исполняют чьи-либо совсем сторонние, полновластно безапелляционные приказы.
На Западе все это выглядит разве что, как довольно-то значительное влияние на исключительно же безликие массы простого народа.
Однако разве нечто подобное хоть сколько-то вполне разнится от того безмерно вот туповатого и пессимистического «этак оно, значится, и надо, раз то было нам нашим барином до чего строго же велено».
И само дело тут именно в том, что в обездоленной, а отчасти и вовсе покинутой ее исконным разумом России народ оказался чересчур болезненно одурманен напрасными надеждами, а потому и был он готов ради них убить кого угодно, пусть и самого близкого человека, а кого не из своих – так и подавно.
И вовсе не надо бы сколь еще многое на редкость вот до кучи валить на каких-либо абсолютно чужих иродов – все наихудшие злодеяния советского режима осуществлялись именно как раз посредством самого русского народа!
167
Однако при этом весь тот безлико суровый прагматизм большевиков есть одно же исключительно наглядное следствие европейского влияния в духе холодной целесообразности вместо обычной логики, включающей в себя хоть какие-либо человеческие чувства, а даже, к примеру, и самого так легкого омерзения.
И вот она, вся их душа нараспашку, сколь четко и впрямь откровенно до чего уж наглядно так обрисованная в «Бесах» Достоевского:
«Исполнительная часть была потребностью этой мелкой, малорассудочной, вечно жаждущей подчинения чужой воле натуры, – о, конечно, не иначе как ради "общего" или "великого" дела. Но и это было все равно, ибо маленькие фанатики, подобные Эркелю, никак не могут понять служения идее, иначе как слив ее с самим лицом, по их понятию, выражающим эту идею. Чувствительный, ласковый и добрый Эркель, быть может, был самым бесчувственным из убийц, собравшихся на Шатова, и без всякой личной ненависти, не смигнув глазом, присутствовал бы при его убиении».
Убийство без мотива и ненависти есть именно тот наиболее явный признак безвременной кончины ближнего своего как всякого человеческого существа, и уж явное так последовательное превращение оного во вредное насекомое, которое давят совсем безо всякой злобы, лишь разве что потому, что оно у нас в доме совершенно вот попросту лишнее.
168
Голодомор он ведь более чем явственно олицетворяет разве что одно только следствие сколь еще откровенно прагматичной политики советского государства, враз же сходу пожелавшего извести как можно поболее всех его сильных духом и телом граждан, дабы как есть совсем беспардонно прижать всю страну к своему донельзя инородному коммунистическому ногтю.
Целые эшелоны с зерном были самым осознанным образом, до чего еще преступно отгорожены от крестьян, у которых этот их урожай был весьма зверски отобран в качестве платы за их ратный труд во благо их исключительно «доброго, да и всегда неизменно же удивительно справедливого» государства.
И это как раз по его самым уж принципиально суровым воззрениям считай, чисто так заново оно даровало своим гражданам небо и землю, а, следовательно, те ему были чисто навек до чего бесконечно по самый гроб жизни вполне еще разом обязаны.
Ну, а оно само между тем ничего и никому лично и не было никогда вполне ведь хоть сколько-то на деле должно.
169
Сатрап СССР попросту вконец обобрал земледельцев до нитки, как и до последней кадки с гнилой тушеной капустой, и вот теперича они и впрямь-то должны были все как один за него с голодухи опухнуть, дабы далее он смог никак не проявлять о них ровным счетом никакой той еще чисто грядущей отцовской заботы…
И главное, все - это разве что потому, что были те крестьяне совсем уж плохими и крайне нерадивыми его гражданами, всегда так способными супротив него всею неукротимой силой разом восстать.
Ну а именно потому как это тут не крути, а поскольку то чрезвычайно дремучее во всех своих собственнических инстинктах зажиточное крестьянство и вправду было извечным очагом контрреволюции, его вполне следовало, чисто физически извести под самый корень, и никаких гвоздей.
И вот на тех ближних и дальних путях сколь долго затем еще стояли вагоны с зерном, причем было оно так исключительно потому, что оказалось его слишком-то неимоверно же много, а значится и вывезти его сразу, никак не имелось абсолютно никакой на то ни малейшей возможности.
И именно дабы то зерно считай подчистую вывезти заграницу его, и погрузили на платформы в мешках, приставив к нему самую надежную охрану.
И все это лишь затем дабы не дай-то бог опухшие от голода крестьяне его по своим домам в единый миг сходу разом не растащили.
А впрочем, то было разве что относительно временным явлением, раз в конце концов, все то наспех отобранное у трудового крестьянства зерно все-таки вывезли и ничтоже сумняшеся продали тем еще самым проклятым капиталистам.
170
А в это самое время люди в селах, помирая без пищи, буквально ели друг друга – и это ли не заслуга тех бесподобно прекрасных, да только на редкость нелепо опередивших свое весьма нелегкое время всецело же утопических идей?
Практическое воплощение бездумно благих чаяний и пожеланий до чего неизменно создает один лишь сущий ад на этой незыблемо грешной стяжательством и властолюбием сырой же земле.
Вот только лучше ей быть сырой от благодатных дождей, а вовсе не от человеческой крови совсем не на поле брани бессчетно и бесчестно так вот и проливаемой истыми врагами всего своего народа…
Причем речь тут явно идет не о 37 злосчастной године, а целых десятилетиях черного мора кровавого большевистского террора.
А если до чего же необъятные массы народа были на деле вполне так обречены их чудовищно безликими правителями на верную голодную смерть…
То уж само собой тогда ведь оно разом попросту ясно, что вся та свобода, равенство и братство, в конце концов, без тени сомнения, затем так и оказались: свободой питания трупами и людоедством, единым тождеством пред гриппом, от которого с голодухи 1918 года в одной Совдепии померли целых 5 миллионов человек.
Ну, а также разом окончилась вся эта история сущим братством нищеты в результате всеобщей разрухи, как впрочем, и стала она вполне ведь знаковым следствием той еще более чем безнадежно кровопролитной гражданской войны.
Причем эта саму душу народа измельчающая гражданская война* есть самая неотъемлемая часть буквально-то всякой революции, и разнится она разве что лишь в количестве жертв.
В Англии их было десятки тысяч, во Франции многие сотни тысяч, ну а в России попросту целые миллионы.
*Временное измельчание души народа происходит, прежде всего, оттого, что лучшие люди начинают яростно истреблять друг друга во имя старорежимной веры или тех еще самых новоявленных атеистических идеалов.
171
И само собой при всем том на лицо тот исключительно так наглядный прогресс, как и более чем несомненная историческая последовательность, до чего постепенно переходящая в ранг простого и вполне естественного факта: где бы в Европе ни произошла революция, а всенепременно следом за тем незамедлительно начинается кровопролитная гражданская война.
Причем ведь в конечном итоге уж явно выходит из нее никак не то, чем в свое время окончилась гражданская война в США – Севера с Югом, а нечто невообразимо так чисто катастрофическое.
То есть именно тогда при всех тех беспутно удручающих реалиях той донельзя же обыденной нормой, явно становится никак ни при каких других обстоятельствах вовсе и невозможная полнейшая раскованность душ всяческих тех еще невежественных пролетариев.
И главное все, это разве что потому, что они в той еще неистово лютой ярости весьма вот слепо разорвали все до единой звенья хоть сколько-то сдерживающих их цепей всякой как-никак будто бы и близко никому далее вовсе так и ненужной - гуманной человечности.
А затем уж как-никак, а чисто из-за всего того совсем этак никакими словами совсем неописуемого бедлама наиболее близкие друг другу люди, зачастую прямые и кровные родственники, упоенно и радостно так ведь и станут тогда сколь бездушно подвергать друг друга неописуемо мучительной и полностью-то как-никак безнадежно безнаказанной смерти.
И главное, никак не из-за мелких и эгоистических, чисто уж шкурных интересов отдельные лихие люди в те удивительно «бравые времена» сколь еще бесшабашно взялись всеми своими потными руками тогда за оружие.
Нет, целые миллионы идейно наспех подкованных граждан лихо и гордо вздернув к небесам подбородки, все как один яростно поднялись на войну именно из-за неких лишь чисто воображаемых грядущих благ.
Ну, а противостояли им в той безумно кровавой междоусобной сваре люди, так и переполненные всецело же справедливого неверия в те исключительно пресловутые радости грядущего, безмятежного и бесклассового существования.
172
Да только безо всех тех чисто внешних беспардонно, так весьма вот удручающих простой народ факторов, да и той чересчур уж мечтательно настроенной интеллигенции ни одна из революций, собственно, и не могла бы где-либо хоть как-либо собственно еще произойти.
Так что Виктор Гюго никак был не прав, утверждая в своем романе «Отверженные» те нисколько не расхожие, а куда скорее – безапелляционно антиэволюционные истины:
«Каждая революция, будучи естественным свершением, заключает в самой себе свою законность, которую иногда бесчестят мнимые революционеры; но даже запятнанная ими, она держится стойко, и даже обагренная кровью, она выживает. Революция – не случайность, а необходимость. Революция – это возвращение от искусственного к естественному. Она происходит потому, что должна произойти».
И чем уж на все - это можно именно с тем, беспрецедентно великим прискорбием разом так сходу ответить, кроме как довольно-то небольшим отрывком из романа братьев Стругацких «Трудно быть богом»:
«Ты еще не знаешь, подумал Румата. Ты еще тешишь себя мыслью, что обречен на поражение только ты сам. Ты еще не знаешь, как безнадежно само твое дело. Ты еще не знаешь, что враг не столько вне твоих солдат, сколько внутри них. Ты еще, может быть, свалишь Орден, и волна крестьянского бунта забросит тебя на Арканарский трон, ты сравняешь с землей дворянские замки, утопишь баронов в проливе, и восставший народ воздаст тебе все почести, как великому освободителю, и ты будешь добр и мудр – единственный добрый и мудрый человек в твоем королевстве. И по доброте ты станешь раздавать земли своим сподвижникам, а на что сподвижникам земли без крепостных? И завертится колесо в обратную сторону. И хорошо еще будет, если ты успеешь умереть своей смертью и не увидишь появления новых графов и баронов из твоих вчерашних верных бойцов».
173
Но и этого будет сколь еще многозначительно вовсе так мало – революция заодно разом же порождает идущего след в след за ней Наполеона, всею плотью души до чего кроваво так жаждущего разом охватить в своих жарких объятиях всю старушку Европу, а заодно по случаю как-никак и Азию всенепременно в придачу…
И для подобной всеблагой цели никаких человеческих жертв со стороны, как и понятно и близко никак явно неродного ему народа сему доблестному полководцу будет уж сколь обезличенно,
