предлагал ко всему его осуществлению генерал Краснов, никак не могло спасти донельзя шаткое (на тот самый момент времени) положение вещей.
Поскольку тогда весьма этак ответственно потребовалось всецело твердою рукой вводить должность до конца равную должности царя, и при этом еще и наделять данного царской власти приемника, всеми соответствующими полномочиями, сохранив за самодержцем одни только символические, церемониальные функции.
И уж в России в этаком случае никогда бы не произошло, ничего из того, что немногим позднее случилось в той чрезвычайно надо бы прямо сказать и по сей день на редкость сентиментальной Германии.
А чего именно там приключилось, весьма ведь отлично передал на бумаге гениальный Булгаков в его «Белой Гвардии», причем его описание безупречно же исторично и более чем до конца вполне достоверно.
«Следующее событие было тесно связано с этим и вытекло из него, как следствие из причины. Весь мир, ошеломленный и потрясенный, узнал, что тот человек, имя которого и штопорные усы, как шестидюймовые гвозди, были известны всему миру и который был-то уж наверняка сплошь металлический, без малейших признаков дерева, он был повержен. Повержен в прах – он перестал быть императором. Затем темный ужас прошел ветром по всем головам в Городе: видели, сами видели, как линяли немецкие лейтенанты и как ворс их серо-небесных мундиров превращался в подозрительную вытертую рогожку. И это происходило тут же, на глазах, в течение часов, в течение немногих часов линяли глаза, и в лейтенантских моноклевых окнах потухал живой свет, и из широких стеклянных дисков начинала глядеть дырявая реденькая нищета».
323
А между тем в самой России и близко никак никогда пока не бывало этакого культа сверхчеловека, а имелось одно лишь чисто коленопреклоненное преклонение пред всяким тем, кому по самой его должности уж было положено, как есть чисто ведь сходу отожествлять собой все то наше славное отечество.
Причем на это самое место всегда было возможно довольно-то легко сколь поспешно «выдвинуть», кого ведь только угодно.
Ну а затем при помощи средств массовой информации и впрямь-то сходу навязать народу более чем искреннюю любовь к этому «до чего только наилучшему из всех людей».
И тем наиболее главным тут было как раз именно то, чтобы он вообще, собственно, был этот из всех самый же достойный, однако, кто он таков было по всей своей сути и близко никак попросту ведь вовсе совершенно неважно.
Да только сверхчеловека в самой России из него никто и никогда и близко не делал, поскольку такой человек должен был вполне оказаться вселюбящим, всепонимающим и великомудрым, но никак не человеком горой, как это было у немцев.
324
У белых подобной более-менее выдающейся личности, к великому сожалению, попросту ведь никак явно уж не нашлось, а как раз потому подобного рода новоявленным великодержавным вождем и стал тогда тот еще треклятый немецкий шпион Ленин, а не тот безжалостный к врагам и недругам английский наймит Колчак.
Да и Деникин, тот тоже был у иностранцев чисто же, считай вовсе вот на побегушках.
Ну а, кроме того, судя по всему тому, им написанному в его «Очерках русской смуты», был он человеком безынициативным, излишне доверчивым, да и безмерно любящим тот еще старый, размеренный порядок и честь.
В эпоху революций такие деятели, совсем уж нисколько никак не преуспевают, да и при старых порядках, они без высочайшего разрешения сверху зачастую и высморкаться, как следуют, совершенно так никогда и близко не посмеют.
То, что генерал Краснов пишет о совсем другом генерале прекрасно бы (пускай и с некоторой инновацией) вполне ведь бы подошло, в том числе и Деникину, поскольку оба эти генерала фактически одного поля ягоды.
Далее цитата из все той же книги «От Двуглавого Орла к красному знамени»
«Всю свою жизнь Куропаткин провел на вторых ролях. Он всегда был талантливым исполнителем чужих планов. Слава Скобелева его покрывала. Он служил, основываясь на мудром и никогда не знающем ошибки правиле: "чего изволите и что прикажете".
Он был Туркестанским генерал-губернатором, царьком в Средней Азии, но он прислушивался к тому, что ему приказывали Государь, министр внутренних дел и военный министр. Он никогда не осмелился бы нарушить или изменить приказание. Он видел часто неправильность того, что ему указывали, доказывал большими красноречивыми докладами, что надо делать и как, но исполнял беспрекословно то, что ему приказывали. В этом была его сила и в этом была его слабость. Он привык делать дела с разрешения и одобрения. Став военным министром, он продолжал свою политику. Он мог творить лишь тогда, когда на его докладе было собственною Его Величества рукою начертано: – согласен, утверждаю или быть по сему. Без этой санкции он ни на что не решался.
Он был сыном скромного армейского капитана и мелким псковским помещиком. Рожденный ползать, он не мог летать. Его ум, широкое образование, богатые знания, личная солдатская храбрость и честность разбивались о робость перед кем-то высшим, перед начальством. Он не мог воспарить и презреть все и идти напролом. Он был притом честолюбив и хватался за власть. Он себя любил больше, нежели армию, и армию любил больше России. Он стал главнокомандующим, но он не был им. Полная мощь была не у него. Он боялся адмирала Алексеева, ревновал к каждому генералу, которого выдвигала война, и продолжал держаться прежней политики, добиваться на все утверждения Государя».
Ну, а государь тот был, в общем и целом, как правитель великой державы до чего уж совсем вот никчемным исполнителем твердой воли своей супруги, а как раз потому и зря его теперь прямо-таки в святые рядят!
Человеком он был весьма своевольным и одновременно с этим подчас совершенно безвольным, а также и глубоко набожным, что зачастую безволию лишь совсем не излишне разве что немало вот вполне поспособствует.
И уж во всей своей совокупности для любого правителя нечто подобное явно несет в себе именно тот сколь весьма же непоправимый ущерб.
А все, потому что он должен быть именно рукой Господа, а никак не наспех осеняющей свой лоб его ладонью.
325
И, ясное дело, что уж будь тот последний российский государь Николай Второй никак вот не той слепо ведомой на заклание овцой, а всемогущей десницей грядущего, он сколь прекрасно бы осознавал всю ту самую явную неприемлемость праздной околополитической говорильни.
Ну а точно также ему вполне следовало же понимать и всю ту грозную опасность кровавого скольжения, как только начнется самое явственное расхолаживание старого издревле полноценно доселе отлаженного крепостного механизма…
И надо бы сходу так в лоб весьма уж сколь непременно заметить, что в истории России фактически неизменно любые благие начинания демократического характера, и впрямь сколь обязательно вскоре оканчивались совершенно трагически.
И, если бы Николай Второй и вправду был бы хоть сколько-то прозорлив и умен, то вот и близко бы он никак не смог даже и на одну недолгую минуту явно же запамятовать об этаком прежнем истинно долгими веками сколь еще отчетливо выверенном горьком же опыте.
А кабы он и в самом уж деле пошел по тому хоть сколько-то разумному пути, ему надо было никак не ту излишне говорливую Думу разом ведь тогда созывать, а повсеместно создавать местные советы самоуправления.
Причем именно снизу, а не сверху и можно было бы со временем облагородить лицо власти в глазах всего своего народа.
326
Ну а точно также надобно было всячески перенаправить всю их чрезвычайно кипучую энергию как раз-таки на хозяйственную, а нисколько не на ту более чем благодушно и крайне язвительно сколь еще безмерно широкую политическую деятельность.
А то ведь та Дума почти сплошь была похожа на сборище болтунов в селе, в котором безмерно свирепствует великой силы пожар.
Дома себе горят, да горят, а они все промеж собою никак разобраться не могут и хоть сколько-то договориться, а чего это им первое срочно бы надо бежать разом тушить и кому это в этаком деле быть и вправду сколь наиболее главным.
Весьма похожая ситуация имела место затем и в Белом движении.
Ну а та наиболее главная же беда неизменно была заключена именно в великой силе народа, у которого ее было в самом ведь явном и до чего несомненном же переизбытке.
Да только того чисто ведь простейшего житейского ума, однозначно так на деле способного при случае сколь посильно сдержать всю ту на редкость ужасную горячность, а тем и спасти людей от самого всенепременного затем великого горя до чего отчаянно так тогда явно ведь и не хватало.
Однако при этом той наиболее веской всему тому первопричиной было разве что самое полное отсутствие посреди масс простого народа хоть каких-либо зачатков знания, а потому и нечего столь беспрестанно же искать истоки вящей темноты российского народа в каких-либо его чисто природных человеческих задатках!
327
Основой основ российского бескультурья являлась именно та власть, что вполне же нарочно заботилась именно о том, чтобы народ пребывал в сущей бездне слепого невежества! Владычествующая над ним каста, более чем верно тогда осознавала, что дабы сколь надежно удерживать такой народ в самом безропотном повиновении, явно ведь окажется более чем бестрепетно разом вот еще потребным до чего неуклонно всячески же прижимать его к своему ногтю.
Ну а как раз только потому, она во всем сходу и расстаралась, дабы раз за разом до чего беспрестанно вдавливать и вдавливать его челом в сырую землю.
В то время как буквально всякий его сколь бездумно наспех распрямляющий, при этом явно лишь создавал в нем, ощущение положительно во всем чрезмерно же безграничной легкости.
Ну а вследствие того прямо-то силой всячески тянуло затем народные толпы ко всему тому неимоверно ужасающему всеми своими грядущими разрушениями, бессмысленному и беспощадному российскому бунту, как уж о том твердо и пламенно некогда высказался великий Пушкин.
Причем вся та сколь еще всемогущая лютость бескрайнего мятежа разве что только поболее обездоливала и обескровливала простой российский народ.
И вот чего это именно обо всем до чего размашисто пишет Генерал Краснов в его книге «Екатерина Великая»
«Ты знаешь, слыхал, конечно, о созыве в 1767 году Комиссии о сочинении нового уложения… Были собраны представители от дворян, горожан, государственных крестьян, депутаты от правительственных учреждений, казаки, пахотные солдаты, инородцы… Пятьсот семьдесят четыре человека собралось в Москве. Какого тебе Земского собора еще надо! Собрался подлинный российский парламент. И что же? О России они думали? Нет! О России она одна думала. Там думали только о себе, свои интересы отстаивали, свои выгоды защищали. Дворянство требовало, чтобы только оно одно могло владеть крепостными людьми, требовало своего суда, своих опекунов, свою полицию, права на выкурку вина, на оптовую заграничную торговлю. Оно соглашалось на отмену пытки, но только для себя… Купцы тянули к себе. Крестьянство…
– Ну что же крестьянство?.. Что же оно? В этом-то весь смысл…
– Что говорить о нем! Чай, и сам знаешь… За границей очень много об
