Виктор Петрович, довольный единовластием, заскрипел трусами из бельтинга. Эдак ещё немного, и он, помимо почитания к себе, как обладателю трусов из бельтинга, заработает у стерлядовцев и популярность.
Популярность в широких массах почитания широких трусов.
Наступила пора сделать перерыв. В процессе судебного разбирательства осталось выслушать трёх свидетелей. А главный подарочек Верховному трусоносцу шёл последним.
Тимоне не стоило большого труда уговорить Виктора Петровича и его подручных «кивалок» начать допрос после перерыва с последнего «экстренно важного свидетеля, способного внести полную ясность в дело о «шестёрке». Он предчувствовал момент сладкой неги: именно сразу после перерыва и ни минутой позже – ради торжества генеалогического рудимента в образе Лыкова, ради потехи уже изрядно измученной стоянием публики, ради нового всплеска карнавального веселья, ради всего святого, что таилось в полумёртвых зародышах многотысячных душ.
По тому, как защитник Василискин, до мгновения вызова свидетеля, строчивший увлечённо что-то на листочках и складывший их в стопку со скоростью маркировщика – вдруг остолбенел, и нудно, словно обкурившийся аксакал, стал поворачивать голову к входной двери, стало ясно, что сейчас мурашками по телу пробежит нехорошое предчувствие быстрой развязки.
На сцену импровизированного, под сводами Горсовета, зала суда, демонстрируя с лёгкостью цирковой лошади отработанный шаг и разрез на бежевой юбке, прогарцевала замсеккомкома, обладательница многих наград ЦК ВЛКСМ, надёжный товарищ и верный помощник партии Соня-идеолог. Она держалась так непринуждённо, словно была вызвана не для показаний, а за очередной наградной грамотой со значком «Ветеран комсомола» в честь юбилейной даты – 10-летия пуска свинокомплекса. Масса, кишащая под ногами на площади, была для неё делом привычным и не смущающим.
На митингах, общих затяжных комсомольских собраниях, стоя в числе правофланговых или сидя в президиуме, Соня-идеолог уже научилась спать с открытыми глазами. Так же успешно она овладела и многими другими хитростями работы замсека комкома, и находилась в той стадии самообразования, когда по силе воли, бюрократической стойкости, морально-политической непробиваемости могла успешно соперничать с секретарями горкома партии, а следовательно, вполне созрела для работы инструктором райкома.
Чистая правда, что стерлядовцы залюбовались её походкой, и зацокали языками, покачиваясь в приятном удивлении, совсем как «сезонные нацмены пляжного охмурения» по всему Черноморскому побережью.
Н.Д. Мариец – не дурак! Нет, не дурак. Он знал толк в подборе кадров. Только за одно это ему можно было вынести оправдательный приговор, с выплатой денежной компенсации - за месяц отбывания под стражей, и перевести на должность начальника отдела кадров Советского Союза. Тогда вся страна превратится в длинноногих женщин и научится ходить по струнке, грациозно отбивая шаг, и вызывая у мужской половины страстное желание – затрубить во весь голос, как олень в пору случки, и кинуться всем скопом на овладение планов пятилетки в нормативный срок – три года. Произойдёт прямо-таки групповое изнасилование пятилетки.
Секретарь парткома гордо тянул голову и не имел силы скрыть перед публикой самодовольство. Однако с площади стерлядовцы, которые в тот момент по рассеянности задели Н.Д. Марийца взглядом, подумали одинаково все: подсудимого страшно мучают газы. На фоне скользящей тени Сони-идеолога секретарь парткома выглядел не гастрономично.
Из всех участников судебного спектакля только Эмма не удостоила взглядом «шееногую» комсомолку. Она будто стыдилась надвигавшейся развязки, особенно – театральных жестов Верховного, который, вкусив власти, начал обнаруживать в себе черты волевого человека, и пьянеть на глазах - от обманчивой, дешёвой веры в свою исключительность.
Власть, сколько ей не ищи оправданий, неизбежно приводит к тяжким заботам только о самом себе. Нет властителю ни времени, ни желания задуматься об окружающих его согражданах без трусов из бельтинга. Пусть сами лезут из кожи, чтобы не выпасть из «круга», не затеряться среди сатиновых трусов.
Виктор Петрович – очень способный властитель. Постигает азы диктаторского искусства необычайно быстро. Для этого у него имеются все данные: он слабоволен, неуверен в своих действиях, чрезвычайно хвастлив, поэтому чаще других спотыкается на собственном, прямо-таки неизлечимом вранье. Его можно уличать во вранье буквально после каждого слова. Пристыженный и обиженный тем, что уличён, он готовит всякие козни и месть обличителю, а между тем, продолжает врать другим доверчивым знакомым. Он отлично понимает, что врать – жестоко, но так же понимает, что не врать – лишиться уважения и любви знакомых. Без вранья он никто, безликое подобие порядочного человека. Лучше быть Калифом на час, а дальше – плевать, что о нём говорят бывшие друзья. Дурное о нём говорят враги.
В таком ракурсе Эмма видела Виктора Петровича, и переубедить её не мог даже Тимоня в приказном порядке. Она тоже неплохо разбиралась в людях и могла отличить от повального контингента мотыльков редкого мужчину её мечты, от которого пышет жаром добродетели. А Верховный – даже не мотылёк. Он ещё мотыльковый кокон.
И доказательством её правоты станет эта не совсем чистоплотная сцена допроса свидетельницы.
Эмма старалась внести в протокол каждое слово, каждое междометие, хотя не менее важными ей казались менявшиеся в темпе кадров диапроектора выражения на лицах обеих сторон: от грозного неверия, до кислой мины обречённости. Должно было быть так! Но Эмма не видела, она отстукивала вечным пером строчки, строчки, строчки:
Верховный: - Ваше имя?
Соня-идеолог: - А какое бы ты имя хотел услышать?
В. – Настоящее.
С-и. – Значит, выбор за тобой. Хочешь – называй Мотольдой?
В.- Это ваше настоящее имя? В обвинительном заключении стоит – Софья.
С-и. – Настоящее? Такое же настоящее имя, как твоя фамилия – Лыков?
В.- Странная у вас манера разговора, у вас каждое предложение вопросительное. Назовите отчество, фамилию?
С-и. – Фамилия моя – Брыковская, но в связи с выявленными новыми обстоятельствами будет двойная фамилия Брыковская-Лыкова! Свою девичью фамилию я поменяла на фамилии мужа.
В. – Суду не интересны ваши уточнения. Назовите ваше настоящее… То есть? Как Брыковская-Лыкова? Не хотите ли вы сказать, что?...
С-и. - Верховный, Виктор Петрович Брыковский-Лыков, то есть ты – мой законный супруг? И для тебя это выглядит новостью? Всем весело, всех ты рассмешил! Не надо, Витя, раздувать ноздри, не злись. Ты первый начал.
Возглас Кричалиной со скамьи подсудимых:
- Потрясающая новость! И давно вы устряпали брак?
Прокурор: - Прошу сделать замечание гражданке Кричалиной. Совсем распоясалась резинкой на рейтузах.
В.- Я… Заметил,.. сделал… Извините, у меня вар в голове.
Кричалина: - Не оповестив партком? Бросилась замуж? Опорочила себя, как коммунист и зам. секретаря комкома. За кого? Эх, ты! Такое грязное пятно ещё не падало на Пылевой Столп!
Прокурор: - Становится невыносимым поведение гражданки.
Василискин: - Подзащитная, заткнитесь ненадолго! Придёт время, вам дадут последнее слово!
Кричалина: - Да ну вас всех! Не понимаю: променять каръеру, завидные перспективы, авторитет на какого-то корреспондентика, писулятора, на чернь газетную?
С-и. – Мне каръера не нужна. В отличие от других, я любимого человека не променяю на «Интернационал».
Прокурор: - Отвечайте только на вопросы суда, не отвлекайтесь. Как отразилось на вашей каръере то, что вопреки давлению парткома вы не оставили Брыковского?
С-и. – Никак. Потому что с того времени отражаться было не на чем. Я была, как бы это сказать, чтобы вас не обидеть, не остранена, но тактично оттеснена от идеологической работы.
Прокурор: - Ваши подозрения имели основания? Подтвердились они конкретными случаями? Или так считали только вы и ваши коллеги по работе в комитете комсомола?
С-и.- За месяц до того, как в парткоме прознали о наших отношениях с Витей, руководство Пылевого Столпа решило послать меня в Сочи, курировать Международный фестиваль молодых строителей коммунизма. Но через месяц мне отказали, туманно сославшись на то, что в Сочи будет много иностранцев, а строительные объекты Пылевого Столпа являются государственной тайной. Во избежание утечки информации о свинокомплексе на 10 тысяч голов и котельной, построенной на территории парка культуры и отдыха имени ХХ съезда КПСС, Пылевой Столп отказался направить на фестиваль делегацию своей молодёжи. Мне очень жаль, что из-за меня пострадали ещё 27 делегатов, тем более, что акты вредительства на свинокомплексе и котельной имели всё-таки место и без нашего участия на Международном фестивале. В первом случае: обвалилась крыша, во втором – башня котельной дала крен в 15 градусов.
Для душевных бесед меня неоднократно вызывал на ковёр Н.Д. Мариец и убеждал, что «покуда он мой друг, меня в обиду никому не даст, ни корреспонденту, ни какому другому рецидивисту, наркоману и бабнику венерическому». Говорил, что «главное для замсека комкома – это работа, работа и дружба. Надо дружбой крепить отношения с ним, с генералом, покуда не потеряны репутация и смысл жизни». Я не знаю, что он вкладывал в понятия «репутация и смысл жизни», только одновременно в соседнем кабинете Кричалиной печатался приказ о переводе меня в СПТУ на должность мастера по обучению кровельным работам. Мариец же на одной из планёрок, на которых моё присутствие стало необязательным, проговорился в мой адрес так: « Жаль, хорошая была девка. Пошла вместе с Брыковским проходить мимо жизни».
Василискин: - Вам прямо так и говорили, что Брыковский – наркоман и бабник? А может вы превратно поняли слова Марийца?
С-и. – В лицо мне говорил Можайский.
Прокурор: - И вы ему верили?
С-и. – Нет. Даже если бы меня Можайский провёл по тем семнадцати публичным домам, где, как божился Можайский, обитал среди наркоманов и проституток Витя, я бы всё равно не поверила. Я знаю, как умело готовятся такие спектакли в Пылевом Столпе. Сама была однажды невольной участницей.
Тогда с объекта нас привезли в церковь, переодели – натянули на всех платья служителей церкви, навесили кресты, разлили в стаканы водку, разложили закуску на амвоне и сказали, что мы, счастливчики, будем сниматься в кино, что сцена, которую мы репетируем, раскрывает закулисную жизнь распространителей «опиума для народа». В то время я, сразу после института, начинала работать на стройке мастером, верила руководству, как отцу родному. Сказали – отплясывать канкан, я и отплясывала в церкви на совесть, словно танцовщица из Мулен Ружа и поила из горлышка изображения святых на иконах. Оргия - так оргия, как велел режиссёр. А в самый разгар репетиции вошёл в церковь молодой парень лет двадцати. Навек запомнила его лицо: оно было таким, как у людей, решивших наложить на себя руки. Он сдавливал себе грудь – может, крест прижимал? И вдруг разрыдался, повалился на спину и задёргался в конвульсиях. Изо рта – пена.
