этакое, пусть и довольно субъективное мнение, что и Льва Толстого попросту совсем унесло рекой буквально-то всеобщих предрассудков, а потому он самым тщательнейшим образом, безусловно, и впрямь до чего своекорыстно скрывал все свои доподлинно искренние взгляды на данный более чем вполне ведь насущно осмысленный счет.
Естественный ум этого великого классика кое-где явно проступает сквозь сущую тьму диких суеверий, да только надо бы сразу оговориться, что уж, скорее всего ему было до чего на редкость всецело важнее на деле являться популярным писателем, нежели чем действительно быть вовсе никак не в меру (среди невежд) зрелым мыслителем.
И, кстати, это как раз-таки чьи-то скверные и приторно слащавые восхваления и могли полностью уж окончательно убить в нем всякий тот весьма же естественный для всякого развитого интеллекта довольно-то вполне обыденный здравый смысл.
Да и воевать за всякую мелкую житейскую правду, ему явно и близко до чего еще искренне попросту совсем вот никогда не желалось.
Надо бы помнить, что от всего того никак не в меру оголтелого критиканства можно было заработать разве что одни большие шишки, а вовсе-то не большое уважение как и тот донельзя величественный так и проникающий затем во все уголки чьей-либо светлой души бесподобный почет.
Да и к тому же сколь невероятно «гигантская волна всеобщих общественных настроений» того истинно великого писателя Льва Толстого точно как-никак попросту подхватила да и понесла в сторону брега нежно сладких мечтаний…
То есть, сам по себе ветер той безмерно от всего того прежнего полностью отрешенной, безудержно вольнодумной эпохи неизменно дул в одну лишь неправую сторону полнейшего, значит, душевного отрешения от всего того, что было ведь только некогда, собственно, ранее…
И раз все, то доселе прежнее и было тем самым наиболее наглядным образцом сущего мракобесья, а нынче у нас, как оказывается и впрямь-то эпоха неизбежной переоценки всех тех до чего давно отживших свое прежних и допотопных общественных ценностей…
Ну а разве, что именно поэтому тогдашняя духовная элита, и заняла позицию весьма вот наглядного самосозерцания в зеркале всяческой донельзя же утонченной литературы.
И все бы ничего, да только в этом зеркале слишком многое зачастую отображается чересчур вычурно и схематично, а потому и лишено настоящей плоти жизни.
А, следовательно, всячески до чего резво пытаясь весьма вот откровенно навязывать грязной и неумытой действительности именно те чисто воображаемые качества, только лишь всячески разом усилишь дьявольски хитрую темень и ложь.
И это именно так потому, что люди до самого нутра проникнутые демагогическим злом только ведь спят и видят как бы это под сенью чистейшего, но крайне наивного добра им бы сходу примостить именно что свое чудовищно эгоистичное я.
И у них, кстати, было до чего много общего со всеми теми, кто действительно хотел поистине вот создать справедливое общество, полностью уничтожив всякое доселе существовавшее социальное неравенство.
А все это только потому, что те же российские недотепы-западники нисколько никак не собирались на самом деле и вправду отказываться от той-то еще стародавней «палки погонялки» для их и без того (безо всяких светлых идей) долгими веками весьма уж порядком забитого народа.
И вся та разница между их представлениями и воззрениями славянофилов заключалась, собственно, говоря, только в том, а для чего это вообще, уж снова значиться собирались ее тогда применять?
Ради добра и счастья, как и торжества либерализма, или с точностью до наоборот как оно неизменно было у всех тех ультраправых сил.
И тот самый кривой трещиной, прошедший раскол промеж двух совершенно диаметрально различных (по всему своему мировоззрению и мироощущению) сил российских интеллектуалов, в своем конечном итоге как раз, и привел к сущей же смерти всей государственности как таковой, а также еще и ко всеобщей более чем несусветной анархии.
А между тем истинная во всей своей подлинной разумности борьба с общественными язвами должна была носить вовсе-то не более чем именно тот и вполне уж, кстати, полностью однотонно до чего ведь ярко выраженный характер.
А именно могла бы она (задолго до всякой революции), безусловно, так заключаться именно в тех-то самых сколь дерзновенных высказываниях, причем как в прессе, да и в сугубо личных кулуарных беседах…
Однако коли кому и стоило весьма сурово выступать никак небезосновательно против чего бы то ни было, то уж речь тут могла идти разве что о самом-то принципиально суровом противостоянии супротив всего того более чем безнадежного засилья лживого корыстолюбия священников, взяточничества чиновников, непосильных условий труда для рабочих и все такое прочее.
И яснее ясного, что жаркие дискуссии как раз-таки подобного рода и стали бы тем самым поистине краеугольным камнем, на котором и могла быть, затем еще посильно ведь воздвигнута та самая явственно иная действительность и близко-то никак вовсе не полная всяких ядовитых химер.
Однако люди испускающие лучи слепящего света нисколько не душевное тепло при этом создают, а вычурный обман чувственно благих иллюзий.
Их добро аморфно, поскольку всецело оно разом оторвано от грязной почвы, что у всех у нас где-то под ногами.
И именно поэтому таким людям будет всегда же удобнее разом строить воздушные замки, а не создавать в житейском болоте прочный фундамент грядущего действительно лучшего бытия.
Причем легче-то всего этаким деятелям добра и в дореволюционное время было донельзя ведь смачно, а также и на редкость уж воинственно только лишь и поругивать нынче существующую власть, которая (в личных разговорах) этого делать никому тогда совсем не запрещала.
Однако царские чиновники, так и ловя слухи о том, как их вовсе-то беспрестанно уж всячески распекают на все корки, да и вообще и впрямь-то распинают на широком кресте, при всем том явно становились разве что как есть во многом морально слабее и всецело лишь низменнее и деспотичнее.
Причем случилось все это сколь задолго до той самой первой революции.
А вот кабы в тех широко распространяемых листовках речь, собственно, шла вовсе не про окаянного царя, а говорилось бы в них обо всех тех до чего еще самых многочисленных грехах всякого местного руководства со всем тем доподлинно подробным их последующим довольно-таки пространным перечислением…
Нет, именно при данном раскладе вместо разбуженного от глубокого сна народа порядок в стране наводили бы именно те, кому оно было и впрямь этак вполне ведь на деле положено.
И главное, задолго до бесславного падения в пропасть небытия всего царствующего дома Романовых и надо было начать создавать фонды для нуждающегося населения, а не бубнить чего ни попадя про безудержно лютую власть самодержавия, как и ржавые цепи, которые надо бы столь спешно разорвать, дабы достичь никому неведомого всеобщего счастья.
А чего и впрямь до этого непомерно ужасного, собственно, было?
Неужели одно лишь унижение, боль и смерть?
Да нет, похоже на то, что речь в подобном духе можно вести лишь о том, что в результате всех этих благих намерений и усилий и пришло уж всему тому «проклятому прошлому» сколь действительно вот посильно до чего еще разом на смену.
Но почему - это вместо долгожданного света к нам и впрямь сходу нагрянула сущая тьма египетская?
Ну, так, наверное, все это, приключилось как раз-таки в связи с тем, что подпольные и подвальные типографии одни лишь те непомерно большие деньжищи жрали, словно та еще свинья помои, да и сеяли при всем том одну лютую смуту и разобщенность во всем просвещенном, а тем паче непросвещенном обществе.
И это как раз в этом, кстати, и заключается тот ведь самый «хлеб насущный» для всяческого рода политических авантюристов.
Поскольку наиболее главной их задачей (а скорее даже совсем вот беззаветной и своекорыстной мечтой) всегдашне являлась одна лишь их до чего уж этак самая непосредственная надобность войти бы силой во власть в их непомерно пока совсем отсталом, аграрном государстве.
То есть, в том еще яростном вихре восторженного популизма донельзя вот резво прибрать все, то общественное именно что лично себе, оставив при этом народу одни те вовсе и неосуществимые светлые мечты о донельзя скорых переменах в его извечно безотрадной участи.
При этом, однако, никак нельзя забывать, что обиженные жизнью благодушные исполнители чьей-либо явно чужой воли, в действительности болели душой за те истинно величайшие на все последующие времена небесные блага для того самого до чего совершенно безликого (в их глазах) простого народа.
И ведь всеми ими двигало нисколько неистребимое желание - отомстить бы самодержавию за все беды и несчастья их личной жизни, кои они вольно или даже невольно приписывали всему своему донельзя унылому существованию под его тяжкой пятой, попросту разом увязывая его единоличное правление со всем, так сказать, крайне неудавшимся своим бытом.
И надо бы довольно уж горько и едко заметить, что подобного рода люди нередко деконструктивны во всем своем чисто обиходном подходе по отношению к той из века в век неизменно окружающей их суровой действительности, а потому от них и нельзя было ожидать ничего хоть сколько-то путного и созидательного.
Но от них ничего подобного и не ожидалось, а куда скорее, наоборот - от них еще изначально требовали одного лишь разве что безмерно слепого разрушения всего того, ясное дело, вовсе-то не ими некогда созданного.
И это ведь исключительно ради этого революционеры верхнего яруса демагогического крыла как есть беспрестанно сражались со всем тем до чего невероятно треклятым прошлым, безусловно, же, исходя, как тот старый паровоз (с прохудившимся котлом) паром, лютым пылом борьбы со всякого рода от века, и поныне существующей в России социальной несправедливостью.
Но сами-то они не в Якутии тем временем в ссылке несчастливо обитали, а в эмиграции щи лаптем хлебали, аж за ушами у них до чего оглушительно совсем так беспрестанно тогда трещало.
Причем именно тот, кто их поил да кормил за счет беспрестанных экспроприаций, а проще говоря, занимаясь тем самым обыкновеннейшим рэкетом и грабежом, в конце концов, и оказался их безжалостным мясником, попросту никак не питая ни малейших иллюзий относительно их неподкупности и ничем неукротимого аскетичного фанатизма.
И совсем неспроста очень даже многие из тех еще ранних большевиков чисто ленинской формации сами уж, как есть, в конце концов, и пошли в котел людоеда, когда тот полностью и окончательно пришел к безудержной и абсолютной власти.
Однако были и те другие, кто прежнюю власть вовсе не прокламациями расшатывал, и шли те люди прямо-таки на верную погибель.
И эти боевики-эсеры, были ярыми и стойкими во всей своей идейности суровыми же борцами «праведного народного мщения», и, как всегда при подобного рода отчаянно кровавых делах, они более чем определенно мстили непонятно кому и непонятно за что.
Потому как та самая чисто метафизическая вина перед всем своим до чего разнесчастным народом, как и абстрактными идеями добра, очень уж весьма малопонятная
