понимая.
Причем, прежде всего именно то самое сколь еще суровое возведение книжных истин в статус полной непогрешимости разве что только и приводит к той весьма еще бесподобной отрешенности от всяких вообще реалий простецкой жизни.
Да к тому же люди живущие иллюзиями вполне ведь при этом создают нужную почву для возникновения державы, в которой главными болтами скрепляющими остов всего государства разом так вот окажутся одни только всякие праздные и пустые мечтания…
И та многовековая химера коммунизма до сих самых пор явно уж более чем устойчиво держится на плаву и имеет своих до чего строгих и весьма насупленных сторонников.
Ну а что до потомков тех, кто некогда подготовил нужную почву для процветания лживых идей…
То вот они и по сей день, мыслят и чувствуют чисто поверхностно, так и, купаясь в атмосфере прекрасных чаяний и веяний лютого нового времени.
И эти люди совсем так и близко не видят тьмы только лишь разве что еще поболее сгущающейся от всего того проникновенного света чудесных, но никак при всем том нисколько не чудодейственных истин.
Эти люди ждали безумно красочного рассвета, а дождались кровавого заката тем более немыслимо же ужасного в свете и впрямь-то на редкость чудовищно благих и безупречно наилучших изначальных намерений.
Причем лучшие труды литературы так тогда и пестрели всяческой слащавой демагогией и необычайно благими ожиданиями неких тех исключительно же наилучших грядущих времен.
И они, кстати, сколь уж верно оказали очень даже довольно значительное влияние, поскольку весьма ведь многое в этом нашем современном мире явное производное неких крылатых фраз, а точно так и необъятно широкого духовного наследия всех тех величественных духом всемирно известных гигантов пера.
И вот чего весьма уж проникновенно обо всем этом нам поведал Сергей Снегов в его и впрямь невероятно блистательных «Норильских рассказах».
«И еще я думал о всевластии слов, с такой горечью объявленной пожилым человеком, лежавшим на соседней койке. Я вспомнил, что Мопассан когда-то писал, будто вся человеческая история для него – это набор сменяющих одна другую хлестких фраз. "Я не мир к вам на землю принес, но меч", "Кто ударит тебя в левую щеку, подставь правую", "Пришел, увидел, победил", "Еще одна такая победа, и я потеряю все мое войско", "Мертвые сраму не имут", "Здесь я стою, я не могу иначе", "Если в этих книгах то, что в Коране, то они не нужны; а если то, чего в Коране нет, то они вредны", "Все погибло, государыня, кроме чести", "Париж стоит обедни", "Пусть гибнут люди, принципы остаются", "Государство – это я!"...
Много, очень много фраз, ставших вехами истории, прав Мопассан. Но всевластие слова? Слово, из зеркала бытия ставшее организатором и командиром бытия? Не верю! Не могу, не должен поверить! Ибо страшно жить в мире, где жизнью командует слово, а не дело. Прав, тысячекратно прав Фауст, отвергнувший евангельское "Вначале было слово". Он сказал: "И вижу я – деяние в начале бытия". Да, именно так, деяние, а не слово! Слово как было, так и остается зеркалом совершившегося действия».
226
И с каким – это ветром к нам откуда-то издали явно уж так, и донеслось то еще сколь на редкость беспорядочное всеобилие тех над всем и вся отныне более чем превалирующе властвующих слов?
И эти липкие словно смола ярлыки между тем вполне ведь оказались самым так наиболее верным орудием в руках весьма беспардонно карающей «фемиды правосудия» той еще самой совсем же беззаконной сталинской власти.
Причем она считай так одинаково карала правого и неправого, раз уж ей явно было никак не до сопливых сантиментов, поскольку главной ее задачей неизменно лишь только уж и оставалось самое полновесное устранение всякой возможности того или иного некогда затем вполне еще только возможного грядущего своего свержения.
И те наиболее главные строители человеческого муравейника, а именно всей той принципиально «новой жизни» при всем том были сколь всемогуще до чего еще сурово же вознесены над теми самыми промозгло серыми тогдашними буднями…
Ну а те совсем уж вовсе неприметные простые люди в тогдашних революционных тисках оказались никак ведь отныне не обществом во всем себе подобных, а куда скорее неким сообществом общественно полезных насекомых, где есть работники, а есть трутни явственно обреченные на самую скорую и страшную суровую погибель.
И в трутни новая власть сходу так записала буквально всех, кто не имел счастья родиться в семье рабочих или крестьян.
И уж буквально все тогда целиком и полностью в единый миг оказалось до чего разом подвластно одной только всевластной идеологии…
И эдакая мертвенно бледная личина тогдашнего истинно вопиюще серого существования безнадежно уничтожала всякое хоть сколько-то возможное разнообразие каких-либо более-менее обдуманных подходов, а в том числе и к тем весьма безыдейно простым и самым обыкновенным вещам…
Поскольку все - это почти без разбору уж стало либо самым доподлинным образцом кристальной честности перед всем своим народом и революцией или наоборот – явным примером предательского двурушничества во имя слюнявой буржуазной морали, которой самое время было ныне в сортире мигом так только лишь подтереться.
И все те изумительно яркие фетиши революционной совести и правды, сколь удивительно же быстро враз тогда стали именно тем наиболее наилучшим орудием всех на свете ярых фанатиков, а тем паче тех намертво к ним еще разом наспех примазавшихся безотчетно и слепо преданных солнцеподобному вождю донельзя льстивых холуев и отъявленных прохиндеев.
Однако при этом те самые разве что последующие события вполне ведь брали свои корни именно из того чересчур лучезарного мировоззрения именно тех, кто всему тому крайне нелицеприятному в этой жизни совсем безнадежно и утопически разом противопоставил именно тот на редкость богатый светлыми иллюзиями чисто ведь книжный здравый смысл.
Оный в их глазах сколь неизменно всячески оттенял все то, что безо всякого труда было совсем на редкость общедоступно как есть буквально всяческому вовсе же никак непритязательному взору.
Ну а если кто и замечал грязь у себя под ногами, то вот столь сурово и пафосно он в нее тыкал, как будто само ее присутствие в жизни общества самым прямым образом всячески так явно оскорбляло его до самого безумия нежную натуру.
227
А когда люди ума так и пышут яростными восклицаниями по поводу всего того, что им совсем ведь вовсе явно не нравится в их стране, то уж весь этот негатив вполне имеет свойства накапливаться, а потому и самое простое население приобретает дикое желание начисто бы смести все ныне существующие институты власти…
Что уж собственно и дозволило росткам иберийского абсолютизма истово так твердо прижиться на российской почве, а далее и прорости, дав при этом самые до чего совсем явно неподходящие всходы.
И вот он самый же конкретнейший всему тому пример.
Чехов «Невеста»:
«– И как бы там ни было, милая моя, надо вдуматься, надо понять, как нечиста, как безнравственна эта ваша праздная жизнь, – продолжал Саша. – Поймите же, ведь если, например, вы, и ваша мать, и ваша бабулька ничего не делаете, то, значит, за вас работает кто-то другой, вы заедаете чью-то жизнь, а разве это чисто, не грязно»?
Суровая борьба с праздною жизнью живущими бездельниками – занятие само по себе, куда поболее чистоплотное, нежели чем беспрестанная возня в навозной куче до чего только будничного общественного неустройства, а посему доктор Чехов именно его себе и выбрал, так сказать, как наиболее удобную среду для самого существенного выявления совершенно неизгладимых общественных пороков!
228
Ну а если бы Антон Чехов поистине стал безо всякой устали призывать к ответу всех тех жуликов, что нагло разворовывали, причем считай до фундамента все, то ныне совсем так былое российское государство…
И вот как-никак, а даже не став еще на весьма строгий социалистический путь Антон Чехов явно уж успел занять позу едкого и на редкость язвительного критика совсем не в меру двуличного общества своего времени.
А между тем ему надо было светить лучом надежды, а не рвать в клочки все неустройство и неблагополучие его страны.
Но Чехов, к примеру, в его рассказе «Именины» весьма откровенно обнажает всю глубину лицемерия светской жизни мещанского общества.
И при этом он явно совсем в сердцах возносит над собой руки, умерщвляя при этом само будущее, в котором будут точно также присутствовать беспардонная ложь и казенные личины весьма тщательно натянутые на отчаянно постные физиономии...
Но все это разве что лишь тогда разжигало пламя, а оно, видите ли, и должно было все вокруг яростно сокрушить, и совсем же безжалостно обезглавить «змея Горыныча» безнадежно старого социального зла.
А между тем, сколь непременно нужно было нечто так совсем иное, а именно и впрямь высекать искры, обвиняя тех, кто виновен в запустении душ, тех, кто погряз во всех грехах, нежась в перинах совсем неправо нажитого богатства…
А еще и делать - это надо было никак не абстрактно, а прямо в лоб отчаянно и невзирая на лица, яростно же глаголя обо всех тех исключительно темных делишках больших и малых взяточников и казнокрадов…
Причем да тут вовсе совсем не о чем спорить, дореволюционное общество тоже было довольно нечистым, а, следовательно, в случае меткой и крайне агрессивной критики в свой адрес, еще вот явно наградили бы довольно многие его представители именитого писателя целым ворохом гнуснейших и отвратительнейших ярлыков.
И при этаком раскладе вполне возможно уж не стал бы Чехов тем истинно великим общемировым классиком, зато, быть может, его светлое отечество ныне совсем бы не зависело от цен на нефть.
И тому была весьма веская и очень даже серьезная причина.
Очень даже многие представители интеллигенции едва вот унесли ноги из страны вечных советов, а из тех, кто остались было немало тех, кто погиб в те первые же послереволюционные годы.
Ну а также хватало и тех, кто не выжил в сталинских лагерях.
А вот кабы на деле все вот пошло несколько иначе и сам воздух был бы чище, да и вообще российское государство могло бы жестко диктовать цены на экологически чистые, да и значительно поболее ЭФФЕКТИВНЫЕ энергоносители.
Да только всем тем своим чересчур резким словами, Чехов попросту взял и уж всеми силами обязал народы России беспрерывно трудиться, словно белка в колесе. И все во имя того на редкость нелепого миража некоего вполне так умопомрачительно светлого будущего.
Причем все то «мнимо лучшее житье-бытье» как вот было оно тем еще эфемерным призраком, так уж именно им оно и осталось.
Но сомнение в выбранном партией пути было считай так смерти подобно…
А именно потому при том новом и самом наилучшем в мире строе и было принято сколь еще совершенно буднично чисто вот вполне по-житейски расстреливать и расстреливать беспощадно, причем не только за ярко выраженные контрреволюционные взгляды.
Нет, в том числе и, просто на всякий случай, за одну лишь отвратительно буржуазную социальную принадлежность, которая была столь отныне
