Журналист проглотил остатки леденца, зевнул, прикрыв рот ладошкой, и сказал:
- Неудавшаяся шутка… Ну, не буду вас отвлекать. Всего хорошего.
Он показал нам свою ладонь, выпрямился и отошел от нас. Незнакомец сделал два шага и сел… в стоящий рядом «ягуар». Впечатляет. И в этот миг я пожалела, что в свое время не поступила на журфак; в этот миг досада была такая сильная, и жаба была такая мокрая, что во рту у меня скопилась влага, и мне пришлось ее сглотнуть.
Странный (если не загадочный) журналист завел двигатель, «отмотал окно» и, высунувшись, спросил:
- Все-таки: для кого вы пишете? Пощадите уж мое болезненное любопытство. А?
- Для себя пишу, мил человек, для себя, - ответила я.
- Все мы пишем сначала для себя, а уж потом для всех, но только для себя человек писать не может. – Журналист сделался вдруг серьезным. – Человек, пишущий даже очень личные строки в дневник, надеется на их прочтение, и все потому, что всякий человек хоть сколь-нибудь да тщеславен. Тщеславие толкает его на злодейство, оно же движет им совершать благо. Тщеславие – вот самый страшный и самый любимый грех человечества, к коему относимся и мы с вами… - Он опять повеселел, улыбнулся. – Может все-таки поконкретнее: для какой газеты вы пишете?
Какой упрямый. Прямо-таки вынуждает меня соврать.
- Вы меня ставите в положение цейтнот: не оставляете мне выбора. Ладно. Так и быть, скажу, иначе вы ни от меня не отстанете, ни отсюда не уедете… «Новая газета», - выдала я первое, что пришло на ум. – Довольны?
- Пока еще серьезное издание, - рецензировал журналист.
- Что значит – «пока еще»?! – как можно правдивее возмутилась я.
Журналист оставил мое негодование без внимания, он лишь опять оскалил в улыбке свои белые зубы.
- «Самарские известия». А. Злобный. Криминал. Желаю удачи, Суданская роза. И вам, юная леди, того же. И слушайтесь маму. Пока.
Стекло, глухо шурша, закатилось, скрыв от нас его улыбающееся лицо.. «Ягуар» плавно выехал на дорогу, без помех вписался в поток автомобилей и укатил прочь. И оставил меня в протесте на А. Злобного, на болтливого Сирень и на собственную персону. Кристину оставил с носом:
- У, скупердяй! – погрозила она кулачком. – Предлагал бы – не взяла.
- Что не взяла? – задумчиво спросила я.
- Что-что – сасачку!
* * *
Дверь номера я распахнула исполненная решимости и гнева. Когда позвонил портье и спросил: «Пропустить ли к вам этого господина?», я велела, чтоб «этот господин поднялся незамедлительно» (боялась, что злость на «этого господина» пройдет, если он тотчас же не явится).
Я мотнула головой, зазывая его внутрь. В конце концов, не в коридоре же скандалить. Когда он переступил порог, я захлопнула за ним дверь, подбоченилась, сделала большой вдох, и открыла было рот, чтобы выплеснуть всю ярость… но тут случилось непредвиденное, из ряда вон событие.
Этот самый господин припал на одно колено, левую руку приложил к груди, а из-за спины вытянул правую… с букетом каких-то розовых цветов.
- Вы – мечта всей моей жизни, - сказал светящийся от счастья Сирень. – Будьте моей женой!
После отъезда журналиста не произошло ничего интересного: мы прождали до семи вечера, но так никто и не приехал, ни Семен Карпыч, ни инкассаторы. Я отчаялась и мучительно переживала непростительную ошибку, которую, по всей видимости, допустила, целиком доверившись информации, выведанной у Семиной секретарши. Наверняка она что-то напутала, или наврала, или умолчала. А если деньги привозили вчера? Сколько они пролежат в этом чертовом сейфе? День? Два? Неделю? Кто его знает! А если их еще не привезли, задержали по какой-то неведомой мне причине, а привезут только завтра? Было бы прелестно, да и звучит одобряюще. Надо заставить себя больше склоняться к этой мысли. Стало быть, шанс все-таки остается… Но и наихудшие варианты сбрасывать со счетов было бы, по крайней мере, не разумно. Остается еще два варианта: один – не самый лучший, другой – из ряда вон плохой.
Вариант первый. Деньги уже прошли через офис Семена Карпыча (возможно, еще до моего прибытия в Самару). Когда будет следующий завоз – неизвестно: меньше месяца, месяц, а то и больше. Вариант критический по причинам сугубо личным, но не проигрышный. Ценнее времени для меня ничего нет.
Вариант второй. Деньги не придут вовсе. Не исключено, что деньги теперь отмываются по другой схеме, нежели прежде: минуя контору Свинкевича С. К. Вариант, безусловно, проигрышный. Если так, то это предначертанная гибель всех моих благородных начинаний.
Да, задачка не из легких. (Мы уже подъезжали к гостинице.) Хорошо то, что все варианты этой задачки может решить только время. Надежда умирает последней. Ну а надежду я переживу. «Что ж, подождем завтрашнего дня», - воспрянув духом, завершила я свои размышления, заходя с Кристиной в гостиничный номер «21».
После этого признания я забыла всю площадную грубость, всю базарную искренность, которую намеревалась выплеснуть на Сирень. Он сильно в этот момент походил на того принца, который так часто являлся мне в детских снах: в черном лоснящемся смокинге, в белоснежной рубашке, при белой бабочке, с золотыми запонками на манжетах и в дорогих, английского фасона, туфлях, - точь-в-точь как подсознательный принц.
Как завороженная, все так же подбоченившись, я молча стояла перед Сиренью и любовалась этой фантастической картиной, этим де жа вю, этим блеском, элегантностью и красивыми цветами, и не смела даже на секунду зажмуриться: боялась – открою глаза, а всего этого нет, - мираж.
Кристина стояла чуть впереди меня, держала медвежонка; она была такая же очаровательная и изумительная, как и я, только менее оцепеневшая: с приоткрытым ртом она крутила головой и вопросительно взирала то на меня, то на принца с цветами. Определив, что пауза слишком затянулась, она взвалила инициативу на себя.
- Давайте я передам, - еле слышно сказала девочка, взяла у Сирени цветы и, сдержав слово, таки передала их мне.
«Где же ты был раньше, Сирень?!» - подумала я, вздыхая аромат цветов. Этот аромат вывел меня из оцепенения.
- Сирень! – решительно начала я, но замялась и продолжила иначе: - Тогда в кафе я тебя, кажется, обманула. Оказывается, я все-таки млею от подаренных подснежников.
- Это не подснежники. Это – «гибискус сабдарифа», известный вам как «суданская роза». Цветок этот по праву носит ваше имя… Цветы, чей аромат вы сейчас вдыхаете, еще сегодня встречали солнце в утреннем африканском небе.
- Так значит, он говорил правду?! И это была не идиома.
- Кто говорил? Какая идиома? – в голосе отразился трепет и легкий испуг.
Я вспомнила давешнюю обиду, рукавом жакета вытерла влажные глаза и сказала:
- Злобный журналист – вот кто!
Сирень так и остался стоять припавши на одно колено; конечно же, он осознавал свое дурацкое положеньице, но подняться не осмелился. Его лицо выражало отчаяние и полнейшее непонимание: собственно, не понимал он, про какого журналиста идет речь, но что-то еще спросить не посмел, побоялся.
- Журналист А. Злобный, - сжалилась я над ним. – Встаньте уж, Сирень.
- Вы видели Артема?! – воскликнул он, поднимаясь.
- Я видела журналиста А. Злобного. Не знаю уж, что подразумевается под буквой «А». Может быть, я видела именно Артема: он не расшифровал эту литеру…
- Да – это он…
- Кроме того, - торопилась я, - этот выскочка назвал меня «Суданской розой». Как вам это нравится?
- Артем – мой друг… - попытался объяснить Сирень.
- Так вот, ваш друг сегодня сказал мне… - Я нечаянно вдохнула аромат цветов (вернее, не могла удержаться и вдохнула), и осеклась, не закончив фразу. – Постойте… Сирень, ты это что, серьезно летал в Африку?.. Ради этих цветов?.. Чтобы вот так вот придти… и… Специально?!
Сирень застенчиво кивнул.
- Ну, Сирень, ты меня удивил. Вернее, покорил, наверное. Я, в общем, я ведь могу и влюбиться, а любовь – это очень, очень страшная сила. Ну, спасибо, Сирень. Мне действительно очень приятно. Какое внимание! Какой сюрприз, а цветы… из Африки! Ну, надо же!
Растрогавшись, я подошла к нему вплотную, обняла и расцеловала в обе щеки. Сирень после этой процедуры расцвел пуще прежнего; счастье его переполняло, он светился им, излучая добро даже сильнее, нежели когда пришел делать мне предложение… предложение руки и сердца.
- Так вы согласны стать моей женой? – в надежде спросил Сирень.
Я не смогла ответить ему правдиво: он был такой счастливый. И не имела права ему лгать: он этого не заслуживал. Если уж я собралась пережить надежду, то милый Сирень тем паче имеет на нее право. Сказать ему в этот вечер: «Да, я согласна» - я не могла. Во-первых, я его не любила; во-вторых, мне теперь вообще не до любви, да я ее и не заслужила. Сказав Сирени «нет», я его убью. Поэтому, я подумала и приняла решение: лучше отсрочить приговор, чем его объявить.
- Сирень, мне необходимо подумать, - как можно ласковее сказала я. – Это так неожиданно… Мне нужно время.
- У нас много времени. Я умею ждать. Вы самый прекрасный цветок на земле. Для меня. Помните это.
О, мой милый Сирень, как ты ошибаешься на счет времени! Его у меня не много, его у меня попросту нет.
& & . & . . . . . . . . . . . . . . . . . & . День шестой. 21 августа . & . . . . . . . . . . . . . . . . . & . & &
Кристина первый раз за время обладания плюшевым другом приняла осознанное и самостоятельное решение: выйти на улицу без медвежонка.
- Дождись меня здесь, - сказала она ему. – Не обижайся. Ты слышишь, какой там ливень? То-то… Не спорь… и не проси. Не хватало еще, чтоб ты простудился и заболел. Как же ты будешь таблетки пить, если у тебя рот зашит? И нет у нас с Катей времени тебя лечить. Так что – жди.
Кристина усадила медвежонка на свою кровать и уже мне сказала:
- Мишка подождет. Пошли.
Как верно заметила Кристина, ливень был сильный. С того момента как мы проснулись, дождь лил как из ведра. Быть может, он начался еще ночью, но уж без сомнения – не раньше трех: около трех ночи у меня в ручке закончилась чернила, я отложила писанину, умылась и легла спать, но дождем тогда даже не пахло.
Пока мы дошли до машины, успели слегка намокнуть, - и это невзирая на взятые с собой два зонта. Дождь вперемешку с ветром на пару бойко резвились. Словно два молодых щенка, которые давно не гуляли и долго друг друга не видели, и вот их наконец-то вывели погулять хозяева; ох, и рады же они были встречи, и донельзя им хотелось куражу. Две эти стихии – дождь и ветер – наконец-то вырвались на свободу, и точно не зная, куда девать свои, еще не истраченные силы, решили покутить на полную мощь. Они, точно сговорились, стали хулиганить, и даже приставать к ранним, еще немногочисленным прохожим; и этим стихиям, казалось, было наплевать, сколько прохожим лет, какого они пола и, тем более, какое социальное положение занимают эти граждане.
У дождя не было ни цели, ни направления: он набрасывался со всех сторон и рьяно хлестал нас своими косыми вездесущими струями. Так что с непривычки дух захватывало. Зато у нас, в отличие от этого озорного ливня, имелась и цель, и направление: перво-наперво добежать до машины, а уж там – по известному маршруту, к офису Семена Карпыча; а там, в машине, он нам
