чувством проговорил он. – Я сделал всё, как положено, лёг со всеми удобствами и даже не вертелся, словно подо мной три десятка ежей, а испытывал покой, но не удовлетворение. Потом я стал всё больше понимать, что не доживу до обеда, встал и пошёл за помощью к Марте.
Я замер, ожидая продолжения. Если он нашёл девушку, то мне не надо укорять себя за то, что не остановил её, когда она шла к барону. А он, разумеется, её нашёл, раз принёс поднос с чаем и хорошей закуской.
- Надеюсь, ты не осуждаешь мою невоздержанность в еде? Сам понимаю, что мне пора приобрести воздержанность, иначе лет через десять-пятнадцать не пролезу в дверь, но сегодня мы так славно прогулялись, что мне простительна слабость…
Он был готов ещё долго болтать о вещах, далёких от моих забот, поэтому я перебил его и, боюсь, мне не удалось полностью скрыть поднявшееся сильнее, чем прежде, раздражение.
- Значит, это она снабдила тебя всем этим великолепием?
Наверное, мой тон его задел, потому что он посмотрел на меня очень внимательно. Мне стало не по себе от этого взгляда, и меня сразу охватило раскаяние. Генрих был так добр и заботлив, а я вместо благодарности готов впасть в ярость из-за его маленьких слабостей.
- Извини, - пробормотал я. – Так вкусно пахнет, что нет сил терпеть.
- Это ты меня извини, - великодушно ответил он. – Я слишком люблю поговорить. Боюсь, что мои ораторские способности перерастают в пустозвонство. Я где-то вычитал, что хороший оратор не должен быть многословным. Чувствую, что мне надо принять это к сведению и сделать своим девизом… Ну вот! Опять! Не сердись, сейчас поедим. Надеюсь, что нам это не повредит и место для обеда останется. А что ты у меня спрашивал?
- Я спросил, ты сам разжился съестным или тебе помогла Марта?
- Сам. Понимаешь, я не собирался своевольничать и честно отправился к сестре, но её нигде не было. Я заглядывал и к ней, и в столовую, и в гостиную, и всюду, где не было грозной таблички «Не входить!», но не нашёл её. Наверное, её срочно позвал дядя, а может, у Фрица возникли какие-то неполадки с обедом, потому что в её комнате повален стул, а вязание лежит не на столе, а на полу. Я даже испугался. Пошёл к дяде, постучал, но он очень сердито крикнул, что занят и что Марта ему помогает. Не понимаю, чем она может быть полезна. Может, требуются лишние руки, чтобы поддерживать какие-нибудь колбы? Раз она часто ему ассистирует, то она ему, конечно, полезнее, чем я. Тогда я решил проявить свои воровские навыки. Не подумай, что я боюсь обратиться к Фрицу напрямую, но мне не хочется это делать. На моё счастье, его не было в кухне, и я сам себя обслужил, а теперь обслужу и тебя. Садись, не стой, словно лишился аппетита.
Я бы его лишился, если бы не мысль об обеде. Барон не будет мучить свою подопечную почти у меня на глазах. Он проделывает это поздно вечером или ночью, рассчитывая, что к утру её силы отчасти восстановятся. Вероятно, сейчас ему, действительно, нужны лишние руки, притом очень ловкие и умелые руки.
После еды у меня без следа исчезла телесная вялость, а умственное перенапряжение, наоборот, улеглось и в голове прояснилось. Чтобы укрепить это достижение, я выпил две совершенно лишние чашки крепкого чая (мой друг не пожалел заварки).
- Ох уж эти англичане! – вздохнул Генрих. – Скоро и я так привыкну поглощать чай, что стану наполовину англичанином.
Он долго разглагольствовал о возможной пользе большого количества чая или кофе, потому что, оказывается, тоже чувствовал после них прилив сил, а я, напротив, укрепился во мнении, что после возвращения на родину начну приучать себя обходиться без возбуждающих средств. Потом Генрих перешёл на нашу прогулку и добавил к своим рассказам много нового, и кое-что из них показалось мне заслуживающим внимания.
- Скажи, в этих местах жили когда-нибудь люди, сильно отличающиеся от всех? – спросил я.
- А где их не было и нет? Вряд ли найдётся поселение, где кто-то не стал бы изгоем. Кого-то внешность подвела, кого-то - выдающийся ум или обширные знания, а кто-то имеет интересы не такие, как у большинства, особую любознательность. Например, мой дядя. Если бы он отдавался своей страсти к древностям не в замке, а пришлось бы ему с его наклонностями жить среди мирных обывателей, они из мирных постепенно превратились бы во враждебно настроенных. Один саркофаг у входа побудил бы их строить всякие тёмные предположения. Вон и бедняга Фриц тоже нашёл покой только здесь, вдали от чужих глаз. И ведь каждый мирный обыватель с обычными приземлёнными интересами, будь он один, самое большее, просто сторонился бы человека с чуждыми ему взглядами или с необычной внешностью, но когда такие тихие поодиночке люди собираются вместе, они становятся опаснее стаи голодных волков и готовы растерзать того, кто от них отличается.
Разговор позволял кое-что незаметно выяснить.
- Надеюсь, увлечение твоего дяди древностями не раздражает соседей?
- Не могу сказать ничего определённого, - ответил Генрих, подумав. – Я редко здесь бываю, поэтому сам не замечал ничего такого, но Марта как-то обмолвилась, что ей трудно убеждать молочника, мясника и прочих поставщиков привозить сюда продукты. Да и дядя слишком нелюдим, чтобы завоевать расположение соседей. Наверное, такова участь всех домоседов и учёных, не знаю уж, можно ли назвать дядю настоящим учёным.
В дверь постучали, и Марта проговорила тихим слабым голосом, чтобы мы приготовились идти в столовую.
- Меня не ждите, обедайте одни. Дядюшка тоже не придёт, - добавила она, и брат добросовестно перевёл её слова.
- Почему? – обратился он ко мне.
У меня заныло внутри от предчувствия несчастья.
- Побудь здесь, а я разузнаю, в чём дело, - велел Генрих.
Он отсутствовал не очень долго, но, как всегда, ожидание казалось бесконечным.
- Дядя, конечно, увлечённый человек, многогранный, с разносторонними знаниями и интересами, - заявил он, вернувшись, - но ему надо оставить Марту в покое и не заставлять себе помогать. У неё совершенно измученный вид, я бы сказал, почти невменяемый, а она ещё что-то бормочет о том, что ей надо отдохнуть, потому что в следующую ночь будет какой-то великий опыт.
- В эту ночь?
- Нет, я понял так, что в следующую. А уж сказала она об этом так, словно придёт конец света. По-моему, она сама не сознавала, что говорит. А может, в самом деле, дядя ставит какой-нибудь потрясающий опыт? Про поиски философского камня я не говорю, раз доказано, что его невозможно ни добыть, ни раздобыть, к тому же, вроде, для его поисков алхимикам требовались помощники. Наверное, это будет какой-то грандиозный опыт, связанный с астрономией, может, вперемешку с астрологией, иначе его ни к чему проводить именно ночью. Хотя у людей, страдающих бессонницей, ночь – самое продуктивное время суток, как я понимаю. Хотелось бы и мне присутствовать при этом великом эксперименте. Но нет! Дядя этого не допустит. Может, потом, если всё закончится так, как он ожидал, он похвастается своими достижениями. А вдруг я не подозреваю, что являюсь племянником великого человека? Вдруг он произведёт переворот в науке?
Я опасался другого: что он произведёт переворот не в науке, а в жизни Марты, лишив её этой самой жизни. Следующей ночью мне надо быть готовым к решающим действиям, а пока мне надлежит наметить какой-нибудь план. Знаю, что такого рода планы, учитывающие все случаи, какие только могут придти в голову, на практике оказываются бесполезны, но я должен был хотя бы таким способом настроиться на тяжёлую битву.
- Что делать! Пойдём, пообедаем в одиночестве, - заключил Генрих. – И что она такого делала, чтобы так вымотаться? Камни, что ли, ворочала? Правда, если сидишь на месте и выполняешь работу, требующую очень большой сосредоточенности и кропотливости, то это выматывает ещё больше, чем физический труд…
Мы вышли в коридор, и я обратил внимание на то, что пол, обычно безупречно чистый, на этот раз словно покрыт лёгким налётом. Я не знал, указывать на это моему другу или нет, опасаясь, как бы он не понял мои слова превратно. Вдруг он решит, что я недоволен тем, как содержится эта часть замка? Гостю надо быть осторожным в своих речах и ненароком не обидеть хозяев. Но Генрих сам вывел меня из затруднения.
- Это ещё что за грязь? Как это понимать? – спросил он.
У меня составилась совершенно определённая точка зрения. Должно быть, кто-то пришёл из замусоренной части замка, не вытерев подошв, а потом наскоро затёр грязные следы. Убрать извёстку или мел быстро невозможно, для этого требуется несколько раз вымыть пол, а у неизвестного не хватило на это времени.
Генрих озадаченно разглядывал непорядок. Я не ожидал, что он способен заметить этот лёгкий налёт на полу, он казался мне менее внимательным к подобным мелочам.
- По-моему, пол мыли грязной тряпкой, - сказал он. – А может, кто-то прошёл с той стороны, не вытерев ноги? Это явно не Марта, она очень аккуратна. – Тут он понизил голос. – Может, Фриц? Но и на него это не похоже. Неужели дядя? А Фриц, наверное, начал замывать следы, но дядя его позвал, и он не закончил работу. И что дяде могло там понадобиться? Кажется, там уже невозможно отыскать что-то, годящееся на продажу. Или теперь для его причуд понадобились непригодные к жилью помещения? Ох, простите! Я хотел сказать «опытов».
Я не был удовлетворён его объяснениями, но они помогли мне разобраться в собственных догадках.
Прошло очень мало времени с тех пор, как Марта предупредила нас о скором обеде и о том, что ни она, ни барон не выйдут к столу. Возможно, кто-то довёл обессиленную девушку до моей двери, а потом до её комнаты, наспех затёр следы… А раз это следы извёстки, то Марта была не в комнате барона, а в нежилой части замка. Но ведь я видел, как она прошла к своему гнусному «дядюшке». Значит, они оба отправились… Куда отправились? У меня забрезжило подозрение, что девушку водили в подвал. Для чего? Сейчас день, и нежить должна спать в своих гробах. Может, там не только вампиры, подчиняющиеся своим законам, но и другие твари, о сущности которых я или не знаю, или не могу догадаться?
- У тебя такой вид, словно ты смотришь не на грязный пол, а на сфинкса, - засмеялся Генрих. – Причём, смотришь не в качестве туриста, а попал к нему в лапы и пытаешься отгадать его загадку. Кажется, это создание обожает их задавать и убивает того, кто окажется недогадлив. Хорошо, что в дядином музее нет такого экспоната, иначе я давно уже был бы мёртв. Не то что я совсем уж бестолков, но мне для обдумывания требуется больше времени, чем выделяет сфинкс. Наверное, меня можно назвать тугодумом.
Ему понравилось это определение, и он весело рассмеялся. Его жизнерадостность вызвала во мне ярость. Если бы не моя природная и сознательно укреплённая сдержанность, я мог бы сказать что-нибудь нехорошее. Мне помогло лишь сознание своей несправедливости, ведь Генрих не подозревал о несчастье своей сестры.
Мы пришли в столовую. Стол был накрыт как обычно, словно ожидалось, что обедать будут четыре человека, и это меня озадачило. Или Фрица не известили, что барона и Марты не будет, или «дядюшка» не ожидал, что его воспитанница слишком ослабнет после так называемой помощи ему. Но что было толку гадать?
- Как странно! – разглагольствовал Генрих. – С одной стороны, это даже приятно, ведь можно не
