Замечательно. Отцом ей буду.
- Что?! А вы у меня спросили?! Во, блин, чуть не подавилась из-за вас… Впрочем, я согласна. Продолжайте, интересно очень; только погромче, пожалуйста, а то из-за этих галдежек плохо слышно. – И уже бабам крикнула: - Эй, вы там! Потише можете орать?! Не одни же! Народу отдыхать мешаете!
Ксения по Кристининой мимике, по губам, по жестам прекрасно поняла Кристинины недовольства. Ксения среагировала моментально: она подошла к бабам, кратко им что-то сказала, и они тут же, при ней, торопливо собрались и организовались к выходу, по пути бескомпромиссно захватив под руки спящего детину в грязной кепке. Тот, недовольный тем, что его кто-то будит и куда-то увлекает, орал, брыкался, выкручивался из цепких бабских оков, наконец, упирался ногами в пол, но все же продолжал продвигаться в том же направлении, что и его пышногрудые сопроводительницы. Поняв, что делает только лишние движения, и, выяснив, что из его сопротивления получается мало толку, мужичина решил пойти по другому пути: так сказать, затронуть своих конвоиршь за живое. И он тонко, звонко и чувственно запел:
Таганка! Я твой навеки арестант
Погибли юность и талант
В твоих стенах…
И в этот самый момент он разлепил свои сонные веки. Словно, переходя дорогу, он глянул сначала налево, потом направо, признал в бабах все-таки баб, а не милиционеров, и, успокоившись, пропищал:
- С вами, буренки мои, да хоть на край света!
И тотчас стало тихо. Ксения вернулась за стойку, а мы вернулись, собственно, к тому, о чем говорили прежде.
Илья опять смотрел на меня и ждал моего окончательного ответа. Но я молчала. Что ему сказать? Правду? Правду, от которой не то что замуж, - в петлю пора? Кому нужна такая правда! Пропади она пропадом! Я даже думать о ней боюсь, себе боюсь признаться. Вот пишу уже сколько, а ни разу не упомянула, не назвала ее по имени – правду эту; что горе-то теребить, пускай спит, пока спится… до поры до времени.
Эх, время, время! Может быть, только забыла о нем, а оно уже напоминает о себе: пора! пора! Да и о каком времени я говорю?! Смешно ведь, смешно! Прикурила только лишь сигарету, затянулась раз, - и не сигарета это уже – бычок, окурок. Секунда, две, одна только затяжка всего, а сигарета уже прожила свою жизнь, из формы в форму перешла. Вот и жизнь моя, как эта сигарета, такая же молниеносная: раз – и все, уже прожила…
Наши взгляды встретились, и я первый раз в жизни отвела свой взгляд первая.
- Илья, - сказала я, смотря на свои ногти, - Илья, ты меня очень мучаешь… Я не могу стать твоей женой.
- Почему? Мы же любим друг друга.
- Да… любим… но, тем не менее, не могу. Есть одно «но»… но это моя тайна. О, Боже, что я говорю?! Боже, Боже, Боже!
Илья накрыл ладонями мои непослушные руки.
- Успокойся. Мне известна твоя тайна. Теперь она и моя тайна. У тебя СПИД.
- Ты знал…
Сказала и лишилась чувств.
Очнулась у себя в номере. Лежу на кровати, у изголовья которой на стуле сидит доктор; на коленях у него лежит старенький саквояж из коричневой кожи. Кристина стоит возле доктора; за ней – Илья, держит ее за плечи. Все трое смотрят на меня. Я постаралась улыбнуться.
- Ой, доктор, смотрите, она подмигнула мне! Илья, ты видел? Она воскресла, правда?
- Глупости, девочка, ваша мама не умирала. Она всего лишь переутомилась. Ей нужен покой; так что не кричите маме в ухо. Пускай отдыхает.
- Я в порядке, доктор. Мне уже лучше. Так что вы можете идти. Пропишите мне каких-нибудь успокоительных (они мне, пожалуй, пригодятся еще) – и идите. Оставьте меня с семьей. И спасибо вам.
Доктор нацарапал рецепт и передал его Илье.
- Вот. Это – порошок, а это – пилюли. Порошок – один раз в день перед едой, пилюли – три раза в день, но непременно после. Ясно?
- Да.
- Будьте добры, молодой человек, смотрите не перепутайте. Лечение – дело серьезное и обстоятельное. И еще: больной нужен покой, абсолютный покой…
- Хорошо, доктор, я понял.
- Если что – звоните. Вот моя визитка.
- Спасибо, доктор. Обязательно, доктор.
Илья заплатил ему. Доктор ушел, а я села на кровать и свесила ноги.
- Я потеряла сознание? Это правда?
- Это так, - сказал Илья, только теперь снимая свой черный плащ.
- Еще какая! – воскликнула Кристина. – Илья, дай я расскажу.
Кристина поведала мне, «как было все на самом деле». В общем, с ее слов, причиной моего обморока являлась тайна и страшное заклинание. «Илья сказал: «СПИД», а ты – «ты знал, ты знал!», и чуть не отдала Богу душу». Еще Кристина клялась и божилась, что видела, как у меня отлетела душа. Я тому удивилась, а Илья нарочито возразил, мол, никто вовсе не отлетал. Так Кристина с ним спорить стала.
- Я что слепая?
- Кристина, если бы душа, как ты говоришь, отлетела, то я бы ее тоже видел. Логично?
- Ильюшка, да ты же совсем не туда смотрел! Я же видела!..
- И куда я, по-твоему, смотрел?
- На усопшую. Ее все отхаживал.
- Ну, допустим. Тогда куда же ты смотрела?
- Куда-куда?! Я смотрела только вокруг! Ясно теперь?
- Только лишь «вокруг»? – доискивался Илья.
- Вокруг, а куда же?! Где еще можно душу засечь?!
- И на меня, и на маму ты не смотрела?
Кристина почувствовала подвох, но все же решилась блефовать до победного.
- Нет, - залпом выпалила она. – Не смотрела!
- Хорошо, - сказал Илья. – Теперь, будь любезна, объясни мне, моя всевидящая: если ты не смотрела на меня, не смотрела на маму, а смотрела только лишь «вокруг», то как ты тогда могла видеть, что я, как ты выразилась, смотрел «на усопшую и отхаживал ее»? Как?
Кристина помолчала немного, задумалась и, гордая за себя, выдала Илье ответ:
- У меня, как у голубки, хорошо развито боковое зрение. – И, торжествуя, подвела черту: - Так-то!
Илья признал свое поражение, сказал:
- Знаешь что, Кристина!.. К черту! С тобой, как я понял, спорить бесполезно.
«Моя школа!» - порадовалась я за «голубку». И удивилась, но уже другому: «Ну, надо же! Я потеряла сознание! Расскажи я об этом Рульке, так она бы мне не поверила… возможно, даже позавидовала бы… но, вероятнее всего, подняла бы меня на смех. Да, последнее для нее предпочтительнее – Рулька ведь!»
Илья тем временем не находил себе место. В расстроенных чувствах он выхаживал комнату из угла в угол, и все из-за того, что не сумел докопаться до истины, потерпел фиаско в споре, который сам же затеял, и с кем?.. с кем?.. – с несмышленым чадом, с противной, вредной, настырной, самоуверенной девчонкой, которой лет-то – ха! смех распирает – шесть-семь годиков, не больше. Уф, как стыдно!
Кристина с плюшевым медведем залезла ко мне на кровать, и мы втроем, молча, стали наблюдать, как мечется по комнате покоробленное самолюбие Ильи.
Уже через минуту мне стало его жалко, и я сказала:
- Хватит уж, Илья… Она у меня такая – привыкай. Ибо тебе ее растить предстоит, когда меня не станет. Тебе, Илюшенька, тебе: знаю, что справишься. Кристина дочерью тебе будет, «папкой» будет звать. Ведь, правда, будешь?
- Кого? Его? Папкой? Как бы не так! Меня в милиции так не допрашивали, как он только что! Пристал: не видела, говорит, я душу твою! Видела, Илья, видела!
- Будешь, Кристина, будешь. Помиритесь еще. Хорошим Илья тебе отцом будет, вот увидишь.
- Может, и буду, - с неохотой сказала Кристина. – Посмотрим, как он себя вести будет.
- А ты, - продолжала я, - вырастешь, встретишь хорошего человека, папа тебя благословит, замуж выдаст, и родишь ты для него внуков – девочку и мальчика – чтоб нянчился с ними.
- Да я и сама двоих-то осилю: что батю-то нянчиться заставлять? Пусть, вон, книжки читает, или кроссворды отгадывает.
- Эх, непосредственная моя, папе приятно будет!.. В общем, сроднитесь, разберетесь. Илья, хватит ноги стаптывать. Иди сюда. Сядь между нами и расскажи-ка нам свою историю: как меня нашел, как про болезнь мою узнал? В общем, все расскажи. А я потом про свои мытарства, пожалуй, тебе поведаю, и планами своими поделюсь. Итак, слушаем. Рассказывай.
Илья более не стал выказывать нам свой нрав, сел, как я ему предложила, между нами, вздохнул обреченно и стал рассказывать.
- Все началось в тот же день, когда мы с тобой расстались. Вечером, как обычно, я пришел на работу. Не успел еще переодеться, а ко мне уже бежит метрдотель и с пылу с жару приказывает мне подсесть за пятый столик. Спрашиваю: «Кому нужен?», а он мне: «Беги быстрее, сам узнаешь». Ну, хозяин – барин: побежал. За пятым столиком сидел очень важный и сердитый господин. Кстати, этот важняк чем-то очень на тебя похож. Бородка – эспаньолка, короткие седые бакенбарды, на мизинце левой руки – золотой перстенек с черным опалом. Дальше?..
- О, Бог мой!
- Да, Екатерина Анатольевна, да, любимая женщина! На этот раз вы догадались самостоятельно… гм, впрочем, как всегда. Ну, не буду томить твои ожидания, тем паче, что своего брата ты знаешь лучше, чем я. Это был он. Сергей Анатольевич Похвистнев (ударение правильно поставил?.. ага, правильно; ну, отлично). Итак, предо мной сидел, пил армянский пятизвездочный (замечу: выдержка пятнадцать лет), курил гаванскую сигару очень, очень солидный господин – Сергей Анатольевич Похвистнев, в белой шляпе и с пузатым портмоне.
Я, как любящая женщина, слушала своего словоохотливого возлюбленного, до оскомины стирала зубы, но слушала.
- Ты, Катенька, наверно, думаешь: «издевается, гад!» А все потому, что не имею права лгать: рассказываю, как воспринял, а то, что он твой брат, я на тот момент даже не догадывался, он позже назвался. Но обещаю тебе, от сих быть серьезней и аккуратней в выражениях, окромя всего еще и потому, что речь далее пойдет о вещах серьезных и не склонных к каким-либо остротам и легкомысленным отступлениям. Словом, я к нему подсел. Он выпил еще коньяку, пыхнул мне прямо в лицо сигарным дымом и, изучив меня как следует, говорит: «Я – Сергей Анатольевич Похвистнев, родной и единственный брат той женщины, которую ты минувшей ночью увел туда, откуда она не вернулась домой». Я же нисколько не испугался его сурового тона, и сказал то, о чем тут же как есть пожалел. Я сказал твоему брату, что никого никуда не уводил, и прибавил, чтоб оставил меня в покое и не мешал работать, мол, и так с ним опоздал уже. «Молчать!» - вдруг заревел он на меня. – «Слушай, щенок, и не перебивай». Ей-богу, так и назвал: «щенок». Ну, я не обидчивый, и не гордый: выслушал до конца.
- Сергей Анатольевич выложил мне все, что знал о твоем исчезновении. Начал с того, что ему позвонила твоя подруга и компаньонка по бизнесу Ирина, которую ты зовешь Рулькой. Подружка твоя поведала братцу о странном телефонном разговоре, что состоялся между вами. Якобы ты ей полностью сдала дела и в спешном порядке намылилась в Ялту, и самое главное, что Рулька уяснила из этого разговора, это то, что с тобой стряслась какая-то большая беда. Да, еще Рулька сказала, между прочим, что бумаги по передаче ей дел она получила через посыльного и вашего общего в прошлом одноклассника. Через человека с «неправедными занятиями и с явно не своей фамилией». Ван Гог, если я не ошибаюсь.
- Эх, стерва! – не утерпела я.
- Стерва-то стерва, но если бы не она, то я бы тебя и в помине не нашел. Теперь Ван Гог. Сергей Анатольевич, после разговора с Ириной, сразу же посетил его канцелярию, и у них с Ван Гогом состоялся, по выражению самого же Сергея Анатольевича, мужской разговор. Сам разговор он мне не пересказывал, заметил только мимолетом, что разговор
