Цунами тоталитарной идеологии

хорошо, – говорила она, – я буду работать, как они, я буду прачкой, я стану садить и полоть огороды…” С этою мыслью она задремала. Но сейчас же вернулась в явь от новой яркой мысли. “Да ведь тогда, – думала Оля, и мысли точно торопились в ее мозгу, стремясь что-то доказать ей важное и убедительное, – тогда, когда все станут, как они, и не будет нас, погибнет красота. Тогда погибнет вера в Бога, погибнет любовь. Тогда исчезнет сознание, что позволено и что не позволено. Тогда убийство не будет грехом и сильные и дерзкие станут уничтожать слабых. Слабые станут раболепствовать перед сильными, угождать тем, кто свирепее осуществляет свое право жизни. Тогда все обратится в сплошную резню. Христос с Его кротким учением уйдет из нашего мира, с Ним уйдут красота и прощение, и в дикой свалке погибнут люди. Они, как хищные звери, разбегутся по пещерам и будут жить, боясь встретиться с себе подобными».

77
А как раз именно это, собственно, и произошло в России во времена той самой никак так небезызвестной ленинско-сталинской оторопи от всего того, что вовсе же совсем нетривиально и впрямь вот хоть сколько-то соотносилось ко всему тому на редкость «беспутно треклятому прошлому».
Через двадцать долгих и мучительных лет неистово сурового правления Антихриста (Сталина) люди вообще стали бояться разговаривать с какими-либо посторонними прохожими из-за одного того сколь еще глубоко гнездящегося в самом их сердце страха, что вдруг это они и есть те самые враги, о которых до чего много и подробно пишут во всех газетах.
А чисто потому люди тогда буквально до смерти боялись, что и их тоже безо всяких излишних каверзных вопросов огульно и безотлагательно уличат в том, что они, может, и мельком с кем-либо не тем, переговорив, с чудовищно лютым врагом сходу вступили во вполне осознанный предварительный сговор.
Причем нечто подобное сходу стало возможным разве что путем медленного, но планомерного удушения практически всего населения России в кошачьих объятиях большевистского вождя, когда тот поистине стал единоличным властелином всех тех волей-неволей безропотно отныне подвластных ему народов.
Он-то ведь точно и впрямь на редкость умело играл со всею СВОЕЙ страной в ту самую всем небезызвестную игру кошки с пойманной ею мышкой…

78
Да только сколь многим представителям тогдашней интеллигенции весь тот неудержимо победоносный процесс закабаления народа ярмом окаянного большевистского рабства был и близко вовсе же неприметен.
И скорее всего, тут сыграло свою наиболее решающую роль именно то обстоятельство, что большевики более чем умело создавали в народе великие пароксизмы беспричинного восторга.
Причем делались этакие отвратительно темные делишки именно по тому вот совсем никак явно недоброму сценарию.
Ну а еще и в той более чем верной же точности, как подобные схемы и поныне до чего бойко и ухватисто подчас ведь без тени стеснения проворачивают строители финансовых пирамид.
Писатель Андрей Платонов в своей знаменитой повести «Котлован» разоблачает этакие махинации в чисто своем безо всяческих прикрас доподлинно же исторически верном описании всего того на редкость вдоволь тогда непомерно разросшегося беспросветно дутого энтузиазма:
«Я этих пастухов и писцов враз в рабочий класс обращу, они у меня так копать начнут, что у них весь смертный элемент выйдет на лицо…
Но отчего, Никит, поле так скучно лежит? Неужели внутри всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план?»

79
А показухи в те ныне давние времена и впрямь было считай, что и сами вожди по этому поводу подчас даже уж и невольно так спесиво умилялись.
Уж как это им совсем легко и просто и вправду как есть до конца во всем  разом вот на деле сподобилось на редкость казенно и бесслезно всячески еще сходу поднять весь свой народ на «святую» войну за все, то буквально полнейшее самое бескомпромиссно всесильное его последующее порабощение?
Да и сколь ведь весьма уж изящно нечто подобное было, как раз-таки соткано из тех самых тончайших нитей искрометных и ослепительно бравых иллюзий, что плавили не одну тугоплавкую сталь, но и на многих людских душах вполне однозначно ставили самое отвратительное ничем и близко затем несмываемое клеймо.
Ну а пресловутое всеобщее счастье — это одна разве что гулкая и приторная фальшь медных труб дешевого и разгульного духового оркестра.
Поскольку ничего хоть сколько-то подобного тому на этом свете попросту и не может никогда где-либо быть, так как во вполне живой людской природе каждый отдельный разум должен иметь чисто свою совершенно уникальную и крайне на редкость яркую индивидуальность.
Ну а также и весьма однозначно можно сказать исключительно свое большое человеческое счастье.
Следовательно до чего еще искрометно наспех создавая из вовсе-то ничего нечто мнимо светлое и полностью общее разве что разом сходу отнимешь у буквально каждого его сугубо личное благо.
Ну а вместо него выдашь ему на сменку одно грязное и потное ожидание того же, что и все другие в одни руки когда-нибудь со временем непременно сходу некогда получат.
А всяким никчемным обывателям чисто же липово тогда всучивали все, то их считай вот даровое достояние явственно заключенное разве что в праве быть частью общего так и шагающего в некие светлые дали абсолютно несбыточного грядущего мира.
И тот будто бы отныне был считай уж доверху сколь безупречно переполнен сущим  благоденствием всего как он только есть рода людского.
Но все то вконец иллюзорное, что где-то там явно маячило на самой дальней линии горизонта было лишь чем-то совсем на редкость отвлечено желаемым, а из действительно сбывшегося тут могли быть одни разве что те тяжкие цепи безбожно серого и безынициативного существования.
Причем светится всеми цветами радуги, было опаснее всего, именно коли твоя яркая индивидуальность вовсе не вписывалась в каноны кроваво красного реализма, что был выпестован именно за счет соков узкой и плоской как блин революционной сознательности.
А та попросту отвергала все, что было лишено зерна строгой и крайне уж поджарой целесообразности, да и вообще во главу угла марксистская идеология ставила одни лишь те крайне вычурные принципы верного служения на редкость бесплотной идее.
Массам оказывается, надо было весело шагать вперед и только вперед к той всецело единой и незыблемо верной и главной их цели…
И им как-никак, а явно предстояло найти себе невозмутимо достойного и вполне искренне им подходящего великого кумира, то есть того наилучшего из всех людей, которого им и следовало сделать наивысшим существом, пред которым все остальные, несомненно, будут попросту обязаны молча склонить головы и колени в жесте чрезвычайной преданности и любви.
А иначе и быть оно тогда никак так и не могло!

80
И, конечно, кто-либо может считай уж во всеуслышание до чего самовлюбленно заявить о том, что можно, мол, в один тот единственный миг разом видоизменить весь род людской, попросту уж дав ему совершенно другую, куда поболее достойную жизнь.
Но на самом-то деле это и близко никак никуда совсем же не сгодиться…
Да и вообще та безумно дикая мысль чисто считай как есть сходу хирургическим путем раз и навсегда лишить общество исключительно многих застарелых его привычек не более чем сколь несусветная бредовая чушь.
Писатель Иван Ефремов в своей книге «Таис Афинская» вполне доходчиво разъясняет на примере Древнего Египта, чем уж все то донельзя бессмысленное понукание всего того широкого общественного разума и впрямь весьма плачевно на деле может некогда вовсе-то несчастливо разом еще закончиться:
«Другое заботило его – недавно он понял всю тщету усилий преобразовать Египет, внедрив сюда дух Эллады и гений Александра. “Эту глыбу древних верований, обычаев и уклада жизни, подобную скале из черного гранита Элефантины, – объяснял он Таис, как всегда, умно и убедительно, – невозможно изменить иначе как расколов ее на части. Но поступать так немудро. Разрушая, невозможно сразу заменить прежнее новым, ибо страна останется без закона и обычая, обратясь в сборище одичалых негодяев”».

А как вот оно может быть иначе?
Раз всю ту еще издревле существующую жизнь за одно уж слишком короткое поколение и близко ведь наизнанку ни в едином глазу совсем так вовсе-то не переиначишь!
Однако же невообразимо подлые негодяи, что истинно так вязко по самые уши увязли во всем том до чего бесноватом фанатизме на данный счет, пожалуй, придерживаются исключительно иного мнения.
Поскольку именно как раз считай этого им и было некогда, собственно, как есть еще явно и надо!

81
Они, видите ли, только и желают слепить из общества некий единый организм, в котором всякие гнусные лицемеры, вооруженные знаменем великих пламенных идей вскоре окажутся неким наивысшим существом, что раз за разом за любого и всякого всесторонне многое будет решать, до чего царственно при этом обретаясь посреди всего того неприметно серого людского конгломерата.
Ну а для того самого на редкость безупречно наибольшего успеха на данном поприще им всенепременно и вправду надобно было совсем уж незамедлительно отменить все, то когда-либо ранее существовавшее прежнее, весьма наспех утрамбовав все общество самыми разнообразными видами совершенно вездесущего дьявольского террора.
А между тем абсолютно всяческая кем-либо сколь искренне превозносимая идея может ведь послужить не одним тем всесильно внешним мерилом вообще уж только где-либо разом происходящего, но и действительно стать наиболее главным краеугольным камнем отныне и на долгие века попросту бескрайне безотрадного общечеловеческого существования…
Причем люди культурные и грамотные будут ее чествовать как раз уж только, именно потому, что наиболее заглавная заслуга нынешней власти именно в том сколь непримиримо твердом и исключительно устойчивом ее существовании, сулящем самую безбедную жизнь и блага всем тем, кто ее будет до чего искренне весьма вот дружелюбно поддерживать.
И так ведь тому, в принципе, собственно, и положено быть, поскольку жизнь течет и надо бы плыть разве что лишь по ее безупречно же главному течению…
То есть при каком-либо даже и наиболее нелепейшем своем выверте «новая жизнь», никак при этом не осуждалась всем тем неизменно же прекраснодушным либеральным мировоззрением.
А между тем все те празднично добродушные суждения обо всем том чрезвычайно медленном, но верном становлении столпов полностью отныне другого общественного бытия были связаны, прежде всего, с одним тем самым же явным нежеланием лезть в черную и липкую грязь всякого общественного быта.
Причем, конечно, таковыми самоубеждениями руководствовались далеко уж не все представители людей ума, но для той как есть самой начальной поддержки и впрямь как-никак вовсе не в меру клыкасто рукастого большевистского режима вполне так было достаточно и половины от той доселе когда-либо некогда вот ранее существовавшей интеллигенции.
Ну, а коли вовсе не вся она разом сбежала в самые дальние края или явно как есть полностью воинственно приняла революционные идеи на редкость остро в штыки…
Уж чего тут вообще ни