"Изнасилованная страна"

кирпичные гаражи. Несколько домов были двухэтажными.
  - Вот, весь город построил им эти дворцы,- сказала одна из женщин.
  - Сейчас зима. А летом здесь да там, на речке, и колются, и спят вповалку. Хотя таборщики стараются, чтоб у себя - только продавать. Требуют уходить.
  Они медленно, озираясь, пошли по улице, словно разведчики на вражеской территории. Очевидно, квартал постоянно осознавал опасность своего бизнеса: только лёгкая позёмка, заклубившись у ног Максима, пробежала по улице мимо двух-трёх домов, как из одного двора вышла группа детей, из другого выглянул взрослый человек и без всякого стеснения принялся в упор рассматривать чужаков.  Когда группа с Максимом впереди и с арьергардом                                                      
в виде молчаливого мужичка поравнялась с дозорным, тот крикнул:
  - Эй, что надо здесь? Сейчас милицию вызываем.

                                                      116
  - Лучше сухари суши, Степан,- также громко и вызывающе ответила женщина, которая первой заговорила с Максимом на кладбище.- Вот смотрите, здесь в каждом доме торгуют героином. Да вон...- она махнула рукавом, и действительно, метрах в ста, в переулке, двое молодых людей быстро вышли из двора и, подняв воротники и согнувшись от ветра, зашагали в сторону города.
  -Что - сухари?! - заинтересовался цыган. - Кто такой?
  - Московский корреспондент! - с удовольствием объяснили ему. - Сейчас о вас в газете напишут! Будет тогда и вам, убийцам, и вашим покровителям!
  Степан, явно озадаченный, поковырял пальцем в зубе. Однако это не помогло, и он быстро пошёл в дом.
  - Ну, всё, сейчас будет тревога.
  - Вот и хорошо,- бодро ответил Максим, который чувствовал себя уже не так подавленно, как на кладбище. - Послушаем противную сторону.
  - Эти не разговаривают. Эти нападают, - сказала Светлана Олеговна.- Может, вас побоятся.
  Они прошли почти до конца квартала, когда сарафанная или электронная почта сделала своё дело. На улицу вышли несколько женщин, за ними потянулась малышня. Местные быстро приближались, явно подзадоривая себя громким разговором.
  - Чего им надо?!
  - Писать будут на нас!
  - Зачем писать?! Что?! Не как люди живём?!
  Довольные назревавшим концертом дети просто бегали друг за другом и дразнились.
  Максим обратил внимание, что в толпе маячит и один представитель сильного пола, но явно не из Табора — низкорослый парень лет двадцати пяти-тридцати, с изрытым ямками лицом, словно оспенным.
  - Спокойно, разберёмся,- вставлял он иногда фразу в речитатив цыганок.
  - Здравствуйте,- первым начал разговор Максим.-Я корреспондент газеты… -он показал удостоверение. - Большая группа горожан обратилась к нам в редакцию с информацией о том, что в этом квартале массово торгуют наркотическими средствами.
  -Пошёл ты на ..., сволочь! Зачем пришёл?! Что тебе надо, урод?! Уходи прочь!
  Максим опешил, а на него несколькими голосами обрушились четырёхэтажные проклятья. И не только это. Детвора вдруг схватилась за снег и принялась швырять его, окружив гостей со всех сторон, а одна из местных жительниц повернулась спиной, задрала подол дублёнки и принялась махать им, словно надеялась организовать снежную бурю. Поднялся невообразимый гам. Впрочем, атака, за исключением рыхлых и неопасных снежков, была скорее психической, нежели боевой: вплотную никто не сходился. Женщины, спутницы Максима, отреагировали по-

                                                     117
разному: одна стояла молча и с сожалением смотрела на бесившихся, Светлана Олеговна качала головой, и на глазах у неё заблистали слёзы, остальные активно вступили в перебранку, стараясь, впрочем, удерживаться в рамках нормативной лексики. Мужичок же вдруг вышел вперёд и, смело вклинившись во вражеский лагерь, взял за шиворот парня-наркомана и потащил к своим.
  - Пусти, дядь Коль! Отстань! - орал тот.
  - Гадёныш, мать бы пожалел! Она ж в больнице другую неделю!
  - Она мне не мать! Мне вон Зойка - мать! Она мне дозу в долг дала, а мать денег не даёт! Что, помирать, да?! Ну, её ... такую мать! Я - здесь живу!
  - В рабстве, да?! — мужичок отвесил племяннику затрещину и толкнул в сугроб.- Сдохнешь, как собака... дурачок.
  Продолжалось всё это не более пяти минут, но грязная ругань, к тому же из уст женщин, остервенелый снежный приступ маленьких бесенят, не стеснявшихся материться при матерях, дама с толстым задом в качестве главного аргумента в споре подействовали на Максима так, что, когда впереди, из-за угла, появился милицейский УАЗик, он вздохнул облегчённо, хотя сразу понял: цыгане позвонили «крыше», и ребята приехали по его душу.
  Легче и впрямь не стало. Четыре парня в форме окружили их группу, оттеснили к своей машине, прикрикнули на местных, и только тогда старший, коренастый сержант с короткими усиками, обратился к одной из женщин:
  - Опять задерживаем вас здесь при совершении хулиганских действий? Придётся составить протокол. А дальше пусть решают. Вплоть до возбуждения уголовного дела.
  - Бери нас в свидетели, Коля! - крикнула одна из цыганок. - Всё подпишем: пьяные, нас избивали, одежду порвали! Давай, Коля, давай! Премия будет! Работайте!
  Сержант поморщился, но ничего не ответил.
  Тихо подъехала тёмно-синяя иномарка, но кто в ней сидел, разглядеть из-за тонированных стёкол - а она встала боком к «хулиганкам» - не представлялось возможным. Местные притихли, но не уходили и о чём-то спорили между собой. Их детвора моментально растворилась, будто зарылась в сугробы.
  Сержант сразу весь подобрался, строго осмотрел задержанных и, наконец, обратился к Максиму:
  - Покажите ваше журналистское удостоверение.
  Он даже снял перчатку, чтобы отнести книжечку к иномарке. Там её долго рассматривали, а милиционер стоял возле открытого окошка, откуда выходил пар, и, полусогнутый, с готовностью смотрел внутрь, ожидая указаний. Обвиняемые вели себя, на удивление, спокойно. Видать, это была не первая их стычка в Таборе. «Сколько раз приходили они сюда за своими детьми? –

                                                    118
подумал Максим. - Подбирали где-нибудь у забора, сидели рядом, рыдали, глядя, как умирает кровиночка, потом тщетно пытались убедить всё бросить, вернуться к нормальной жизни, к людям. И так из года в год. А потом везли любимое дитя в Новый город и продолжали ходить к нему, уже не уговаривая...»
  -Кому ты служишь? У тебя ж нормальная мать, порядочный отец, - услышал Максим голос Светланы Олеговны. — Как ты можешь так поступать с нами? Или тебе тоже Зойка - мать? Они у нас детей забрали. А вы нас же под арест?
  - А я что? — смутился один из милиционеров и покосился на товарищей. - Я в этой пирамиде самый нижний кирпичик, на меня все сверху давят... Вот с верхних и спрашивайте.
  Наконец, вернулся сержант, а иномарка начала разворачиваться, чтобы уехать. Он медленно подошёл к корреспонденту, встал вплотную и зачем-то повторно прочитал его удостоверение.
  - Российский журналист. Да?.. Наш тебе большой и толстый совет…- он усмехнулся. - Поезжай-ка ты в свою Россию. А здесь наше царство... Через час пробьём твой адрес и всех близких-родных. Так что ходи по Москве и вздрагивай. И лучше не пиши про нас.. Забудь. Всё! Тёток в отделение! - скомандовал он  громко.


                           Псовая охота

  Доехав на дачном автобусе до восьмого километра, она вышла, осмотрелась и неторопливо, опираясь на палочку, двинулась по одной из улиц красивого посёлка, где все строения сильно походили на средневековые европейские замки. Высокие заборы, крепкие, неприступные для врагов ворота, невидимые, но злобно лающие собаки за крепостными стенами вилл, башенки, украшающие двух-, трёхэтажные дворцы, верно, с часовыми, у которых на плече острая алебарда или толстый мушкет…
  Она шла прямо, точно зная направление, и минут через двадцать оказалась на берегу озера. Оставив причал с катерами по левую руку, устало и упорно проковыляла последние полкилометра по боковой улице и остановилась отдышаться возле широко распахнутых ворот.
  У сторожевого домика стояли три охранника – двое средних лет, один помоложе, все в красивой тёмной форме с блестящими пуговицами и средствами обезвреживания на широких ремнях. Они сразу обратили внимание на странную визитёршу, но постоянно въезжавшие в ворота автомобили минут пять мешали страже разобраться с чужачкой.
  Охранники делали стойку почтения каждой машине и вежливо улыбались ей всеми частями формы, особенно пуговицами. Гости притормаживали в

                                                      119
узком месте, давая возможность сверить номера, а один из них остановился ненадолго, пока охранники созванивались с кем-то и получали указания.
  - Надо же, и месяца не проездил на своём новом «Майбахе» и опять поменял тачку!.. – услышала старушка, которая теперь стояла у самой границы виллы  и прочей земли и терпеливо ждала, когда можно будет обратиться.
  - Бабка! Тебе чего?! – сказали ей уже другим тоном – отрывистым и раздражённым.
  - Тоже на именины прибыла! Спроси у неё пригласительный билет!
  - Ага! А «Мерседес» оставила за углом!
  Троица охранников захохотала. Улыбнулась и просительница.
  - Здравствуйте, сынки! Мне бы с Николаем Николаевичем поговорить. Только одну минуточку…
  - Так что ты сюда припёрлась, дура?! Есть приёмные дни, вот и приходи в эту…как её…администрацию города! Там с хозяином…мэром и поговоришь!
  - Я ходила. Два месяца ходила. А его всё нет и нет. Не успею я, сынки. Мне срочно нужно.
  - А что за спешка?! Подыхать собралась?!
  Над нею снова посмеялись, но старушка оказалась необидчивой. Она солидарно улыбнулась, но это не было заискиванием. Она улыбнулась спокойно, тепло, словно радовалась, что кому-то весело.
  - Поживу ещё… Дом у меня сносят. А на том месте хотят построить что-то… Торговый дом. Вот. Так мне взамен двухкомнатной квартиры дали комнатку в общежитии. А оно старое, и живут там сплошь вьетнамцы. И моя комната у них… Вот спрошу Николая Николаевича, как мне быть. Я уже в пяти кабинетах была: все отсылают… Другим жильцам квартиры дали, хотя и в стареньких домах, а мне это общежитие.
  - Правильно сделали! – отмахнулся один из старших охранников, увидев машину очередного гостя. – К детям переезжай! Ещё отдельную квартиру хочет!
  - К детям? – удивилась старушка. – Так это ж на кладбище… Никого у меня больше нет. Сначала муж Чернобыль ликвидировал и помер. Дочка военнослужащей была, связисткой. Хотела подзаработать на собственное жильё, в Чечню поехала. Так вроде как свои убили. Неуступчивая была… Вот. А два года с половиной тому назад младший мой ушёл из жизни. На Новый год это случилось. Выпил в гостях плохой водки и умер. Все потравились: пять человек. А умерли Толя, его друг и другова жена. Остальных ещё спасли. Так что не к кому мне переезжать, ребята, одна я. Теперь хоть в подвалы иди живи…
  Так рассуждала она некоторое время, но никто больше не заговаривал со старушкой и даже не смотрел в её сторону: гости въезжали, охранники встречали их, умная овчарка у пункта пропуска, сидевшая на белой, блестевшей от солнца цепи, вежливо провожала взглядом чужие автомобили

                                                     120
и всем своим крепким, упитанным телом показывала: граница надёжно охраняется. Из-за высокой ограды доносились голоса и звуки музыки.