О книгоедстве

тогда стало!
Впереди более чем беспроглядно брезжил самый неизбежный конец и вовсе не от дряхлой старости!

И даже в том его невообразимо великом, никем и поныне не превзойденном по красоте рассказе «Дама с собачкой» он точно также вот весьма попустительски допустил самую откровенную социальную грязь, так и занозившую тогда умы всего его поколения.
А именно это и явилось отягощающим фактором легшим в основу постепенного формирования чудовищно хищного образа всего того лишь где-то сколь смутно вдали намечающегося, а затем уж вовсе безвестно вскоре последующего кровавого с макушки и до пят столетия смуты, тьмы и безумно светлых идей.
И в том, чего это именно затем уж случилось, есть и доля вины гения Чехова, поскольку это как раз плоды его культурного наследия Россия и пожинала в течение всех тех 74 лет.
Чехов, «Дама с собачкой»:
«А давеча вы были правы: осетрина-то с душком! Эти слова, такие обычные, почему-то вдруг возмутили Гурова, показались ему унизительными, нечистыми. Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном. Ненужные дела и разговоры все об одном охватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах»!

75
Да и Федор Михайлович Достоевский, тоже ведь жизнью и близко уж никак невеселою жил со всеми теми его эпилептическими припадками, а потому и не мог он хоть как-либо достоверно так разглядеть весь окружающий его мир, в тех самых и впрямь безупречно разумных и до конца же для него естественных рамках.
И вот как это именно Достоевский описывает состояние человека после эпилептического припадка, а между тем данными припадками он и сам, как известно, до чего еще немало лет весьма тяжко страдал…
А именно буквально почти все те довольно долгие годы всего своего и без того как-никак совсем нелегкого творческого пути.
Достоевский, «Униженные и оскорбленные»:
«Очнувшись от припадка, она, вероятно, долго не могла прийти в себя. В это время действительность смешивается с бредом, и ей, верно, вообразилось что-нибудь ужасное…».

Не знаем мы да и никогда теперь вовсе того не узнаем, чего это именно могло вообразиться бедной девушке (сроки сдачи романа автора во всем поджимали), но самому Достоевскому явственно вообразились все те сколь бессмертно верные принципы захвата и удержания российского общества в рамках чудовищной, доселе нигде и никогда невиданной диктатуры.

76
И как раз эдак оно и вышло под властью безмозгло оседлавших светлые мечты о некоем всеобщем же благе и близко-то совсем не мифически кровожадных вампиров большевиков.
Эти всемогущие гробокопатели поболее всего только и жаждали беспрестанного пролития людской крови и ничегонеделания на той до чего еще безумно острой вершине всей той абсолютной своей идейной безгрешности…
Они и в самых сладких своих мечтах вовсе никак не планировали создавать народу условия для его несколько лучшего существования.
Зато так и распаляясь в пустых обещаниях, они довольно-то самоотверженно сыпали посулами, некогда уж именно всем из сущего ничего вполне ведь сходу создать некую ту несказанно светлую жизнь.
Причем Достоевский создал чисто внешние декорации, а кое-кому иному разве что только-то и оставалось, так это статно и неспешно выйти на сцену, да и начать весь тот немыслимо грандиозный спектакль под довольно броским названием «построение коммунизма» в одной той на безмерно великие муки отныне обреченной стране.
И вот он тому сколь изумительно яркий пример из тех уж самых более чем выпукло наглядных «Бесов»:
«На первый план выступали Петр Степанович, тайное общество, организация, сеть. На вопрос: для чего было сделано столько убийств, скандалов и мерзостей? он с горячею торопливостью ответил, что "для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения - вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и опираясь на целую сеть пятерок, тем временем действовавших, вербовавших и изыскивавших практически все приемы и все слабые места, за которые можно ухватиться».

77
Один, как и понятно, он в поле не воин, да только кто это про то вообще уж сказал, что Достоевский был в те не столь и давние времена явно так в поле совершенно один?
Несколько позднее другой классик Антон Палыч Чехов, медленно отхаркивая кровью свои легкие, собственно, в связи с тем и утратил всякую веру в Господа Бога, а как раз потому и принялся он разнузданно разглагольствовать о некоем всеобщем полезном труде, что всех нас вскоре выведет на единственно верный и, безусловно, правильный путь.
Ясное дело, что ему, до тех дней как-никак вполне здоровому человеку, вдруг сколь однозначно понадобилась весьма существенная помощь со стороны окружающих его людей, а он это со всею очевидностью сразу вот никак невзлюбил.
Да только причем это тут все то население его страны, а тем паче еще и все прогрессивное человечество эдак ведь тоже разом в придачу?
Его мозг, отравленный расхолаживающим действием туберкулеза, безусловно, продолжил все также всемогуще верно творить.
Однако все, то довольно позднее его творчество вполне однозначно оказалось и близко же явно не тем, чем были некогда ранее так и проникнутые светом, теплом и иронией произведения, которые его великий ум создавал некогда доселе ведь прежде.
Нет, теперь это было нечто, хотя и тоже всецело незаурядное, однако совсем же изрядно при всем том отчаянно заунывное, и пусть те поздние произведения Чехова по-прежнему были наделены искрой гениальности, но в точности таковы они были, в том числе и по всему своему непомерно расхолаживающему действию.
Психика читателей сколь безудержно в те ныне на редкость отдаленные времена нещадно тогда подвергалась массированной атаке совершенно же отчаянно несносного чеховского нигилизма.

78
И это именно доктор Чехов, при помощи всех тех необычайно гениальных своих пьес, собственно, и создал довольно действенное психологическое давление на всю ту безнадежно хрупкую, да и совсем отчаянно же ранимую душу русского человека.
И вот он тот, безусловно, так яркий пример тех и впрямь сколь весьма поздних его просоциалистических воззрений.
Чехов, «Три сестры»:
«Милый Иван Романыч, я знаю все. Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни был, и в этом одном заключается смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги. Как хорошо быть рабочим, который встает чуть свет и бьет на улице камни, или пастухом, или учителем, который учит детей, или машинистом на железной дороге… Боже мой, не то что человеком, лучше быть волом, лучше быть простою лошадью, только бы работать, чем молодой женщиной, которая встает в двенадцать часов дня, потом пьет в постели кофе, потом два часа одевается… о, как это ужасно! В жаркую погоду так иногда хочется пить, как мне захотелось работать».

И вроде бы все тут чисто житейски до чего только совсем вовсе же незыблемо верно.
Да, может, то и впрямь было бы, собственно, именно так, кабы, конечно, не все, то довольно-то крайне неприглядно и бурно вскоре затем весьма вот сходу разом последовавшее.
«Тоска по труду, о боже мой, как она мне понятна! Я не работал ни разу в жизни. Родился я в Петербурге, холодном и праздном, в семье, которая никогда не знала труда и никаких забот. Помню, когда я приезжал домой из корпуса, то лакей стаскивал с меня сапоги, я капризничал в это время, а моя мать смотрела на меня с благоговением и удивлялась, когда другие на меня смотрели иначе. Меня оберегали от труда. Только едва ли удалось оберечь, едва ли!
Пришло время, надвигается на всех нас громада, готовится здоровая, сильная буря, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку. Я буду работать, а через какие-нибудь 25—30 лет работать будет уже каждый человек. Каждый!»

79
И вот чем уж всех нас сколь бескомпромиссно вовсе-то никак не обделила Советская власть, как есть и заключалось в том самом до чего необъятном объеме всяческой трудной работы.
Причем всего того непосильного труда было столько, что и десяти волам было бы его никак не осилить, не то, что какому-либо одному отдельно взятому человеку.
И именно как наиболее жуткий образец преображения прежних реалий в нечто исключительно новое и может тут, весьма достоверно же приведена та самая никак недостойная нынешних техногенных времен 20 века донельзя скверная добыча золота в условиях вечной мерзлоты!
В принципе, советская система добычи всем общеизвестна, по 18 часов с мотыгами тысячи и тысячи зеков ковыряли промерзший грунт, который был тверже и крепче любого цемента.
А между тем было уж возможно разом поднять вверх целый пласт веками промерзшей земли при помощи нескольких десятков килограммов во вполне правильных местах заранее строго же по науке заложенного динамита.
Причем действуя по уму, сначала следовало сделать довольно маленькие лунки и в них заложить совсем уж никак небольшое число динамита, ну а потом…
Так нет, вместо этого - пара тысяч политических заключенных с весьма коротким перерывом на сон целый месяц надрывались над тем, что столь успешно могли бы за недолгие 8 дней довольно неспешно осилить пятеро сильных и сытых рабочих во главе с одним грамотным инженером.
Причем среди этих «политических» вполне явно хватало, в том числе и таких технарей, что и вправду могли бы максимально облегчить и обезопасить физический труд.
Однако их светлые головы в черных мыслях большевиков, ни в какой тот еще существенный расчет отныне априори никак совсем уж и не брались.

80
Нам показали в «Списке Шиндлера», как нацист убивает еврейку-инженера…
Да только вот он в чем сколь этак каверзный же вопрос?
Когда – это именно нам точно также покажут, как сытый, упивающийся всем своим полновластием большевик насилует русскую балерину или убивает инженера, который попытался с ним умничать, городя чего не попадя о вполне, как пить дать на самом-то деле возможном обвале в шахте?
И тот сущий невежда на те кем-либо вкрадчиво и именно что совсем через силу произносимые… и впрямь-то всячески молящие о хоть каком-либо понимании еще же слышные слова…
…до чего запросто мог отреагировать примерно следующим самым вот громогласным образом:
- «Люди, говоришь, погибнут, но так ведь оно будет разве что на деле явно получше.
На несколько врагов народа меньше в один момент разом станет, ну а ты подлая без спроса каркающая тварь, прямо уж сейчас, не сходя с этого места у меня считай, что сходу мигом загнешься».

И этак оно было как раз именно потому, что всею своей мелкой душонкой тот вертухай попросту уж являлся лютым врагом всему тому вот на деле конкретно разумному.
Да и был он, кстати, на свою службу собственно призван только лишь