О книгоедстве

безупречно верном большевистском духе сколь ответственно выдержанном сценарии, а никак не об игре действительно хороших актеров.
Однако сами по себе как есть вовсе ведь безотрадные последствия - они довольно-то во многом удивительно схожи!
Хотели одного светлого добра, а вышло, собственно говоря, то самое до чего откровенное и весьма этак дикое зло, причем именно в том самом более чем всеобъемлющем великом смысле.
И вот как оно право само собой подчас уж выходит, когда на исключительно благодатную почву наивности сеются семена беспредельно чуждого, как и весьма меланхолично никак неприглядного неприятия всех нас считай, что пожизненно и совсем недобро окружающей промозгло нищей духом социальной действительности.
О да она и впрямь может быть на редкость суровой, и все-таки никакими праздными словесами все та из века в век вездесуще навязчивая реальность, нисколько-то и ни на йоту к лучшему (не во снах) совсем уж не сдвинется.
Жизнь общественная в своем почти абсолютно нетронутом виде просуществовала не одно лишь то бесконечно малое во всей ведь череде минувших веков 20-е столетие, а как раз потому и любые, политическим путем навязываемые обществу этические перемены безмерно опасны, а к тому же и полностью бесперспективны…

98
А весь тот народ для своей более чем доподлинной душевной целостности должен был явно так иметь и то самое считай одно на всех духовное наследие.
А следуя сему, великий Пушкин – это именно русский поэт и вовсе не зря его в СССР сколь старательно делали этаким прозаичным классиком, буквально напрочь отметая при этом всю его великую страстность.
И кто это вообще совсем уж нелепо решил, что свои наилучшие строчки он написал в блокнот заезжей графине и это в то самое время, когда он был столь неистово и безумно влюблен в свою Натали?
Натужная прекрасность - то вот нисколько не та утоленная страстность.

Да и сама та вездесущая страсть к самому яростному уничтожению зловредных проявлений окаянно, невзрачной действительности - она уж, конечно, куда этак многозначительно поважнее светлых проявлений любви между женщиной и каким-либо мужчиной.
Некрасов, этот поэт тоски, обреченности и неволи, и возродил всеми теми своими будто бы бессмертными, пространными виршами ту самую до чего только и впрямь никак вовсе вот совсем незапамятную опричнину Ивана Четвертого…

99
Да и великий Лев Толстой, когда уж он столь ревностно боролся с бесовской хитростью управляющих поместьями совсем этак вряд ли, что на самом-то деле действительно имел даже и мало-мальски зрелое обо всем том представление, откуда это именно она берет все свои самые, что ни на есть естественные корни.
А между тем ясно, как Божий день, что их наиболее верное происхождение неизбежно же брало свое начало как раз от той до чего безмерно внешне же утонченной европейской культуры.
Из чего вполне естественно следует, что, раз кто-либо всеми силами так и толкал Россию на довольно же схожий путь общественного развития…
Яснее ясного, что тем самым он и впрямь всецело создавал все условия и предпосылки для продолжения Французской революции, и на этот раз именно на той и без того из века в век отчаянно многострадальной русской земле.
Причем все то черное смертоубийство, что было безумно же зверски осуществлено в пределах культурной Франции, оказалось, считай одним только детским лепетом по сравнению с тем, что на деле еще ждало Россию, где революция попросту разом снесла голову с плеч той вовсе-то никогда затем не наступившей эре всеобщего процветания и благоденствия.

Раз еще первоначально все тут дело было явно не в том, что некоторые чересчур восторженные личности как-то совсем ведь неправо начали зачитываться безнадежно чужой и чуждой посреди всех тех необъятных просторов России умственно незрелой и крайне деспотичной философией.
Да еще и главное именно таковой, что была как есть весьма уж обезличенно праздной, а потому и сколь запросто выедающей, словно бы кислотой, всяческий тот безыскусно пресный здравый смысл.
Ну а кому-то явно хотелось еще вдоволь вполне отведать от соленой водицы целого океана светлой истины, а между тем мелкие и крайне хлипкие логические построения никак не рассеивали окружающий густой мрак…
Причем дело тут явно не в том, что кто-то сходу захотел барскою кровью спешно расчистить путь общества к его грядущему попросту невероятному счастью.
Нет, чисто фактически речь тут идет о чем-либо на редкость уж вовсе совсем вот ином.
А, прежде всего, тут дело было в том, что в той прежней России все французское и заграничное прививалось самим, как он есть образом жизни, да и совсем нелепо следующей разве что именно строго так влево идейной мыслью.
И вот как раз уж нечто подобное весьма тяжким грузом затем и оседало в умах российской аристократии и творческой интеллигенции.
Причем это как раз та чудная новизна старой лжи и придает жалкой фальшивке тот еще как есть впрямь-таки сладостный и дивный звон самой же настоящей монеты.
Зыбучая, сыпучая и шипучая через край видимость, сколь безупречно скрывающая вполне ведь доподлинную подноготную всяческих крайне некрасивых вещей, в древней Европе существовала еще со времен императора Августа, а на Русь она без году неделя заявилась именно с тем до чего еще многозначительно великим ее Петровским культурным просвещением.

100
И именно тут она разом уж затем и слилась, считай воедино со всею той отчаянно злющей и зловещей азиатской хитростью.
Причем все те как они есть, изначально так искренне добрые намерения явились одним лишь тем довольно-то громко урчащим в пустом желудке фактором, что единственное сколь еще безмерно раздражал, но никак не исцелял, и по сию пору, точно также страдающую все теми же застарелыми болячками плоть российского общества.
И вот он тому самый уж конкретный пример из «Войны и мира» всемирно известного графа Льва Толстого:
«Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян - сделал уступки. Продолжать дело освобождения представляя невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно-торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно-благодарственные, с образами и хлебом-солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были - одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно-благодарным за сделанные ему благодеяния.
Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб-соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ.

В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб-соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами-мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении.
Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц-женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику-брату, как он называл великого мастера.
"Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!"
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, насколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии проверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами все то, что они дают у других, т. е. все, что они могут давать».

101
Хотя уж и надо бы более чем явно подметить, Лев Николаевич Толстой в «Войне и мире» никак пока еще не берет быка за рога, решительно и отважно утверждая, что собственности вообще не должно быть столь ведь действительно много в тех лишь одних чьих-либо абсолютно чуждых всякому простому труду - частных руках.

Его светлую душу на тот самый момент разве что весьма так отчаянно гнетет одно уж сущее бесправие и донельзя скотское состояние крепостных крестьян.
Ну, а затем его литературный герой - богач Пьер Безухов сам как на грех попадает в плен к французам, а потому и познает на своей собственной шкуре, чего - это такое нужда и бескормица.
Ну, а заодно и довелось ему вполне до конца тогда понять весь великий разум русского народа, и впрямь сколь этак еще вплотную с ним никак не единожды до чего же близко вот соприкоснувшись, фактически всею душой.
Причем безо всяких крайне греховных в том сомнений сама суть его глубоких