инициатива. Мы, татары, больше любим условие. С условием – и всё! Больше ничего Асия не сказала. Мы честно живём, не воруем. Недостачу покрываем, ревизию уважаем. Продаём хорошо. Умеем!
САМ лишний раз в этом убедился. Умеют, что, собственно, и предвиделось: продал первый свидетель, значит, заспешат остальные. И посыпятся обличения, пойдут продавать, кто дешевле, за копейку – кучку генералов, за рубль – Министерство обороны. Главк в Москве, наверно, за так, в нагрузку, отдадут. Теперь можно. Перестройка – революция продолжается! Глянь, кругом революционеры. Кругом жаждут крови. Плотным кольцом на приступ идут: «Кто был ничем». Малограмотные! Невдомёк, что те, кто был ничем, те ничем и останутся. Из ничего и выйдет ничего – ничего не выйдет. Первоисточники иногда надо просматривать. «Очередные задачи Советской власти» заучивать наизусть ещё в школе, как Пушкина: «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог». Даже к больному шизофренией дяде не могло быть жалости. Он уважать себя не мог заставить племянника, а тут: кто был, есть и останется ничем, пытается заставить уважать себя тех, кто был всем и всеми уважаем?
Судебное расследование, неуверенно продвигавшееся досель, и правда, пошло быстрее, побежало со спринтерской прытью к печальному для САМого финишу.
Тимоня не упустил возможности блефовать. В комнате свидетелей он распорядился поставить телевизор. И все, кто ещё не прошёл процедуру допроса, смотрели прямую трансляцию заседания. Смотрели в единодушном молчании, спешно меняя свои показания с сообразностью, как поделикатней им донести до сведения Верховного аморальный облик САМого. В зал суда они выходили уже окончательно спёкшимися.
Обвинитель Тимоня ослабил удила, сам расслабился и предоставил Виктору Петровичу полную свободу ведения судебного разбирательства. Верховный поплыл по воле волн. Он отложил шпаргалки в сторону и стал допытываться у свидетелей и придираться по всяким мелочам, не имеющим к делу касательства.
Например, когда Бабалебский в своих показаниях ненавязчиво намекал, что фолианты по искусству и тётки, которых он добывал и привозил САМому, обошлись отделу ТБ и лично его начальнику в сумму, равную той, что составила потери из-за травм и увечий на стройке в человекочасах за 40 лет, и что Бабалебский компенсировал в денежном эквиваленте все производственные потери – впредь до своей и пенсии своего последователя, Верховный вдруг бросился выяснять, большая ли у Бабалебского библиотека, читал ли свидетель «Обвал» В. Гроссмана, и не может ли свидетель через свои связи найти Верховному аксёновскую «В поисках жанра»? Это остро необходимо суду, в целях выявления истины, конечно.
Толпа на площади наблюдала за вымогательством с большим интересом и пониманием. Но ни один стерлядовец книгу Верховному не предложил, хотя было Лыкову заметно, что он сильно симпатизировал массам. Он местами, особенно когда поворачивался в профиль к площади и засматривался на секретаршу Эмму, казался «прямо своим в доску».
Тимоня тоже любовался Виктором Петровичем, а может собою, глядел на Лыкова-Верховного и любовался своей мудростью, проницательностью, тонким знанием Демиурга в том смысле, что возможности человеческой глупости неограниченны. Наслаждался Тимоня удачной сделкой с Виктором Петровичем, сделкой с тем, кто прикоснулся к Разуму и безошибочно принял Его, как вечность, когда соскользнул с когтей гигантской птицы, когда всмятку раздавил лицо, разбил и осыпал осколками душонки всю лестничную клетку Дома, в котором ему никогда не жить.
Лыков явился на свет, обнародовав себя, как все, с той незначительной разницей, что из-за ягодичного предлежания он не пытался никогда скрыть своё истинное отношение к миру, начиная с равнодушных акушерок и истощённой схватками матери – ко всем соблазнам жизни, ждавшим его за краем операционного стола.
И всё-таки Лыков оказался необычным младенцем. Он этого знать не мог, поскольку родился в государстве, на корню презревшим оккультные науки. А корни генеалогического древа по материнской линии были мощными, сплетёнными в большой кулак вселенской силы.
Древо проросло из семян, которые были рассыпаны по Земле в великом множестве, но Земля не принимала ни одно из них. Они высыхали и перед смертью лишь успевали напоить остатками своего сока более сильных. Сколько осталось на Земле тех, что проросли, корнями вцепились в камни? Однажды и навсегда Земля прокляла их. Она обрекла эти древа на забвение. Месть её была коварной – лишить генеалогическое древо веток в назидание случайным пришельцам, оставив голый ствол, похожий на одинокое телеграфное бревно в поле.
Итак, древнейшая магическая фамилия была приговорена к забвению, полувымиранию, «безфамилью». По приговору земного Разума в среде генеалогического бревна не должно было родиться ни одного мальчика. Контроль за полом эмбриона проводился строгий – только девочки-мокрощелочки. И от девочек – снова девочки. Так – до бесконечности.
Древо, в виде бревна, набирало силу стрельчатого роста, покорно сносило обречённость, а между тем вскармливала в себе мужицкий ген, отбирало для него самое лучшее из фамильного многовекового опыта. Своими повадками оно, бревно, напоминало старую деву, взявшую на воспитание пса без родословной, но обязательно с именем (кличкой) её первого возлюбленного.
Земля посмеялась вдоволь над шизой старой девы-бревна.
Но однажды, 28 лет назад, по причинам необъяснимым, от бревна отпочковался мальчик. Без лишнего шума, суеты, наученное горьким опытом фамильной матримонии древо, стыдясь обрушившегося на неё счастья, и так, чтобы никто не заметил, выбросило за спиною первую ветку.
Земле, видно, было недосуг разглядывать у каждого новорожденного средостения. Готовилась крупная кампания за экологически чистую среду во всём мире, за безъядернную зону в отдельно взятом государстве, и против баллончиков с дезодорантами, губительно пульвилизировавших на озоновый слой. Хотя, когда родился мальчик, ещё и слова-то такого не было – экология, и разговоры о чистоте окружающей среды не велись вообще: срать – было куда, срать можно было везде, но засрано было ещё не всё. Однако требовалось много времени, лет тридцать, для организации проведения этой крупной кампании в мировом масштабе.
Короче, Земля со своим пресловутым Разумом проглядела Виктора Петровича Лыкова. По недосмотру она позволила ему расти толстощёким, здоровым мальчуганом, ходить в ясли, получить всеобщее среднее образование, окончить ВУЗ. Когда же пришла пора ей опомниться и ахнуть от отчаяния азиатским землетрясением, было уже поздно. Витя прочно стоял на ногах, пил водку стаканами и портил девок. Сколько испорченных им подарило миру мальчиков? – одному генеалогическому древу известно. Учёт ведь не вёлся, а древо упорно скрывало, пышно расцветая и расползаясь вширь.
Ждать Земле от Лыкова хорошего было бы глупо. Чем он становился старше, тем больше фамильных черт проявлялось в его характере. Он будто вернулся к корням своего генеалогического древа, к семени, к ab ovo в правой штанине, и стал недосягаем для всеохватных, нежных, но не родных рук Матери-Земли.
Каждый остался при своём: Земля при трёх международных кампаниях, Лыков – при своей ненастоящей фамилии. Но каждый друг перед другом в долгу не остался.
Знай Лыков свою настоящую фамилию, докопайся он до единственного в роду мужчины – он бы поставил с ног на головы жизни окружавших его знакомых. Это – ни какой-нибудь мелкий слуга по фамилии Романов, Нарышкин или нищий духом и карманом скиталец Рюрик. Настоящая фамилия Лыкова и по сей день звучала молитвой в душах многих щедрых и милосердных прихожан Дома, в котором никогда не жить.
Тимоня подал знак – растопырил пятерню – и тут же под столом Виктора Петровича задвигался и ожил «наркушник с машиной». Лыков податливо вытянул ноги и получил «пятеричок». Он готовился к этой минуте, подогревался надеждой, что его не «кинут». Ужаленный «джефом», он нескрываемо блаженствовал перед толпой горожан во время прикола, без облома. А приход – моща-а! В общем, граждане стерлядовцы, «догнался» ваш Верховный:
- Как же так, косоголовый вы наш, единственный защитник угнетённых тружеников? Как же так, вы, профессиональная совесть заводчан и колхозников, плелись на поводу у Севидова?- пользуясь моментом, «по приколке», донимал Лыков председателя профсоюза Пылевого Столпа.
- Что?- пробовал не понимать Лыкова подсудимый лидер зависимого профсоюза.
- Да ничего, луку мешок!- веселился Верховный.
- Я не брал! У меня сад-огород. Выращенного там лука семье за глаза хватает на зиму.
- Откровенная ложь! Луку на зиму ни одной городской советской семье не хватает! Разве генерал по этому поводу в Пылевом Столпе не издавал приказ? Что-то типа: «В связи с обострением международного положения и вытекающего отсюда нового витка вооружений, приказываю туже затянуть ремни и предпочесть лук с хлебом чечевичной похлёбке. Подпись генерала, секретаря парткома и ваша».
- Такого приказа я не помню. Может и подписывался, но бессознательно, в бреду, не отдавал себе отчёта. Я часто болею, температурю, подписываю и ничего не помню. Я помню только по поводу НЛО подписывал приказ, чтобы успокоить трудящихся и настроить их на новые трудовые победы.
- А-а, это тот замечательный перл?- припомнил Верховный лист дела № 277 и зачитал по памяти.- В целях укрепления обороноспособности страны мы практикуем регулярные полёты НЛО? Как же, наслышаны. Жаль, что не успели подписать приказ о необходимости изменения траектории движения Солнечной системы?
Председатель профкома обиделся, окрасился болезненной краснотой и, мстительно засопев, напомнил Виктору Петровичу:
- Вот вы издеваетесь надо мною, а я не имею права, так как могу схлопотать к основному наказанию ещё и взыскание за нанесение оскорбления суду.
- Должно быть, вы правы – можете. Но прежде расскажите суду, как вы изобретательно обошлись с пенсионерами в подведомственном вами профилактории? Как одним росчерком пера лишили работы 50 человек за то, что вашему племяннику не предоставили одноместной палаты и питание за отдельным столиком?
- Приказ был законным,- как-то пискляво, с астматическим свистом, выдохнул зависимый профлидер,- вы не имеете права! Над приказом работал юридический отдел Пылевого Столпа. В профилактории имелись случаи передёргивания ставок и нарушения финансовой дисциплины.
- А если главврач, медсёстры, весь обслуживающий персонал не знали, что это был ваш племянник? Не вы ли виноваты в том, что заранее не уведомили их о родственнике?
- Всё равно, всё равно,- фальцетил профлидер,- не имеет значения. Мы не с потолка списали приказ. Это была вынужденная мера, и к тому же – первый шаг в гигантском мероприятии по чистке рядов наших работников.
- От пенсионеров,- добавил Верховный.
- Что вы притворяетесь дурачком корявым? Вы всё чудненько понимаете.
- А вот это уже – оскорбление суда. Внесите в протокол: обозвал суд дураками уродливыми, оскорблял жестами, игнорировал поставленные судом вопросы,- вошёл в образ
