О книгоедстве

только книги как есть, сколь непременно очерчивают собой весь тот светлый образ нашей сегодняшней духовной жизни.
Ну, а то вполне неизменное умение книг исключительно же глубокомысленно создавать чрезвычайно удобную среду обитания для всех тех, кто в целях личного своего уюта попросту разом отгородился от всего этого невероятно большого мира…
А это, между тем, никак не лучшая и праведная стезя для думы думающих и сколь глубоко и остро чувствующих все же явное несовершенство мира, несомненно, так весьма и весьма благородных людей.

63
Но этакие интеллектуалы вполне еще стали всячески идеализировать мнимую литературную жизнь, по мере сил заменив ею все, то крайне неприглядное и простое чисто же житейское прозябание…
А между тем все, то немыслимо разнообразное искусство было создано как раз именно, дабы всячески ведь услаждать наши возвышенные чувства, а тем, значит во всем сходу и поспособствовать нашему всеобщему духовному развитию, как и всегдашнему и всевозможному творческому обогащению.
А нечто подобное стало вполне уж возможным разве что лишь благодаря самому разноликому сочетанию сколь многогранных и безгранично прекрасных его видов не столь и редко, что вовсе и близко при этом никак не нуждающихся в построчном переводе с языка на язык.
Как, например, скульптура, архитектура, музыка, живопись, опера, балет, фигурное катание.
Великий писатель Иван Ефремов в своем романе «Час Быка» указывает на все то многообразие мира фантазии, а не только разве что именно той его части, что подчас и впрямь уводит человека в совершенно иной мир, буквально вырывая его из лап до чего только заклятой же повседневности.
«На Земле очень любили скульптуры и всегда ставили их на открытых и уединенных местах.
Там человек находил опору своей мечте еще в те времена, когда суета ненужных дел и теснота жизни мешали людям подниматься над повседневностью. Величайшее могущество фантазии!
В голоде, холоде, терроре она создавала образы прекрасных людей, будь то скульптура, рисунки, книги, музыка, песни, вбирала в себя широту и грусть степи или моря.
Все вместе они преодолевали инферно, строя первую ступень подъема.
За ней последовала вторая ступень - совершенствование самого человека, и третья - преображение жизни общества. Так создались три первые великие ступени восхождения, и всем им основой послужила фантазия».

Однако фантазия авторов, излишне порою никак и близко непримиримых со всею той бескрыло окружающей их серой обыденностью, иногда всенепременно заходит слишком-то явно чересчур далеко.
Они создают образы вычурные и от них так, и веет искусственностью крепко-накрепко связанную со сколь острым желанием данного автора передать идею, а не отобразить на грубом холсте прозы какую-либо яркую и весьма колоритную личность.
Причем некоторые писатели, считай уж, в особенности, резво преуспевают в этаком сотворении не самих людей, а их портретных образов, которые с ними, коль скоро хоть сколько-то уж вообще разом соприкасаемы, то только лишь в виде бестелесного духа, а никак не живой и вполне естественной плоти.
Ну а чего вообще еще нужно для того изящного так и сверкающего всеми цветами радуги глянца, коий такие авторы весьма вот своенравно разом и нахлобучивают на всю эту нашу донельзя обыденно невзрачную и наискучнейшую жизнь?

64
А этим они разве что всячески засоряют милые, однако чересчур наивные души своих читателей и почитателей, безусловно, принимающих все отображенное на бумаге за некую чистую монету.
Да и попросту всего уж того вовсе не понимающих, что ко всякой той высокой духовности обязательно так неизменно примешивается туповатая фальшь мелкой части души всех тех чисто никак совсем небезгрешных духовных гигантов…
Тот же великий Виктор Гюго, чьими душистыми фразами автор этих строк, глубочайше искренне некогда упивался, будучи еще ребенком…
Вот чего это именно он порою несет в своей наиболее наилучшей трилогии «Отверженные»?
«И напротив, донести на себя, спасти этого человека, ставшего жертвой роковой ошибки, вновь принять свое имя, выполнить свой долг и превратиться вновь в каторжника Жана Вальжана - вот это действительно значит завершить свое обновление и навсегда закрыть перед собой двери ада, из которого он вышел. Попав туда физически, он выйдет оттуда морально».

Сам Виктор Гюго ни голода, ни холода точно не знал, а потому и призывал он именно к той сладкоречиво хваткой морали и в точности таковым исключительно абстрактным принципам, делая при этом из живого человека безукоризненно четкий чертеж праведности и вездесущей благостности.
Ну, а это очень еще и вправду затем поспособствовало черно-белому восприятию жизни ревностными почитателями его, безусловно, в самом безграничном же смысле сколь этак грандиозного таланта.

65
А между тем надо бы тут именно никак не беспочвенно, а весьма откровенно более чем сходу разом заметить, что коль скоро автору внемлют, словно гласу с небес, буквально-то ни в чем его вовсе не критикуя, то чисто вот эдаким путем, весьма уж безмерно обожествляется сам образ всей его творческой мысли.
А раз он у нас попросту считай, именно так явно непогрешим, то потому и не может он, в сущности, хоть сколько-то вообще где-либо ошибаться.
Причем, ясное дело, что ничего хорошего никак нельзя будет затем ожидать от всех тех созданных его гениальным сознанием прямоугольных штампов крайне ведь широкого общественного поведения.

А между тем всякие те другие формы возвышенного искусства грешат им, куда только значительно менее.
Хотя, впрочем, и им тоже свойственно некоторое до чего явное и самое неотъемлемое отстранение от той невообразимо скверной, пасторальной обыденности, да и всех тех наиболее суетливо въедливых ее черт.
Но это как раз-таки литература во многом вполне поспособствует самому постепенному вот вытеснению мира реальности целым сонмом сладких и очаровательных грез.
Поскольку, кроме возвышенного парения над всем миром плоти и будничного серого существования, почти всегда до чего неизменно верного, порою при чтении возникает еще и сумятица из-за излишне чувственного восприятия сердцем мыслей тех или иных творцов современности, как и классиков тех весьма стародавних времен.

66
А между тем довольно многие большие и великие писатели люди никак и близко неоднозначные, а их творения подчас явно грешат половинчатой правдой, а потому их мнения и мысли никак не могут быть приняты на вооружение даже и безо всякого намека на какое-либо самое конкретное обдумывание всей их этической сути.
То есть надо бы умело отделять главные истинно полные света идеи от тех черных мыслей, которые где-то вот тоже бредут по закоулкам большого ума и души, то и дело более чем прозрачно и остро давая о себе уж действительно знать.
И если вполне исхитриться как есть до конца разом суметь сколь еще зорко так углядеть весь тот спектр радуги внутри какой-либо книги, то это как раз именно тогда и мир после всего того прочитанного ведь окажется более-менее относительно понятен и вовсе не столь однозначно же действительно прост.
Причем радостно наслаждаясь всеми теми возвышенными струнами высокой духовности, всякому уж должно быть сколь на редкость совсем безразлично, а каковой это вообще была некогда личная жизнь, да и сами взгляды на нее тех самых выдающихся гениев, коими, к примеру, были все те же Чайковский и Вагнер.
Поскольку музыка, созданная их величавым воображением, даже если в ней и присутствуют некие слова, почти всегда небесно чиста от всякого быта всей их, ясное дело, далеко не всегда праведной жизни.
А между тем и все прочие корифеи высокого искусства, точно такие люди, как и мы все, а никак не греческие боги, внезапно соизволившие снизойти до границ этого нашего мира с некой до чего белоснежной вершины Олимпа.
Вполне так возможно, что их гениальные произведения и впрямь проникают в нашу вселенную из некого вовсе иного бытия, откуда-то свыше, да только при этом они зачастую преломляются в душах людей, никак не вкушавших во всей полноте от тех предельно простых и светлых радостей всякой обыденной жизни.
Раз до чего милые для всех нас довольно мелкие события всеобщего нашего бытия для гениев были разве что досадным отвлечением от того главного в их большом и подчас не очень-то светлом житейском существовании.
Ведь для виртуозов вполне настоящего творчества всякая серая обыденность явно уж мало чего сама по себе действительно значила.
Дух ярчайшего сотворения всего того так и искрящегося своим собственным светом весьма многозначительно нового в искусстве был для них на редкость несоизмеримо сколь разом намного важнее.
Да и еще они подчас довольно-то резче воспринимали все, то в той или иной степени никак и близко неправое, что происходило у них на глазах или доходило до них в виде слухов и разного рода известий.
И им до чего вот больно било по ушным перепонкам и резало глаза все то, что так или иначе случалось с другими людьми, а уж то, что случалось с ними, самими подчас вообще сходу кромсало им сердце на самые мелкие куски.
И да совсем ведь нередко истинные мастера великого таланта терпели всевозможные лишения и муки голода, а кроме того еще и зверское посрамление всего своего высокого творческого потенциала.
И сколь часто оно и вправду вполне бывало, что до чего только въедливо и немилосердно те самые их басовито бесноватые современники вполне всерьез и со всей основательностью явно старались под самый-то корень разом подрезать их духовные крылья…

67
А между тем нравственные страдания душ великих духовных гигантов буквально ни в чем вовсе несоразмерны с мелкими и обыденными переживаниями всех прочих, смертных, после которых ничего хорошего, кроме грехов и потомства, на этой земле ранее не оставалось, да и впредь уж так никогда и не останется.
Обыкновенные обыватели они всего-то лишь разве что потребители им никак не дано родить новое слово или создать из ничего красоту, а потому они сколь значительно больше только и видели одну ту свою наполненную едой тарелку, а не лепнину на стенах домов, даже коли и доводилось им жить в таких домах.
Ну а гении разных искусств еще явственно вот обитали в своем собственном мире, однако и вящая же действительность в него порою врывалась частым и весьма неожиданным гостем, всегда принося с собой всяческие самые различные суровые неприятности.
Причем творческим людям вполне свойственно принимать близко к сердцу не только свои личные беды, но и беды всех живущих с ними рядом людей, как и вообще всего их общества в целом.
И это, между тем, далеко не полный перечень всех их непомерных страданий…
И главное их до чего непременно затем еще сыщется, кому (и, кстати, довольно-то со всею той самой же надлежащей охотой) на редкость крепко задеть, а к тому же до самой вот глубины их души и сердца!
А кроме того их довольно-то частенько попросту никак совсем не понимают, а также и явно не воспринимают всерьез.

А иногда творцов великого искусства всякие те низменные людишки еще и откровенно поднимают практически на смех или зачастую, безо всякого спроса, или хоть сколько-нибудь разумного и вполне