О книгоедстве

опасной для завоеваний революции, влили смертельный яд».

131
Александр Керенский, разве что лишь совсем ненадолго воспользовался революцией, да и она на редкость так вдоволь (сколько ей самой, то было потребно) весьма вот по-свойски до чего своекорыстно использовала немыслимо яркую и чисто трагикомическую его способность нести всевозможную и всяческую несуразно восторженную ахинею.
На редкость искренне толкающий свои речи болтун на тех самых наиболее первых порах был ей, как никто другой вовсе вот неотъемлемо и впрямь сколь безукоризненно нужен, да и очень даже явно чрезвычайно полезен.
Причем разве то кому-либо вот никак оно совсем не понятно – большие «европейские друзья России» в истинно житейских условиях всей той российской ирреальности сделали ставку как раз на этакого слащавого, да и нисколько не в меру чрезвычайно амбициозного говоруна.
Ну, а потом, они чисто же ненароком совсем нечаянно его спасли да и то явно не в качестве наиболее наилучшего своего спецагента, а из тех более чем откровенно сентиментальных соображений, как тот Шурик из фильма «Кавказская пленница» выразился… им птичку стало жалко, и близко того никак не более…

Можно как угодно относиться к этакой и впрямь донельзя же одиозной личности, однако, по описанию современников, никак не годился Керенский в суперагенты, да и суперагент на его номинальную должность был явно так нисколько попросту и не нужен.
Вот как описывает Керенского генерал Краснов в своей книге «На внутреннем фронте» (кстати, в этой книге евреи упоминаются, ну а антисемитизмом там и не пахнет):
«Лицо со следами тяжелых бессонных ночей. Бледное, нездоровое, с больною кожей и опухшими красными глазами. Бритые усы и бритая борода, как у актера. Голова слишком большая по туловищу. Френч, галифе, сапоги с гетрами – все это делало его похожим на штатского, вырядившегося на воскресную прогулку верхом. Смотрит проницательно, прямо в глаза, будто ищет ответа в глубине души, а не в словах; фразы – короткие, повелительные. Не сомневается в том, что сказано, то и исполнено.
Но чувствуется какой-то нервный надрыв, ненормальность. Несмотря на повелительность тона и умышленную резкость манер, несмотря на это "генерал", которое сыплется в конце каждого вопроса, – ничего величественного. Скорее – больное и жалкое. Как-то на одном любительском спектакле я слышал, как довольно талантливо молодой человек читал стихотворение Апухтина "Сумасшедший". Вот такая же повелительность была и в словах этого плотного, среднего роста человека, чуть рыжеватого, одетого в защитное, бегающего по гостиной между столиком с допитыми чашками кофе, угловатыми диванчиками и пуфами и вдруг останавливающегося против меня и дающего приказание или говорящего фразу, и казалось, что все это закончится безумным смехом, плачем, истерикой и дикими криками: "все васильки, красные, синие, в поле!"».

132
Мнение Петра Краснова, вполне продуманное и обоснованное, а как раз потому его и можно будет принять на веру.
Причем все это как раз потому что во времена лютой смуты люди сплачиваются никак не вокруг кого-либо наиболее умного, а совсем непременно вокруг того, кто лучше всех сумел до чего деятельно сориентироваться в смутной обстановке пасмурного времени…
Ну, а со всем этим сколь еще весомей сумеют справиться одни разве что те наиболее дешевые политические клоуны, совсем не имеющие абсолютно никакого внутреннего стержня, а именно потому и умеющие расшаркиваться буквально перед каждым встречным и поперечным.
Причем, ясное дело, что подобного шута горохового, как за ниточки, станут, и впрямь до чего уж усердно дергать все те, кому то окажется и близко так явно ведь нисколько не лень.
Ну, а для того, чтобы как следует вполне надежнее закрепиться у самого горнила власти этакому ходячему пугалу огородному, всенепременно нужно было научиться все те чужие ниточки, полностью разом обрезать, да и самому по возможности верную рукой сплести паутинку и все ее тенета у себя в руках всесильно же сосредоточить.
Чего еще будет попросту никак нельзя действительно так совершить, будучи всего-то лишь политиком-однодневкой, мотыльком, прилетевшим на огонек власти, бессильной марионеткой в чьих-либо чужих сиволапых руках.

133
И кстати, вот еще что: французская революционная деятельность, в отличие от той во многом от нее весьма уж до чего наглядно отличной российской, в самом своем начале сколь явственно затлела разве что именно так сама по себе.
И это лишь затем всякую материковую революционную деятельность на целый век взвешенно и дипломатично разом ведь оседлали, как никто в этом мире весьма этак предприимчивые и прагматичные господа англичане.
Тот, кто думает обо всем этом как-либо уж явно вот вовсе иначе, может и впрямь вслед за Николаем Стариковым до чего безапелляционно обвинить владычицу морей Англию в том, что она, будучи на короткой ноге с Посейдоном, утопила в своих пучинах весь тот доселе непобедимый испанский флот.

Другое дело, насколько быстро господа англичане действительно поняли всю ту до чего явственную взрывную суть дьявольской революции, что была словно горящий факел, вовсе-то совсем небрежно брошенный в пороховой погреб извечной их материковой соперницы Франции.
А потому и все те революционные события 19-20-го столетий имеют под собой сколь уж весьма ведь поразительно своеобразную политическую подоплеку.
Виктор Гюго в своем великом труде «Отверженные» только лишь разве что вскользь упоминает о главных «героях» всех тех последующих смут и мятежей в истории Европы:
«Время от времени появлялись люди "хорошо одетые, по виду буржуа", "сеяли смуту" и, держась "распорядителями", пожимали руки самым главным, потом уходили. Они никогда не оставались больше десяти минут».

134
Конечно, зачем это им было достаточно так долго светиться – они тихо в тени делали свое искрометно бравое революционное дело, отрабатывая свой хлеб на службе прославленной английской короны.
Вот еще одно до чего яркое свидетельство Виктора Гюго на данный счет: в его романе «Отверженные» есть сколь очевидные и довольно прозрачные намеки на некую вполне организованную и хорошо обученную военному делу силу, властвующую буквально над всем и столь откровенно всему задающую именно свой собственный мерный ход и темп:
«Говорили, что общество Друзей народа взяло на себя руководство восстанием в квартале Сент-Авуа.
У человека, убитого на улице Понсо, как установили, обыскав его, был план Парижа.
В действительности мятежом правила какая-то неведомая стремительная сила, носившаяся в воздухе. Восстание, мгновенно построив баррикады одною рукою, другою захватило почти все сторожевые посты гарнизона. Меньше чем в три часа, подобно вспыхнувшей пороховой дорожке, повстанцы отбили и заняли на правом берегу Арсенал, мэрию на Королевской площади, все Маре, оружейный завод Попенкур, Галиот, Шато-д'О, все улицы возле рынков; на левом берегу – казармы Ветеранов, Сент-Пелажи, площадь Мобер, пороховой погреб Двух мельниц, все заставы. К пяти часам вечера они уже были хозяевами Бастилии, Ленжери, квартала Белые мантии; их разведчики вошли в соприкосновение с площадью Победы и угрожали Французскому банку, казарме Пти-Пер, Почтамту. Треть Парижа была в руках повстанцев».

Конечно, без сугубо внутренних житейских причин вызвать из преисподней беса революции никак и ни у кого вовсе вот никогда совсем уж нисколько не выйдет.
Однако все те доселе естественные первопричины сущего большого народного недовольства можно очень даже довольно же умело и резво раздуть самыми хитроумными как раз именно для того и распускаемыми слухами.
Причем сделано - это будет разве что дабы, с тем сколь откровенно же прямым умыслом весьма ведь смело воспользоваться всею той, считай, что стихийно сложившейся ситуацией…
Этак-то крайне деликатно, но верно совсем еще издалека вот возглавив спонтанное движение революционных масс, и можно будет на редкость надежно, затем обеспечить их знаниями, как это им и что будет впоследствии надобно еще сотворить во имя всего того, сколь значительно большего же успеха их революционного дела.

135
Однако в том самом сугубо конкретном российском случае не одни только некие иностранные козни, но и отчаянно беснующееся время попросту совсем ведь подорвало все основы законности и легитимности Временного правительства.
И надо бы чисто во всеуслышание разом так и сказать тому сколь позорно Временному правительству, в принципе-то и было суждено оказаться до чего еще наспех же созванным разве что на тот совсем недолгий же час…
А именно как раз для безмерно короткого и временного продолжения войны, пока в России все еще была хоть какая-либо явная нужда.
И, ясное дело, что данная власть вовсе не вся сплошь прогнила и на редкость как есть, до чего еще безбожно пропахла черной души изменой…

Сами иностранные устроители довольно-то малого российского переворота никогда бы не допустили до самых вершин власти, однородно состоящую из предателей и негодяев, разношерстную толпу дешевых политиков-однодневок.
Слишком уж все это было бы тогда шито белыми нитками, а потому и раскрылось бы впрямь-таки в один момент.

136
От подобного крайне незадачливого правительства попросту сразу бы отвернулись все здоровые силы в российском обществе, а их тогда было совсем уж немало, а в том числе они вполне вот имели место и посреди тех сколь отныне ветрено просторных коридоров той нынешней будто бы и впрямь многозначительно всенародной власти.
Но при всем том само собой оно весьма безвременно и неказисто как есть, уж разом попросту вышло, что под их и близко «не монаршим престолом» как-никак, а совсем не оказалось той до чего безупречно ведь настоящей морально-этической основы, как это было с той прежней царственной и величавой государственной властью.
Правда, несколько позднее новоявленные столпы правления все-таки безо всякой в том тени сомнения явно возникли, но на этот раз на совершенно вот вовсе иной, отныне исключительно же идеологической основе.

А именно поэтому у здоровых сил в той необъятно широкой Российской империи шанса на успех и не было попросту никакого, и прежде всего оттого, что сама та великая держава и близко не прогнила, но была сплошь покрыта всевозможными болезненными язвами долгими десятилетиями абсолютно так никак полноценно не разрешаемых общественных проблем.
Причем коли по временам они и решались, то вот явно же делалось это отнюдь не на ту хоть сколько-то вполне полноценно добрую и честную половину.
А подобные буквально сходу увязающие в грязи полумеры разве что без году неделя растравливают у кого-то всякий его крайне же болезненный аппетит, да и вообще все эти возвышенные иллюзии только и вызывают у праздных обывателей целый сонм самых несбыточных и слепых вовсе вот напрасных надежд.

137
Ну а та юркая, словно угорь большевистская власть всем и каждому совсем же невообразимо многое сколь еще искренне до чего только всячески разом более чем приветливо наобещала.
Да уж именно так в три короба раздарив весьма славные посулы, а главное дала она