт его фраза, как тонко соответствует она костюму Виктора Петровича. Он-то теперь – не только одно целое с этим безумием. Он – Верховный этого шутовства. Он – король шутов, облачённый в противопожарные трусы. Вычисленный, сконструированный и вплетённый венцом в стерлядовский праздник дураков. Он не может смотреть на это безумие, значит – он не может смотреть в своё отражение.
На это тело, слепленное по образу и подобию (уж не того ли самого Адоная, который требует слепой веры, а взамен даёт лишь туманные обещания?), на эту голову, некогда считавшуюся светлой, незамусоренной общественным мнением. И привычные, милые, как никому другому, черты лица, по-мужски точёные, знакомые до каждой новой морщинки, до каждого нового волоска на подбородке.
Где раньше он или кто-то другой мог лицезреть это прелестное воплощение Создателя? Никто и нигде! А толпу?
Безликая и безумная толпа была всегда. Она лишена индивидуальности и даже порядкового номера. В ней множество хороших семьянинов, но она – не семья, в ней есть таланты, но она бесталанна, она кишмя кишит детьми, стариками, женщинами, но она беспола, у неё нет возраста, как нет имени и уважительного обращения к ней. Она имеет только название – толпа. Нигде так не стёрты человеческие грани, как в людской толпе. Она образовывается, чтобы насладиться или ужаснуться зрелищем – казнью на лобном месте или выносом тела любимого диктатора. Вот почему толпа легкоуправляема, подвластна малейшим прихотям и желаниям того, кто сулит ей предстоящие наслаждения. Не стоит труда рассмешить её, так же как не стоит труда её казнить.
Толпу не сложно обмануть, назвав её армией трудового фронта, потом присвоить ей почётное звание «Гвардейская» и по приказу отправить на освоение целины, строительство КАМАЗа и БАМа.
Дисциплинированная толпа – вершина достижений социализма. Это – коллектив. Коллективному сознанию, коллективному творчеству, коллективной свободе предшествовала полная коллективизация разрозненных толп.
Только в коллективе можно было обрести истинную свободу, неотрывно следуя идеалам коллектива, шагая в ногу с ним, ни на шаг не отступая от его принципов.
Вот что ужасное вдруг пришло на ум Виктору Петровичу: тот земной рай, который вынашивали, нянчили, пестовали в своих идеалах социал-демократы, есть ни что иное, как дружный, сплочённый коллектив, живущий по программному уставу, и перевыполняющий план. Этот райский коллектив живёт в одном громадном здании, с одной общей кухней, и даже общей спальней, где вызревает и крепнет с каждым годом дух коллективной свободы, где рождаются дети, которых направляют в спецдома, так называемые концентрационные лагеря, для воспитания в духе идей тех самых теоретиков социал-демократии.
Коллективу нужно здоровое, идейно подкованное подрастающее поколение, без эгоизма и индивидуализма в голове.
Идеальное общество для указаний и постановлений. Общество, которое оказалось злокачественной опухолью революции в одной стране. А революция, как Феникс, родилась из пепла Мировой войны.
Ленин всё-таки был великим теоретиком-интуитивистом. Он понимал, что для осуществления Мировой революции были созданы все условия. Шла Первая Мировая война. Момент упускать было нельзя, иначе пришлось бы дожидаться Второй, а может даже Третьей Мировой войны за обладание энергоресурсами.
Господи, до чего докатился в мыслях Лыков? Значит, Сталин и впрямь был верным ленинцем, и не на шаг не отступал от принципов социализма? Значит, нет разницы в национал-социализме и интернационал-социализме? А все эти идеи социального равенства, породившие кровавые революции – ничто иное, как борьба за обладание энергоресурсами? Когда стоишь перед толпой в одних трусах из бельтинга, когда страх перед толпой порождает ненависть к этой же толпе, не такое ещё придумаешь!
- Я не могу смотреть на это безумие!- закричал Виктор Петрович что было силы.
- Понял. Чего пугать народ-то? Можно и спокойно распорядиться,- прошептал на ухо старичок Тимоня и нежно взял Лыкова под локоть.
На экранах мониторов засветилась ярко-красная надпись «Джокер», нервозным зуммером отпикало двенадцать сигналов, и пошла рекламная вставка: карликовый шут в большом, не по размерам, колпаке с бубенцами неуклюже отбрыкивает брейк. Гости, собравшиеся вокруг королевского трона, и сам король, схватившись за животики, катаются от смеха по дворцовой зале. Вдруг, будто знамение господне, залу заполняют две руки. Они месят, давят, сваливают в кучу всех, и незаметно (надо отдать должное мастерски выполненной мультипликации) королевский дворец со всем его содержимым превращается в руках в колоду карт. «Джокер» становится главной картой в игре. Он бьёт королей, тузов. Он может быть любой масти и любой величины. «Джокер» свободен в своём выборе, как свободен он в абсолюте. Дурачок с бубенцами, шут – воплощённая в реалию мечта человечества об абсолютной свободе.
Не успели исчезнуть последние кадры рекламного ролика как, поскрипывая шкафом, вытащился на авансцену Василискин.
Он поднял руку, дабы угомонить толпу, выдержал паузу, и голосом, насквозь пропитанным библейской верностью в отца, сына и святого духа, оповестил стерлядовцев и жителей прилегающих районов:
- Судари и сударыни, дамы и господа, леди и джентельмены, колхозники и пролетарии, интеллигенты и продавцы, НТРы и БОМЖи, октябрята и ветераны, все остальные товарищи и иждивенцы! Мы с нетерпением ждали этого звёздного часа. Вы, надеюсь – тоже! - После каждого предложения Василискин подёргивал плечами, поправляя шкаф на спине, и, тем самым, побуждал Тимоню к недовольствию. Тот рисовал его на старческом лице крупными аллергическими пятнами.
- Нелёгким был путь к нашему совместному звёздному часу,- продолжал Василискин, встряхивая древесину,- можно даже сказать, кровавым был путь, поскольку революция бескровной не бывает, если судить по заглавию литературного бестселлера «Перестройка – революция продолжается». Итак, кровавым революционным путём мы добрались до главного действа нашей манифестации, прошу прощения – нашего карнавала!
Любому из присутствующих может улыбнуться фортуна и Верховный передаст ему в руки власть на время карнавала. А власть его действительно сегодня условно безгранична. Вот он стоит сейчас перед вами, простая русская баба, извините, то есть скромный чернорабочий прессы, обёрнутый в трусы из бельтинга, и быть может, выискивает глазами в публике своего преемника.
Он ещё не знает, что в его руках находятся жизни и судьбы больших людей, в чьих руках, в своё время, находились ваши жизни и судьбы! Так же, как неизвестна ему сладкая алчность власти, которой он будет переполнен и избалован через каких-нибудь два-три часа.
Виктор Петрович Брыковский – ярчайшее порождение демократического бесклассового общества! Тропический лес, нетронутый лесорубами перестройки, а лучше сказать, эмбрион, взращённый нами в стерильных условиях. Только он может сегодня править суровый и объективный суд над себе подобными!
Аллергические пятна на лице Тимони расцвели маками, он зло заскрипел зубами. Со старичком сделалось совсем плохо.
- Убрать!- прохрипел он и опустился на стул, ловко подставленный ему Эммой.
Тут же шкаф на спине Василискина развернулся на 180 градусов, дверцы широко раскрылись и сомкнулись. Шкаф со скрежетом заглотил «ерепенистого» оратора.
- Мы приносим вам извинения за непредвиденные неполадки. Обещаем, что виновный будет сурово наказан!- объявила Эмма от лица администрации.
Виктор Петрович не понял, к нему или к публике были обращены слова личной секретарши, но удовлетворённо мотнул головой.
- В таком случае без предисловий начнём торжественное показательное заседание!
Лыков ещё раз утвердительно мотнул головой. Готовностью дать незамедлительный ответ, пусть неправильный, как и мотнуть головой, если даже требовалось вместо этого поскорее смотаться пока цел, он всегда отличался от своих сверстников.
Детсад и школа путём поощрений прочно вбили ему знания о постоянной готовности к ответу. Вместе с аттестатом, открывая ему путёвку в жизнь, завуч школы говорила, широко скаля ворота золотых зубов: «Тебя не раз ещё привлекут к ответу. Ты весь путанный какой-то. Готовсь!»
Она словно читала его судьбу. Задним числом Лыкову можно было предположить, что завуч во внеурочное время, скрытно от общественности, занималась вредной и пустой наукой астрологией. Иначе из каких источников она извлекла, что Лыков - человек путанный? Не из учебника же по органической химии? Менделеевым не начертано в периодической таблице, что Лыков путанный какой-то, потому что всегда готов понести ответ. И путанный потому, что
