Возмездие теленгера (постапокалипсис)

маски?
– Масок нет, – с изумлением огорчился Дядин.
Костя подумал, что сейчас их завернут искать эти самые маски, которые должны защитить от радиоактивного фона Большой Земли.
– Держите, – боец сунул им в кабину четыре маски с огромными стёклами и круглыми фильтрами.
– Спасибо… – ещё больше удивился Дядин.
У Телепня отвисла челюсть, а Чёбот непонятно почему сказал:
– Святые угодники…
Боец протянул им пропуск и даже отдал честь, чуть ли не щёлкнув зубами.
– Что это с ними? – спросил изумлённый Костя.
Такие вежливых и культурных оккупантов он ещё не встречал. Оккупантам полагается быть жестокими и сильными, а эти слабее наших деревенских пацанов. Да мы их соплей перешибём, подумал он, но ничего вслух не произнёс, потому что все и так поняли, кто такие на самом деле оккупанты – хитрые лисы, одним словом, мягко стелют, да жёстко спать.
Дядин завёл «росомаху», и они подступились к обрыву.
– Привечают, – пробормотал Дядин, – население. Ослабли они за эти десять лет. Заигрывают с нашим братом, народом. Дезодорантом от них пахнет. Ну ничего, мы им покажем козью моду! – пообещал он. – Покажем так, что они будут всю жизнь помнить.
Его слова были полны гнева и подействовали на Костю, Чёбота и Телепня соответствующим образом, и они все трое посмотрели на Дядина с большущей благодарностью. Оказывается, нет ничего праведнее, чем месть за родину – так они поняли его слова, а ещё подумали, если американцы все такие тюфяки, то с ними легко будет справиться.


Глава 8
Город

На каждом повороте серпантина стоял знак крутого спуска. А на каждом третьем – будка с регулировщиком, рядом с которой находился тупик-ловушка на случай, если у машины откажут тормоза. Но, видать, это не всегда помогало, потому что на обочинах тут и там валялись ржавые обломки машин, трава была залита маслом. Пахло пылью, горючим, соснами и ещё чем-то страшно знакомым, чего вначале Костя не понял, а потом сообразил – смертью – в том её виде, которая бывает на крутых поворотах.
Чем ниже они опускались, чем ближе становился город, тем значимее он казался, занимая всё больше и больше пространства, растекаясь во все стороны широкими проспектами, улицами, парками, рекой, петляющей вокруг островов, серыми крышами домов, мостами и развязками дорог. Вот уже и густые леса легли вокруг кольцом, Финский залив спрятался за Васильевским островом, крыши вдруг перестали быть ниже линии горизонта, и наконец замелькал пригород, станция со смешным названием «Новое Девяткино», большущие магазины с широкими подъездами к ним, большие и маленькие дома – брошенные, в запустенье, перелески, выбегающие к дороге, мостик, перекинутый через чистую, как слеза, речку.
Все наконец-то поняли, что достигли цели своего путешествия, расслабились. Чёбот с Телепнём даже захихикали, разглядывая в бойницы город. Позади возвышалась Стена с редкими тучами у вершины, и им казалось странным и почти невозможным, что они ещё час назад были на самом верху этой махины.
– Добро пожаловать в славный Санкт-Петербург! – сказал Дядин торжественным голосом и радостно оглянулся.
Телепень промолвил:
– Мать моя женщина…
Чёбот отреагировал:
– Святые угодники…
Костя ничего не произнёс, он с жадностью вглядывался в каждый новый поворот, во дворы и переулки в надежде увидеть знакомый бульвар, но, к его великому разочарованию, так и не узнал ни родную улицу, ни родного дома, ни деревьев, потому что всё заросло так, что скрадывало очертания города, делая его похожим на лохматую шевелюру Чёбота. Одуряюще пахло цветущей рябиной и сиренью. Там, где когда-то были поляны, всё заросло подлеском, а там, где раскинулись парки, – стоял густой высоченный лес, который подбирался к крайним домам и даже уже прикоснулся к ним, встав стеной во дворах и скверах. А ещё над Санкт-Петербургом шумел водопад, спадая с неприступной Стены, а над водопадом аркой изгибалась широченная семицветная радуга.
– Ну что, не узнаёшь? – спросил Дядин, выруливая на узкую улицу и направляя «росомаху» вдоль трамвайных путей, которые были скрыты многолетней листвой и уже густо поросли травой и весёлыми одуванчиками.
– Да… – неуверенно отозвался Костя, – помню, – с дрожью в голосе сообщил он, – что слева должна быть станция метро.
– Вот же она! – Дядин показал куда-то в сторону.
– Где, где?.. – подскочил Костя, изгибая шею так, что хрустнули позвонки.
– Да вот же, бестолочь! – сказал Телепень, показывая куда-то пальцем.
Костя высунулся в люк, в спешке ободрав себе ухо, и действительно увидел за цветущими черемухами здание с колоннами, которые когда-то казались ему огромным и высокими, а теперь были раза в три ниже. Но всё равно это было здорово, узнать «свою» станцию.
– Туда, за поворот!.. – неожиданно для самого себя заорал он. – Там! Там мой дом!
Он готов был выскочить и бежать впереди машины. Нет, не так – он готов был нестись быстрее пули. Сердце гулко билось, словно он вот-вот должен был поцеловать Верку Пантюхину.
«Росомаха» шустро вкатилась во двор, скользнув по мокрому асфальту и прошлогодней листве, и не успела остановиться, как Костя, не нацепив маску, стремглав бросился в отчий подъезд. Мимо промелькнули до жути знакомые лавочки, по сиденья заросшие буйной травой и лишайником, невысокое крыльцо со штырем, который не давал двери раскрыться под порывами осеннего ветра, и двери – первая и вторая, с выбитым в уголке стеклом, которое обычно дребезжало от ветра.
Ноги сами вознесли его по пыльным ступеням на пятый этаж. Вот она, старая филенчатая дверь направо со знакомой старинной ручкой, до которой маленький Костя едва мог дотянуться. Вначале всего лишь до скважины для ключа, которая закрывалась подвижной щеколдой, потом – всего лишь пальцами, да ещё и привстав на цыпочки – до нижней части скобы, и наконец, когда однажды он уверенно ухватился всей пятерней – это была его маленькая победа. Он вспомнил, как мама сказала:
– Подожди, Костя… подожди…
Она помогла ему открыть тяжелую дверь, и они вошли в квартиру, там в глубине комнат разговаривал по телефону отец.
– Папа! Папа! – закричал Костя, и, избавляясь на бегу от сандалий, побежал к нему.
Отец стоял высокий, строгий, в чёрной военной форме. Он повернулся к Косте, лицо его сразу стало добрым и родным, и Костя вспомнил, что по утрам отец бывал ужасно колючим. А ещё от него пахло одеколоном «Шипр».
Видение взметнулось и пропало – по лестнице, возбужденно переговариваясь, поднимались Захар Савельевич, Чёбот и Телепень. Эхо их голосов уносилось выше крыши. Особенно был рад непонятно чему Телепень. Его хохот звучал громче всех. Должно быть, радуются, что американцы не оторвали нам головы на Стене, с внезапной неприязнью подумал Костя. Он пошарил под половичком, нашёл ключ – большой, тяжёлый, с ободком у кольца и, как казалось ему всегда, очень старинный. Сунул его в скважину и открыл дверь. В животе у него родился тёплый ком, и он вместе с этим комом, неся его осторожно, как корзину с яйцами, вошел в квартиру.
Он столько раз мысленно входил в неё, что, казалось, мог сказать, где что стоит с закрытыми глазами. Прихожая была большой. Когда-то она представлялась ему просто огромной. В сумраке, наискосок, тот самый сундук и чёрный телефон над ним. Слева вешалка, справа – зеркало во весь рост. Костя увидел своё отражение – какое-то перепуганное, вытянутое лицо, и почувствовал себя ужасно сиротливым. Таким сиротливым он ощущал себя только, когда остался один в лесу на полустанке Бобровый. Теперь он снова был одинок, и даже подспудная мысль о Вере Пантюхиной не вытянула его из этой тоскливого одиночества.
Он повернулся и ткнулся лицом в висящую на вешалке одежду. Одежда ещё хранила тонкий запах родителей и той далекой-далекой жизни, от которой у него кружилась голова, которой не суждено вернуться и от которой остались такие приметы, как скрипучий паркет и коврик перед порогом.
Костя распахнул стеклянную двухстворчатую дверь в большую комнату. Из-за тяжелых штор в ней царил полумрак. Костя не успел их раздернуть и разглядеть стол, рядом с которым когда-то стоял отец, как в квартиру ввалился вначале страшно весёлый Телепень, таща здоровенный бидон с пивом, а за ним – Чёбот и Дядин, которые тоже радостно улыбались, словно услышали весёлый анекдот о Василии Ивановиче и Петьке.
– Так! – мгновенно став серьезным, остановил его Дядин. – Пыль не поднимать, шторы не отдергивать. И маски! Маски всем надеть!
С шутливой миной на лице он сунул маску Косте, а сам пошёл на кухню, словно это он был здесь хозяином, а не Костя и не его родители. Косте вдруг захотелось ему сказать об этом. Заявить свои права. Вытолкать взашей за дверь и ещё походить и послушать тишину, проникнуться ею, но всё пропало – прошлое смешалось с настоящим и теперь это была просто квартира, в которой он жил в глубоком детстве, и для того, чтобы что-то вспомнить, надо было приложить усилие. Всё равно они не смеют ходить здесь, трогать чужие вещи и пить пиво из чужой посуды, возмущенно думал он.
– Слушайте!.. – всё же сказал он и с негодованием пошёл на кухню, представляя, как вытянется лицо у Захара Савельевича и как обиженно запыхтят Чёбот и Телепень. Но замолк, увидев, что они сидят вокруг стола и пьют пиво из пыльных домашних чашек. Дядин сказал, как ни в чём не бывало:
– Садись! Чего ты, как не родной? Фотографию нашёл?
Маски, конечно, никто не надел. Не верилось, что радиация вездесущая, что воздух и пространство в городе ядовиты и несут невидимую смерть.
– Нет, – насуплено буркнул Костя.
Дядин внимательно посмотрел на него и произнес:
– У меня, брат, тоже так было, – неожиданно бодро стал он рассказывать, разливая пиво. – Ужас как захотелось лет через пять-восемь после войны посмотреть, как я жил. Вспомнить, так сказать, былое. Поскрести болячку под названием «прошлое». Оглянуться на нашу красивую и беспечную жизнь. Буквально места себе не находил. У меня ведь жена и дети, такие, как вы, были. Ну, и пошёл, а зона закрытая была. Возле самой границы. Свою дозу радиации схватил, но поглядел. И понял, что хорошо там, где нас нет и что твой дом там, где ты сейчас есть. А если мучить себя прошлым, то из этого ничего хорошего не выйдет, одно огорчение для души.
– Да я и не мучаюсь… – ответил Костя, потому что не любил разговоры о своей личности – стеснялся, понимал, что не это главное.
Пусть Телепня учит, подумал он, а я другой. Я «мститель» номер пять тысяч сто, и баста! Хочу – запущу ракеты, хочу – нет! Поглядим ещё!
Его тайный бунт был хорошо заметен, не умел Костя владеть собственным лицом и прятать собственные чувства. Никто его этому не учил. Настоящие родители не успели, а приёмные, видать, не придали значения. Да и кому это нужно в деревне-то, где всё и вся на виду? В деревне все свои, и если обижали, то по недомыслию.
– Мучаешься. Я же вижу, – настойчиво сказал Дядин, и что-то тёмное и мрачное повернулось у него в глазах, словно в этот момент он был вовсе не Дядиным, а другим, незнакомым человеком – жёстким и несговорчивым и очень-очень решительным, как бывалый разведчик.
Б-р-р… подумал Костя, такому в руки попадёшься… Но мысли не сформулировал, а оставил её на уровне ощущений, правда, и этого было достаточно, чтобы ещё больше