официозно и триумфально заявленные права советских граждан были при всем том одной лишь той, считай вот сплошной дутой фикцией.
Та во все и вся словно кислота въедливая власть никем и близко не прошеных советов, именно теми чисто популистскими методами сколь грубо напрочь устранила буквально всякую же в стране безработицу.
Да только при всем том весь как он есть новоявленный «пролетарский строй» так и объявил самое же неотъемлемое право на отдых на довольно многих рабочих местах.
Причем тут явно и близко так не обошлось без предтечи, раз сколь откровенно басовитые российские классики 19 века столь ведь дружно объявили лютую войну бестолковой лени и барству...
И это, прежде всего, Лев Николаевич Толстой, со всей своей личной до чего еще совсем невообразимо прискорбной стороны весьма немало поспособствовал всяческому и близко никак не поэтапному становлению в России именно подобного сколь еще многозначительно же как есть злосчастного советского режима.
207
Несколько ниже можно будет вполне наглядно лицезреть самый конкретный пример мышления всемирового гения и классика Льва Толстого, который в его «Анне Карениной» до чего яростно так распинает по всем статьям, саму как она есть жизненную необходимость всеобщего сподвижничества в деле крайне же настойчивого, а вовсе-то не спонтанного просвещения всего народа.
Причем явно ведь доводиться ему, при всем том использовать самые различные слова, однако лишь только-то ради того, дабы весьма этак увереннее и шире затем еще раскинуть в душе представителей родовой аристократии все те на редкость широкие сети всяческих умственных и нравственных предрассудков.
А еще и главное таковых в которых наиболее существенной сутью будет являться именно то, что как оказывается, и близко нет ничего поважнее, того сколь забористо самоотстраненного великого счастья знатных и образованных, зажиточных людей.
Ну, а идти к нему, следует разве что лично своей донельзя же своекорыстной дорогой.
А между тем все - это явное сумасбродство совсем и близко никак неподобающее для каких-либо всесторонне развитых личностей действительно желающих обустроить у себя на родине полноценно светлую и спокойную жизнь.
Раз таковою она может стать лишь от вполне разумного и последовательного вмешательства во все те до чего только и вправду весьма же беспокойные дела общественные!
208
Однако автор и близко так совсем не рассчитывает - это хоть сколько-то доказать одному из тех безупречно всезнающих людей, для которых чисто подобное представление о судьбе цивилизации, как и о наиболее справедливейших принципах всеобщего общественного существования как раз-то ближе всего, вот вполне неизменно к лицу.
Поскольку - это и есть, собственно то, что, они весьма многозначительно всячески чтут, раз уж чего-либо подобное как ничто иное сколь явно ведь, считай, до конца соответствует их сугубо личностным вкусам, а также и всем их исключительно заглавным жизненным приоритетам.
И вот они слова Льва Толстого. «Анна Каренина».
«Я думаю, что двигатель всех наших действий есть все-таки личное счастье. Теперь в земских учреждениях я, как дворянин, не вижу ничего, что бы содействовало моему благосостоянию. Дороги – не лучше и не могут быть лучше; лошади мои везут меня и по дурным. Доктора и пункта мне не нужно, мировой судья мне не нужен, – я никогда не обращаюсь к нему и не обращусь.
Школы мне не только не нужны, но даже вредны, как я тебе говорил. Для меня земские учреждения просто повинность платить восемнадцать копеек с десятины, ездить в город, ночевать с клопами и слушать всякий вздор и гадости, а личный интерес меня не побуждает.
– Позволь, – перебил с улыбкой Сергей Иванович, – личный интерес не побуждал нас работать для освобождения крестьян, а мы работали.
– Нет! – все более горячась, перебил Константин. – Освобождение крестьян было другое дело. Тут был личный интерес. Хотелось сбросить с себя это ярмо, которое давило нас, всех хороших людей. Но быть гласным, рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе, где я не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов слушать всякий вздор, который мелют защитники и прокуроры, и как председатель спрашивает у моего старика Алешки - дурачка: "Признаете ли вы, господин подсудимый, факт похищения ветчины?" – "Ась?"
Константин Левин уже отвлекся, стал представлять председателя и Алешку-дурачка; ему казалось, что это все идет к делу.
Но Сергей Иванович пожал плечами.
– Ну, так что ты хочешь сказать?
– Я только хочу сказать, что те права, которые меня… мой интерес затрагивают, я буду всегда защищать всеми силами; что когда у нас, у студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми силами защищать эти права, защищать мои права образования, свободы. Я понимаю военную повинность, которая затрагивает судьбу моих детей, братьев и меня самого; я готов обсуждать то, что меня касается; но судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, или Алешку-дурачка судить, – я не понимаю и не могу».
209
Да, уж, действительно, хоть сколько-то посильно поучаствовать во всей общественной жизни дело и впрямь порою до чего еще отвратительно во многом тошнотворное, а кроме того и никак совсем оно вовсе так нечистоплотное.
И только лишь разве что поэтому им и по сею-то пору и заняты именно те, кто никогда и близко совсем не забывают про свой собственный широко оттопыренный карман.
А, следовательно, всему тому прежнему самодовольному мздоимству так уж и будет по самой своей природе как раз и положено в точно том виде более чем неизменно весьма вот скверно продолжаться и впредь.
По крайней мере до того самого поворотного момента, когда быть может явно так еще научится российская интеллигенция видеть весь этот мир в несколько ином, куда поменее прекраснодушном свете.
Причем, то до чего безмерно великое благодушие к самой уж себе со всею великою страстью любимой у нее и впрямь весьма ведь неотъемлемо сочетается с тем лишь чисто наспех прикрытым фиговым листочком мнимого радушия, сущим-то откровенным презрением ко всем тем прочим простым обывателям.
И у того же Льва Толстого было далеко вот отнюдь не самое худшее отношение ко всему тому простонародью его века и страны.
А, все-таки, то сколь этак высокородное его презрение к простому мужику при той не очень уж тщательно им скрываемой зависти к нему самому, как и ко всему его сословию, буквально неистово пышет из всего творчества, безо всякого сомнения, великого графа Льва Николаевича.
210
И если вполне всерьез и вправду заговорить об довольно сильном влиянии со стороны художественной литературы, то ведь легче всего оно приживается, и впрямь-то давя на мозг, как раз тогда, когда оно до чего сколь совсем неизбежно ведет именно во тьму предрассудков, а вовсе не к свету высших и величественных истин.
Вот он еще довольно яркий пример из творчества Льва Толстого, где тот весьма усердно расшатывает старые догматические постулаты, да только новое при этом он никак не насаждает, а лишь наспех низводит, на нет все столпы чисто прежних господских забот и утех, что были от века, по его мнению, вовсе неправедны.
Лев Толстой «Война и Мир»
«Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью". Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что-то новое, всякий раз изумляла его. – "Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им все, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее. Стало быть, так надо! Но мне-то, мне куда деваться?" думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности».
211
Однако чего это тут только попишешь, раз буквально весь этот мир снизу доверху переполнен всякого разного рода злобной скверной и абсолютно любое его серьезное улучшение никому из нас чистых рук, совсем не сулит, и можно лишь порою суметь отличить, где грязь, а где та напрасно пролитая кровь.
Да только кое-кому нечто подобное и близко ведь попросту никак непонятно!
Причем тот наиболее короткий путь до чего еще бездушно кровав и жесток, зато уж, ясное дело, и близко не будет он грязен, а потому и идти по нему вполне уж окажется сколь широко, светло и раздольно.
А все, потому что всю ту черную работу на себя возьмет кто-либо без всякой тени сомнения, БЕЗУСЛОВНО, другой.
И это как раз потому и было самое время более чем тщательнее же подготовить ко всей той грядущей эпохе всеобщего радостного света довольно-то хорошо вспаханную идеалистическую почву.
Ну а чисто так ради того, чтобы вполне посильно ее приблизить и стоило бы со всею светлою душой исключительно же ответственнее заняться именно, что тем донельзя обескровливающим благородные лица суровым обличением, всей той чисто врожденной никчемности стародавнего российского царизма.
212
Причем, конечно, никак не ради всеобщего порабощения диким и отъявленным злом, сколь еще явственно тогда раздавались неистово громкие воззвания, что весьма этак чувственно призывали всех и вся чисто сходу ринуться к тем до чего необъятным (уж никак пока вовсе-то и не освоенным) просторам добра.
А между тем те невозмутимо мнимые блага вполне находящиеся крайне далеко за горизонтом это, прежде всего, один только тот рай на небесах до которого своими ногами точно ведь никому уж совсем попросту как есть никак не дойти.
Правда люди, некогда так и сулившие всем и каждому некие новые времена вполне искренне, подчас верили в свои россказни, а потому и суровую казнь прошлого они считали безупречно приемлемой, хотя и крайне суровой мерой.
Для них она была и впрямь до чего всецело оправдана безумным светом искрометно же наилучшего бытия тех только лишь грядущих поколений.
Однако при всем том надо бы сколь еще всерьез ведь разом заметить, что уж те самые исключительно тяжкие заблуждения истинных праведников, в конце концов, непременно обходились человечеству, куда разве что на редкость значительно дороже, нежели чем все те злодейства всяческих упырей и вурдалаков рода людского.
Причем даже коли и выходит чего-либо сносное, а не гнусное из всяческих считай этак еще изначально в одном том чьем-то воображении более чем уж до чего сладостных начинаний…
Однако при всем том всякие те или иные светлые намерения исключительно редко сбываются в той еще их самой первичной форме, раз вот абсолютно любые теоретические выкладки, всенепременно, потребуют весьма длительной обкатки на самом что ни на
