оранжевого марева, озираясь по сторонам, но ничего особенного вокруг не происходило. Потом он сделал сразу два интересных наблюдения. Во-первых, впереди, прямо по курсу, появилась какая-то непонятная тёмная точка. Он было подумал, что это ему кажется, что это возникший на почве визуального однообразия обман зрения, но все его тут же заверили, что никакой это не обман, что и в рубке на мониторах видна эта же самая точка. Во-вторых, края шара по всему внешнему радиусу (или горизонту) стали со всех сторон надвигаться, в то время как поверхность прямо по курсу выгибалась в обратную сторону. Вскоре шар стал походить даже не на диск, а на некую гигантскую чашу, к дну которой устремлялся сейчас Диксон. Первым о причинах происходящего догадался Панкратов.
— Кажется, это не шар, — объявил он. — Кажется, это вообще не материальный объект.
— Что же это? — спросил кто-то.
— Это... Это тоннель.
— Тоннель?
— Да-да, обычный межпространственный тоннель в какой-то иной мир. Что-то вроде нашей гипер-телепортации, только посложнее.
— Ничего себе, обычный...
— Ну, не совсем обычный, конечно. В него можно войти из трёхмерного пространства по любому направлению.
— Как такое может быть?
— Риманова геометрия! — воскликнул Штейниц. — Что удивительно, в очень малом объёме. Этакий лоскут многомерного пространства, непонятно откуда и как к нам попавший.
— Совершенно верно.
— А может, и не Риманова, а Лобачевского-Гаусса, положительная то есть, — вставил Ермаков.
— Это сейчас не принципиально, — сказал Панкратов. — Главное, что мы это уразумели. Перед нами — многомерный пространственный континуум. Может быть, даже — пространственно-временной континуум.
— Ох уж эти мне теоретики! — проворчал Янковский.
— Интересно, что будет дальше?
— Надо чуть-чуть подождать. Я не удивлюсь, если там обнаружатся ещё какие-нибудь точки.
— Энтони, — спросил Гиричек, — что ты можешь сказать о природе этой точки?
— Пока ничего. Надо подобраться поближе.
— А может, не стоит, — засомневался Янковский. — Может, переложить дальнейшую разведку на автоматику, а десантнику вернуться пока что на корабль?
— Вы забыли, — напомнил Шпагин. — Силовое поле автоматику не пропускает.
— Ах, да!
Пока суть да дело, Диксон продолжал движение. Вскоре тёмная точка впереди посветлела и превратилась в крохотный диск голубоватого цвета. По мере продвижения он постепенно вырастал в размерах, пространство же за спиной Диксона, на которое он время от времени оглядывался, как бы схлопывалось в обратной пропорции, сжималось как бы и вскоре превратилось в усыпанный звёздами шар, словно бы подвешенный в безбрежном оранжевом мареве. Связь, впрочем, от этого ничуть не пострадала, оставаясь по-прежнему превосходной. Потом на поверхности голубого диска стали проступать какие-то неопределённые разноцветные пятна, извилистые линии, полосы. Диксон пригляделся повнимательнее, но тут ощутил резкий толчок, от которого остановился, обнаружив, что шнур из ретранслятора больше не стравливается.
— Стоп, машина! — пробормотал он.
— Что такое? — сейчас же отреагировал Гиричек.
— Да так, ничего особенного. Катушка целиком размоталась.
— Три тысячи метров?
— Три тысячи метров.
— Хм... Что ж, у тебя имеется ещё один ретранслятор. Устанавливай его и продолжай движение... Или, может, какие-то сомнения?
— Да нет, всё в порядке. Сейчас я всё сделаю.
Он отстегнул от пояса второй (и последний) чёрный шар, установил его, как и предыдущий, соединив один с другим посредством шнура, и возобновил движение. Постепенно голубой диск впереди вырастал в размерах, пятна и полосы на нём проступали всё более отчетливо, и вскоре стало, наконец, ясно, что прямо по курсу действительно выход в какое-то пространство. Пространство, к Солнечной Системе абсолютно никакого отношения не имеющее.
Что же до усеянного звездами шара родного пространства, то тот к этому моменту исчез за спиной совсем, превратившись сначала в неопределённую точку, а потом и без следа растворившись в оранжевом мареве.
Тут Диксон ощутил второй резкий толчок, засвидетельствовавший, что и вторая катушка целиком размоталась. Тогда он вынул из разъёма на поясе шнур (отпущенный, тот сразу же стал втягиваться обратно в ретранслятор) и, перейдя на обычный режим «Г»-связи, доложил следующий план действий. Чтобы не терять контакта с «Витязем», он переустановит второй ретранслятор ближе к выходу из тоннеля, с таким расчётом, чтобы коммуникационный шнур смог пересечь третье силовое поле, которое наверняка впереди имеется. Оба ретранслятора будут в это время работать в режиме беспроводниковой «Г»-связи. Но это потом. А сейчас он продвинется ещё на какое-то расстояние, чтобы составить более полное представление о театре предстоящих действий. Гиричек, поразмыслив несколько секунд, дал на это согласие.
Когда оранжевое марево позади и открывшийся пейзаж впереди сравнялись в размерах, превратившись как бы в две половинки одного целого, Диксон замедлил движение. Большую часть пространства прямо по курсу занимало голубое небо, на фоне которого выделялся туманный край располагавшейся внизу планеты. Были видны жёлто-зелёные материковые пятна, облака, белой ватой покрывавшие то там, то здесь поверхность планеты, изумрудная океаническая гладь. Ещё несколько планет поменьше (а может, не поменьше, а просто располагались они подальше) было там. Одна, самая из них большая, сизым горбом вставала из-за горизонта. Другие, числом пять, располагались значительно выше, проплывая по небосклону, словно бы своеобразная космическая флотилия. Поверх всего этого сверкал иссиня-белый диск местного солнца, обрамлённый в гигантскую корону.
Засмотревшись, Диксон прозевал момент перехода через силовое поле. Вернее, он его зафиксировал, но как-то отстранённо, как бы краем сознания и не сразу, а потом, когда через несколько секунд спохватился, было уже поздно — он падал на планету, которая постепенно к нему приближалась. Связь с кораблём, естественно, была утрачена опять. Он хотел было, включив ранцевые двигатели, вернуться, но вдруг передумал. Открывшаяся ему картина словно бы заворожила его. Планета приближалась медленно, и падение совсем не казалось опасным. Во всяком случае, он в любой момент мог включить ранцевые двигатели, чтобы замедлить его. Какая-то необъятная ширь и словно бы наипрозрачнейшая чистота ощущались вокруг. Краски этого мира казались глубокими и богатыми на множество разнообразных оттенков, неизвестных земному глазу. В какой-то момент он словно бы выключился из реальности, провалившись в небытие, а когда очнулся опять, обнаружил вдруг, что уже не летит, а лежит, лежит на спине, широко раскинув руки, лежит в высокой траве, стебли которой склоняются к нему, а высоко-высоко над ним — одно только безбрежное голубое небо с проплывающими по нему планетами, с оранжевым шаром, который тоже был там и почти ничем, кроме цвета, не отличался сейчас от этих самых планет. Как именно осуществился переход — от полёта к этому безмятежному лежанию на траве — было совершенно непонятно. Мало того, раздумывать над этим не хотелось совсем. Точнее, было просто не до этого. Какая-то длинная и явно любопытная морда с тёмными, навыкате, глазами и мерно двигающейся челюстью придвинулась вдруг к нему откуда-то со стороны. Фыркнув, она обнюхала шлем Диксона и исчезла, убравшись куда-то за пределы видимости. Помедлив секунду-другую, Диксон сел. Лошадь (это действительно была лошадь — высокая, стройная, изумительно белоснежной масти, с длинной гривой серебристых волос) паслась неподалёку, метрах в десяти, пощипывая траву. Справа был какой-то полускрытый травой предмет, угловатыми формами явно не вписывавшийся в окружающий пейзаж, предмет, в котором Диксон с удивлением распознал вдруг давешнюю пластиковую капсулу, запущенную в оранжевый шар с лабораторными мышами. Сейчас эта капсула была пуста, и в ней зияла дыра неправильной формы. Должно быть, мыши прогрызли её и разбежались кто куда. А может, её прогрыз кто-то другой, даровав, тем самым, заключённым в капсуле мышам свободу. Раздумывать над этим тоже совсем не хотелось. Диксон встал, озираясь по сторонам. Пейзаж вокруг был самый что ни на есть первобытный. Справа, шагах в пятистах, темнела роща, поверх которой в небо упирался безлесный косогор. Слева же земля подымалась ещё круче, склон был покрыт редким кустарником, похожим не то на шиповник, не то на боярышник. Кусты были усыпаны яркими пурпурными цветами. Только на самом верху косогора имелся предмет явно искусственного происхождения, какой-то каменный то ли обелиск, то ли ещё что, похожий на поставленную вертикально дверь. Каких-либо других признаков цивилизации Диксон, как ни старался, не обнаружил. Потом его внимание переключилось на другое. Из-за кромки косогора появилась вдруг голова, голова несомненно человеческая, хотя и необычная на вид. Под копной торчавших в разные стороны соломенных волос было размалёванное всевозможными красками лицо — синий лоб, чёрные широкие брови, оранжевый, картошкой, нос, яркие пунцовые губы. Пока Диксон разглядывал это лицо, человек вдруг одним резким порывистым движением как бы вырастился из-за косогора сразу по пояс, показав, что одет он в тёмно-бордовый пиджак и клетчатую рубашку. Потом он следующим движением — таким же резким и порывистым — вырастился по колени. Ещё несколько движений понадобилось на то, чтобы вырастить из-за косогора ноги, точнее, те их части, что были ниже колен. Поистине, они были так длинны, что всё остальное тело превышали, как минимум, в четыре, а то и в пять раз. Пока Диксон изумлялся, человек перевалил через кромку косогора и, преодолевая за раз по шесть-семь метров, зашагал вниз. И тут Диксон догадался, что этот странный длинноногий человек — клоун, самый обыкновенный клоун, какие выступают в цирках, потешая пришедшую на представление публику. Наверняка у него под сине-жёлтыми полосатыми штанами скрываются обыкновенные ходули. На Диксона этот клоун, занятый, видимо, своими делами, не обратил ни малейшего внимания. Он прошёл от него метрах в сорока, пересёк долину и стал взбираться на новый косогор. Вскоре он исчез совсем. Тут только Диксон сообразил, что, оказывается, не смотря на приличное расстояние, разделявшее их, он успел разглядеть этого клоуна во всех мельчайших подробностях. Удивлённый этим, он принялся снова озираться и сразу же сделал несколько очень интересных открытий.
Во-первых, этот мир словно бы функционировал в каком-то ином, нежели на Земле, скоростном режиме. Как бы время здесь текло по-другому, что ли. Чтобы сохранять с ним, миром, мало-мальски устойчивый контакт, необходимо было постоянно совершать какое-то внутреннее усилие. И это не всегда получалось. То и дело Диксон чувствовал, будто вываливается на короткие мгновения из этой реальности в небытие, возвращаясь, впрочем, тут же обратно. Каких-либо сверхнеудобств, правда, это не доставляло. Видимо, потому (и это во-вторых), что, покрывая всякие негативные эмоции, как бы изгоняя их, сердце было переполнено какой-то неизъяснимой сверхъестественной радостью. Каждый миг бытия в этом мире был переполнен радостью.
