весьма вот чудовищно нелегкой жизни.
Ну, а весьма резкие переходы от одного к другому, безусловно, подразумевают внутреннюю аморфность и лютый фанатизм.
В принципе, то была проблема всех русских писателей 19-го столетия, а не одного разве что Достоевского, но это именно в нем этот жуткий маятник и качался с самой максимальной амплитудой.
И, разумеется, что тут всем тем до чего еще самым отрицательным образом сказались и все тяготы его довольно-таки нелегкого существования, связанные не только с тюрьмой, но еще и со вполне однозначным весьма патологическим пристрастием великого писателя к зеленому сукну, а именно рулетке.
Да и вообще все творчество Достоевского было сплошь проникнуто тьмою душевных мытарств, а как раз-таки потому вовсе вот и не являлось оно самого уж наилучшего рода микстурой для того совсем безмерно и без того попросту ведь издревле еще отравленного всевозможными противоречиями дореволюционного общества.
И все это притом, что пока никак не было оно на редкость и впрямь-то вдоль и поперек растоптано сапогами всего того до чего осатанело мелкотравчатого большевизма.
Причем, конечно же, все возвышенные намерения Достоевского сколь неизменно были исключительно так безмерно чисты и прекрасны, но это не только они одни, в своем конечном итоге хоть сколько-то весьма многозначительно разом так сходу заранее определят судьбу каких-либо довольно больших и светлых свершений.
Да и вообще именно то, что всем нам некогда сможет дать несколько иную, куда и впрямь истинно поболее сносную жизнь, так это один лишь тот чисто уж как есть вполне вовремя и верно должными людьми проявленный здравый житейский рассудок.
И это как раз-таки его явно и не хватает в те самые неистово бурные времена весьма же безупречно решительного осуществления всех тех бесшабашно безответственных планов, по истово беспутному усовершенствованию донельзя незыблемых принципов широкой общественной жизни.
Причем все, эти бравые иллюзии были основаны как раз-таки на суровых абстракциях, что до чего и впрямь ведь совсем бестолково были затеряны в сладких грезах целого мира философских благих измышлений.
Да еще уж заодно и таковых, что вовсе не имели при этом даже и самой малейшей связи со всем тем подлунным миром нашей-то до чего обыденно беспристрастной и крайне во всем подчас непримиримо взыскательной к фактам суровой действительности.
И попросту никому и никак, лихо и безжалостно оседлав политически подкованных граждан, было бы вовсе-то не достигнуть славных вершин заоблачно райского иного бытия, а в особенности, коли все в нем должно было, безусловно, уж оказаться навеки отлично от всего этого нашего раз и навсегда житейски обыденного, скотского существования.
97
И главное часто так из каких-либо славных, но логически никак твердо необоснованных намерений, в конце концов, выходит нечто до чего наглядно полностью ведь разве что истинно так совсем уж противоположное...
И вот точно также оно вышло и с тем никак небезызвестным фильмом «Семнадцать мгновений весны».
Фильм этот явно был некогда создан, дабы безмерно во всем прославить советскую разведку военной поры, да только вышло оно сколь еще полноценно разом именно наоборот!
И автор как раз именно в том, безусловно, всецело же полностью убежден, что без этакой безотрадно серо-коричневой многосерийной эпопеи неонацистские организации сегодняшней России точно недосчитались бы в своих рядах более трети своих теперешних ревностных членов.
Причем никто это тут нисколько не собирается для одного только виду и красного словца до чего беззастенчиво сравнивать творчество великого Достоевского с какой-то донельзя банальной, а местами и попросту откровенно глупой советской лентой!
Правда, речь тут может идти разве что о том в самом-то безупречно верном большевистском духе весьма этак на редкость ответственно выдержанном сценарии, а никак не об игре действительно хороших актеров.
Однако сами по себе как есть безотрадные последствия - они довольно-то во многом удивительно схожи!
Хотели одного добра, а вышло, собственно говоря, то самое до чего еще дикое зло, причем именно в том совершенно так всеобъемлющем великом смысле.
И вот как оно само собою право подчас и выходит, когда на ту исключительно благодатную почву наивности сеются семена беспредельно чуждого, как и весьма меланхолично никак неприглядного неприятия всех нас считай, что пожизненно и совсем уж недобро окружающей промозгло нищей духом социальной действительности.
О да она и впрямь может быть на редкость суровой, и все-таки никакими праздными словесами все та из века в век вездесуще навязчивая реальность, нисколько-то даже и ни на йоту к лучшему (не во снах) явно так совсем уж вовсе не сдвинется.
Жизнь общественная в своем почти абсолютно нетронутом виде просуществовала не одно лишь то бесконечно малое во всей ведь череде минувших веков 20-е столетие, а как раз потому и любые, политическим путем навязываемые обществу этические перемены безмерно опасны, а к тому же еще и безгранично так полностью бесперспективны…
98
А весь народ для своей вполне доподлинной душевной целостности должен был явно иметь и то самое именно что как есть одно на всех духовное наследие.
А следуя сему, великий Пушкин – это именно русский поэт и вовсе не зря его в СССР до чего старательно делали этаким прозаичным классиком, буквально напрочь отметая при этом всю его великую страстность.
И кто это вообще совсем уж нелепо решил, что свои наилучшие строчки он написал в блокнот заезжей графине и это в то самое время, когда он был неистово и безумно влюблен в свою Натали?
Натужная прекрасность - то вот нисколько не та утоленная страстность.
Да и сама та вездесущая страсть к самому яростному уничтожению зловредных проявлений окаянно, невзрачной действительности - она уж, конечно, куда во всем многозначительно поважнее светлых проявлений любви между женщиной и каким-либо мужчиной.
Некрасов, этот поэт тоски, обреченности и неволи, и возродил всеми теми своими будто бы бессмертными, пространными виршами ту самую как она только есть до чего никак этак незапамятную опричнину Ивана Четвертого…
99
Да и великий Лев Толстой, когда уж он столь на редкость ревностно боролся с бесовской хитростью управляющих поместьями вряд ли, что хоть как-либо на деле действительно имел даже и мало-мальски зрелое обо всем том представление, откуда это именно она берет все свои самые, что ни на есть естественные корни.
А между тем ясно, как Божий день, что их самое подлинное происхождение более чем неизбежно брало свое начало как раз от той до чего еще безмерно внешне утонченной европейской культуры.
Из чего сколь явно до чего и впрямь естественно следует, что, раз кто-либо всеми силами так и толкал Россию на вполне довольно схожий путь общественного развития…
Яснее ясного, что тем самым он и впрямь всецело создавал все условия и предпосылки для продолжения Французской революции, и на этот раз именно на той и без того на редкость из века в век отчаянно же многострадальной русской земле.
Причем все то, что было зверски осуществлено во Франции, оказалось одним лишь детским лепетом по сравнению с тем, что только затем вот ждало Россию, где революция попросту разом снесла голову с плеч той так никогда и не наступившей эре всеобщего процветания и благоденствия.
Причем первоначально все дело тут было не в том, что некоторые весьма и весьма на редкость ограниченные личности как-то совсем неправо начали зачитываться совершенно чужой и чуждой посреди всех тех необъятных просторов России умственно праздной философией.
Да еще и именно таковой, что была уж как есть донельзя обезличенно праздной, а потому и сколь запросто выедающей, словно бы кислотой, всяческий тот до чего безыскусно пресный здравый смысл.
Ну а кому-то явно хотелось вдоволь отведать от соленой водицы целого океана светлой истины, потому что мелкие и крайне хлипкие логические построения никак вот нисколько не рассеивали окружающий густой мрак…
Причем дело тут совсем не в том, что кто-то сходу захотел барскою кровью расчистить путь общества к его грядущему попросту невероятному счастью.
Нет, фактически тут речь идет чем-либо на редкость уж ином.
А, прежде всего, тут все дело было именно в том, что в той еще прежней России все французское и заграничное прививалось самим образом жизни, как и впрямь совсем нелепо следующей грубо разве что влево идейной мыслью.
И вот как раз-таки именно нечто подобное до чего тяжким грузом затем и оседало в умах российской аристократии и творческой интеллигенции.
Причем это ведь та чудная новизна старой лжи и придает жалкой фальшивке тот еще дивный звон самой же настоящей монеты.
Зыбучая, сыпучая и шипучая через край видимость, доподлинно скрывающая настоящую подноготную всяческих весьма и весьма некрасивых вещей, в древней Европе существовала еще со времен императора Августа, а на Русь она без году неделя заявилась именно с тем и впрямь-таки до чего великим ее Петровским культурным просвещением.
100
И тут она затем и слилась воедино со всею той злющей и зловещей азиатской хитростью.
Причем все те еще изначально искренне добрые намерения явились одним разве что довольно-таки громко урчащим в пустом желудке фактором, что уж единственное так безмерно раздражал, а не исцелял, и по сию пору, точно также страдающую все теми же застарелыми болячками плоть российского общества.
И вот он тому самый конкретный пример из «Войны и мира» всемирно известного графа Льва Толстого:
«Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян - сделал уступки. Продолжать дело освобождения представляя невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно-торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно-благодарственные, с образами и хлебом-солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были - одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно-благодарным за сделанные ему благодеяния.
Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб-соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ.
В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором
