понравилось бы больше. Я очень Древнюю Грецию люблю, Рим.
— Если поступите в нашу Академию, — заметил Диксон, — будете играть в Древнюю Грецию хоть каждую неделю. Ещё надоесть успеет.
— Не слушайте вы этого пессимиста. Он вам такого наговорит. ТВИР — это прекрасно, — замахал руками Литвинов и снова пустился в длинные путаные объяснения. — Органопластика, — говорил он, — синтезирует там целиком только сравнительно небольшие предметы, вроде меча или одежды. Что же касается макрообъектов, к примеру дракона, то синтезируется только ближайшая к человеку часть, именно та, с которой он может вступить в непосредственный контакт. Остальная часть макрообъекта остаётся визуальным изображением на стенах камеры, достаточно, впрочем, правдоподобным. Контакты там, кстати, тоже самые что ни на есть настоящие, без обмана. Осязание, обоняние, звук. Всё очень даже реалистично. Даже боль есть.
— Боль?!
— А как же. Ведь наши ТВИРы — это не какая-нибудь там пустая развлекуха, а своеобразные тренажёры, в которых совершенствуется боевое мастерство наших агентов. Расслабляться там не приходится. Смертельные случаи, правда, исключены, но чувствительные уколы, пинки, удары и прочее в допустимой форме присутствуют. Это для того, чтобы у агентов, помимо чувства долга, были и другие хорошие стимулы... Эх! — вздохнул вдруг Литвинов. — В массовое промышленное производство бы его. Я этому самый горячий сторонник.
— Только этого ещё не хватало, — проворчал Диксон. — Если раньше находились такие, что из прежних компьютеров не вылезали сутками, то сейчас наверняка найдутся такие, что с радостью погрузятся туда на целые годы, если и впрямь не на всю жизнь.
— Людмила, не слушайте вы его. Он всегда так брюзжит, когда выходит из ТВИРа. Ну, сами посудите, как можно сравнивать прежние компьютеры с нынешними? Ведь это же земля и небо. Ведь раньше чрезмерное увлечение всевозможными игровыми программами приводило к неизбежному физическому упадку. ТВИР же и физическое, и интеллектуальное — что самое главное — развивает абсолютно в равной степени. В равной! — повторил он, со значением подымая кверху палец. — Нет, ТВИР — это прекрасно... Кстати, у меня появилась весьма заманчивая идея, а не пойти ли нам в кино?
— В кино?
— Да, в кино. Давненько что-то я не хаживал на какую-нибудь фильму.
— Я, право, не знаю, — начала было девушка. — Мне через полчаса...
— А давай лучше в шахматы поиграем, — предложил тут Диксон.
— Ага, Антошка-картошка, созрел-таки, — обрадовался Литвинов. — Что ж, я готов. Только чур я белыми!
Диксон улыбнулся.
— Заметьте, Люда, кто из нас это предложил.
— Я это предложил, я. Людмила, не согласитесь ли стать нашим секундантом?
— С удовольствием.
Литвинов азартно потёр ладони одна о другую.
— Ох, что сейчас будет, — проговорил он, сладко закатывая под брови глаза. — Просто море крови, просто гора мяса...
— Ладно-ладно, — проворчал Диксон. — Ты лучше фигурки расставляй.
Литвинов принялся стремительно расставлять фигурки.
— Ох, что будет! Ох, что будет! — бормотал он.
— Вы, наверное, местные чемпионы, — предположила девушка.
— Ага, — засмеялся Диксон. — Особенно он, Эндрю непобедимый. Ну так что — ты будешь ходить или нет?
— Куда же я денусь. М-м... С чего бы начать?
— Да как всегда. С королевской пешки.
— Вы думаете?
— А что тут думать. Ты всегда с неё начинаешь.
Диксон снова засмеялся. Литвинов холодно на него посмотрел.
— Не вижу, что в этом смешного, — произнёс он высокомерно. — Вот возьму сейчас и пойду как-нибудь иначе. Итак. — Его рука на мгновение-другое замерла над шахматной доской, потом уверенно взяла королевскую пешку и передвинула её на две клетки вперёд. — Твой ход.
Но сделать ответный ход Диксон не успел. Дверь отворилась, и в «читалку» вошёл давешний светловолосый парень-спортсмен.
— Так и знал, что вы ещё здесь, — закричал он обрадованно.
— Виктор, — сказал Литвинов укоризненно. — Вас разве не учили, что прежде, чем войти, нужно стучать? Или, может, вы горите желанием поучаствовать в сеансе одновременной игры на двух досках?
— Как-нибудь в другой раз. Вас шеф вызывает. Срочно.
— Вот жалость какая, — пробормотал Литвинов, глядя на доску. — Такой, понимаете ли, мат сорвался.
— Ничего, мы потом доиграем, — пообещал Диксон.
— И то верно, — согласился Литвинов, без особого, впрочем, энтузиазма. — Людочка, у меня к вам настоятельнейшая просьба: последите, пожалуйста, за фигурками, чтобы никто их не двигал в наше отсутствие. А то потом расстановку трудно будет восстановить. Хорошо?
— Может, лучше её сфотографировать?
— Пожалуй, не стоит. Мы целиком на вас полагаемся.
— Хорошо, — сказала девушка, смеясь. — Только через полчаса мне нужно быть в приёмной комиссии.
— Ну, за полчаса мы успеем к Трансплутону слетать. До скорой встречи!
— До свидания! — сказал Диксон.
Они двинулись было к выходу, но тут же остановились, глядя на Виктора.
— Эй, а ты что же — не идёшь разве? — спросил его Андрей.
Тот помотал головой.
— А мне к шефу не надо, — нахально заявил он и, не долго думая, уселся рядом с Людой на стол.
Литвинов и Диксон переглянулись и молча вышли за дверь.
— Ты не находишь, — спросил Андрей через какое-то время, — что этот Виктор очень уж откровенно разглядывал нашу Люду?
— Нахожу, — сказал Диксон мрачно. — Только она ещё не совсем наша. Впрочем, если что — можно набить ему морду, когда вернёмся.
Они поглядели сквозь стекло внутрь «читалки», где Виктор и Людмила уже о чём-то оживлённо беседовали.
— Такому дашь, — вздохнул Андрей. — Такой сам кому хочешь даст. Ишь, здоровяк какой... Кстати, я не слишком с Людой перебарщивал? А то подумает ещё, будто у нас тут одни дауны.
Глава V, в которой космолётчики обсуждают особенности сардарианской фауны, Аверинцев подслушивает, а Шпагин, озабоченный психическим состоянием Сустава, предлагает завести для него мышей.
После разговора с Шуйским Аверинцев направился к себе в каюту. До прихода аварийного бота оставалось ещё немногим более двух часов, и он рассчитывал с толком ими распорядиться. Один час он потратил на сон, ещё четверть часа на то, чтобы привести себя в порядок: умыться, побриться, причесаться, — после чего, связавшись с дежурным оператором Ариэлем Штейницем, узнал, что бот уже где-то на подходе.
Убедившись, что вид у него самый что ни на есть безукоризненный, Аверинцев вышел в коридор. Он направился к выходному отсеку, чтобы лично проверить готовность шлюзовой камеры к приёму гостей. Ещё за поворотом он услышал чьи-то голоса. Судя по интонациям, азартным и как бы напористым, где-то прямо по курсу — скорее всего, в кают-компании — разгоралась дискуссия.
И действительно. Подойдя, Аверинцев обнаружил, что дверь в кают-компанию приоткрыта и голоса доносятся именно оттуда.
Громче всех выделялся голос Николая Шпагина.
— Ну не надо, не надо примитивизировать, — кричал он, горячась. — Вы же всё прекрасно понимаете! Зачем это юродство?!
— Ладно-ладно, — сказал голос Якушева, — Извини. Однако мы хотя и перегнули несколько палку, но ты, между прочим, и сам в этом виноват. Твоя своеобразная манера изъясняться, туманная и неопределённая, кого угодно может запутать. Можешь ты, наконец, изложить свои мысли чётко и ясно?
— Не могу, — сказал Шпагин. — Не могу, потому что это невозможно в принципе. Потому, что тут нужно не только мыслить, но и чувствовать. Весь биоэнергетический комплекс человека должен быть задействован, понимаете?
На несколько секунд воцарилась тишина.
— Ну вот, к примеру, сардарианская фауна, — снова заговорил Шпагин. — Явление, в своём роде, уникальнейшее, не имеющее аналогов ни в одной из известных человечеству форм инопланетной жизни. А мы всё-таки исследовали уже — ни много, ни мало — более сотни миров.
Подумав, Аверинцев осторожно заглянул в приоткрытую дверь. С одной стороны он не хотел, чтобы его заметили и втянули в разговор (через двадцать минут ему нужно быть в шлюзовом отсеке — встречать гостей), с другой — он не прочь был узнать, в чём, собственно, этот разговор заключается.
Кроме Шпагина и Якушева, в кают-компании было ещё четверо: уже знакомые читателю Ермаков и Спирин, а также два энерготехника, в обязанности которых входило обслуживание главного фотореактора и всей вспомогательной аппаратуры, — Виктор Шепелев и Андрей Дацюк. Все шестеро сидели на узких пластиковых диванчиках вдоль стен, а между ними на широком низком столике стояли высокие стаканы с янтарного цвета напитками и несколько тарелок с дольками консервированных ананасов. Рядом с Ермаковым, свернувшись клубком, спал на диване Сустав. Коту, должно быть, снился кошмар, так как он время от времени вздрагивал и тоненько подмяукивал. На него, впрочем, никто не обращал внимания.
— В первую очередь, — продолжал Шпагин, — я имею в виду способ, при помощи которого эта фауна борется за своё существование. На Сардаре животный мир представлен одним только видом...
— Где-где? — переспросил Ермаков.
— На Сардаре, — подсказал Якушев. — Это такая планета в системе Альдебарана. Удручающе тоскливое место, надо сказать. Сплошные пески и ни одного океана.
— И не только океана, — уточнил Шпагин. — Но и озера, и реки, и вообще какого-либо водоёма. Там на поверхности вообще никакой воды.
— Там что же — жизнь на основе кремниевой органики?
— Отнюдь. Обычная — углеродная, — сказал Шпагин. — Вода там, разумеется, есть, только очень глубоко.
— Типично угасающий мир, — сказал Якушев. — Ещё пара-другая тысяч лет, и там не останется ничего.
Шпагин поморщился.
— Вообще-то, я сейчас не об этом.
— Сардар, — пробормотал тут Шепелев, думая о чём-то своём. — Это напоминает что-то персидское.
— Титул средневекового иранского вельможи, — сказал Дацюк. — Впрочем, у этого слова есть и другие значения. Например, так называли английских офицеров в Египте во времена колониального владычества.
Шпагин сердито на него посмотрел.
— История наименования планеты к теме нашего разговора отношения не имеет, — сказал он. — Я вас очень прошу, не перебивайте меня, пожалуйста... Так вот, — проговорил он через несколько секунд, — как я уже сказал, вода на Сардаре находится очень глубоко. Чтобы до неё добраться, местные животные — что-то вроде грибов или полипов, только пошустрее — отращивают этакие своеобразные конечности, достигающие в длину до нескольких сот метров...
— Корни? — поинтересовался Дацюк.
— Скорее, ложноножки. Или щупальца. Ведь это же не растения, а животные, пусть даже и очень своеобразные. Главное же здесь не в этом. Главное здесь в том, как эти существа размножаются.
— И как же они размножаются?
— А размножаются они не обычным половым путём, как это делают большинство прочих животных, и не почкованием, как вы могли бы по своей испорченности подумать, а посредством этаких генетических спор, несущих информацию о своём виде. Эти споры забрасываются в организм другого существа, и, к какой бы фауне оно не принадлежало, пусть это даже и человек...
— Интересное замечание, — фыркнул тут Спирин. — Человек — представитель фауны.
— Да, — сказал Шпагин с нажимом. — В определённом смысле, а именно — биологически, человека можно отнести к фауне. Что в этом, собственно, такого? Дайте же мне, наконец,
