дядя что-нибудь для продажи или нет, - в свою очередь напомнил я. – Вдруг выяснится, что для этого нам надо будет пройти туда или в какое-нибудь другое тёмное помещение?
- Или мы найдём потайной ход, ведущий в самую преисподнюю, - подхватил Генрих. – Признайся прямо, что у тебя дома нет уединённых свалок, по которым ты мог бы лазить, вот ты и пользуешься возможностью насладиться этим здесь. Я-то не против. Я уже успокоился, не принимаю перепуганных птиц за злобных гоблинов и рад был бы убедиться, что несчастная сорока или галка благополучно выбралась на свободу, это, знаешь ли, облегчило бы мне сердце. Кстати, о сердце. Я знаю выражение «сердце ушло в пятки». Или оно туда закатилось? Не помню точное слово. Но неважно, каким способом оно туда переместилось, главное, что оказалось в пятках.
Я не понимал, что он хотел этим сказать, и согласился:
- Да, есть такое выражение. Справедливое высказывание. Я сам это испытывал, и не раз.
- Но мне известно совершенно точно, что даже при сильном испуге сердце остаётся на месте. Но тогда каким образом чувствуешь, как оно куда-то перемещается? То оно падаёт, то другим чудесным образом оказывается не на месте. Если бы ты интересовался медициной, ты бы, наверное, сумел объяснить этот феномен. А может, я ошибаюсь, и сердце, действительно, может хотя бы чуть-чуть смещаться?
Я перестал вслушиваться в его рассуждения, но привычка улавливать важное помогла мне и сейчас. Если мне предстоит противостоять барону и его подчинённым, то я должен буду сражаться в прямом смысле слова. Мне не удастся запастись достаточно крепкими и длинными кольями, но если я завтра предложу Генриху погулять, то, наверное, смогу незаметно сломать или срезать пару веток осины и потом бросить их поближе к замку, в том месте, где смогу их отыскать. А может, мне посчастливится принести их с собой. Если я вырежу небольшие палочки и хорошенько их заострю, то потом смогу ими воспользоваться. В борьбе с вампирами важен не размер кола, а материал, из которого он сделан. Если я ударю эту тварь ножом прямо в сердце и быстро заменю нож острой палкой, то вампир будет обезврежен хотя бы на время, а потом я смогу довести процедуру его умерщвления до конца. Не знаю, можно ли будет таким же способом обездвижить барона, а затем избавиться от него окончательно, но я не мог придумать ничего другого.
Сейчас я сознаю, насколько глупыми были мои планы. Я не был ни охотником, ни рыболовом и не привык ни лишать кого-то жизни, ни причинять боль, а ведь в воображении я вначале протыкал тело, похожее на человеческое, ножом, потом быстро вытаскивал лезвие и всаживал в рану острую палку. Смог бы я это проделать на самом деле? Разве что при исключительных условиях, если бы я себя не помнил в яростной битве. Но такие доводы приходят в голову в спокойной обстановке, а тогда мне представлялось это более или менее осуществимым. Меня смущало другое. Рассуждения Генриха о сердце и его прогулках по организму напомнили мне, что осиновый кол надо вгонять точно в сердце, а я не знаю даже приблизительно, где оно находится.
- А если не принимать в расчёт его смещение, то где оно расположено? – спросил я. – Никогда об этом не задумывался, но такие вещи должен знать каждый человек. Кольнёт что-нибудь, а решишь, что это печень или желудок.
- Ох уж эти писатели! – вздохнул Генрих. – У них сердце будет разрываться, а они решат, что им надо принять слабительное. Смотри, ощущай и запоминай. Если заболит здесь, то это печень. Вот в этой области распложен желудок. Конечно, у тебя он занимает меньше места, чем у меня, но всё-таки он и у тебя где-то здесь. А сердце выше… Сейчас соображу… Мне легче найти его у себя, чем у другого. Вот здесь. Видишь? Если заколет там или там, то это не сердце. Именно вот здесь…
Он объяснил, как его легче отыскать и на какое расстояние оно смещено влево. Поверьте, что эту часть объяснений я слушал очень внимательно.
- У тебя здесь никогда не кололо? – спросил он.
- Нет. А у тебя?
- Здесь – нет, но когда я ещё не знал его точного месторасположения, то однажды у меня сильно закололо где-то тут. Я решил, что это сердце и я вот-вот умру. Хорошо, что дома оказался мой сосед-медик. Сначала он чуть не умер от смеха, а потом объяснил мою ошибку и посоветовал не сочетать яблоки с молоком. От него-то я и узнал, как определять, где находится сердце.
Мы стояли в проходе между жилой и нежилой частями замка.
- А о чём я говорил? – спохватился Генрих. – Сердце… Ах, да! Я прямо почувствовал, как сердце ушло в пятки, но на самом деле к нему прикреплены всякие там артерии, а уж они не смогли бы проделать вместе с ним такой путь. – Он показал сначала на свою грудь, потом на пятку. – К тому же пяток у меня две. Глупое выражение с точки зрения медицины, но верное, если учитывать только ощущения. Однако тот страх остался в прошлом, и я готов ещё раз подвергнуть нервы суровому испытанию. А как быть, если я дал слово не водить тебя туда?
- Вот уж о чём тебе не надо беспокоиться, - сообразил я. – Ты меня туда не поведёшь.
- Как же это? – оторопел он. – Значит, мы туда не пойдём?
- Пойдём, но, чтобы не нарушать данного тобой слова, не ты поведёшь меня туда, а я тебя.
- Ты не повзрослел, Джон, - с хохотом сообщил мой друг. – Уловка маленького ребёнка. Но формально ты прав, и обещания я не нарушу. Пусть будет считаться, что это ты ведёшь меня в подвал. Только зачем нам туда идти, если мы решили осмотреться в поисках следов поисков моего дяди. Я достаточно ясно выразился? Получилось несколько замысловато.
Я догадывался, что если нам удастся что-то обнаружить, то только в подвале. Марта не запрещала брату водить меня по нежилым этажам, значит, здесь не было ничего важного. Запрет касался только подвала.
Но хоть я и знал, что ничего не найду в хорошо освещённых залах, однако всё-таки осматривался со всем вниманием. Мы и здесь могли натолкнуться на барона, возвращавшегося к себе, и, разумеется, он поймёт, что я разгуливаю здесь не в поисках материала для книги, но, пока я не приблизился к подвалу, он снисходительно отнесётся к моим напрасным стараниям, может, в душе даже посмеётся над ними. Меня страшила встреча с ним внизу, причём я боялся не только за себя, но и за Генриха. Если его дядя решит, что мы не видели ничего запретного, то его гнев падёт только на меня, но если он застанет нас, например, перед открытым гробом вампира со всем содержимым, то не пощадит даже племянника.
Пока я не слышал никаких звуков, указывающих на присутствие невдалеке барона: ни шагов, ни шороха, ни шума передвигаемых вещей. А как сразу стало бы спокойно, если бы я их услышал и убедил друга обойти его дядю стороной! Зато нас мог бы услышать каждый, кто оказался бы на этом этаже, потому что Генрих громко оттачивал своё ораторское мастерство и его невозможно было остановить. Это меня тревожило и раздражало.
- Мы далеко от прохода в подвал? – спросил я, стараясь не выдать, что сержусь.
- Мы уже миновали два прохода, - безмятежно отозвался он. – Замок большой, поэтому и подвал большой, а в большой подвал обязательно надо делать не два и не три спуска, а десяток или около того. Это гораздо удобнее, чем долго-долго идти, пока не дойдёшь до нужной лестницы. И выходов из подвала наружу тоже несколько, что очень разумно даже в целях безопасности. Насколько мне известно, все живые существа, обитающие в норах, имеют запасной выход или выходы. Если возникнет пожар и пламя отрежет путь к обычным выходам наружу, можно будет выбраться через подвал. Но ведь нам с тобой ещё рано туда спускаться, мы не осмотрелись здесь. Лично я не вижу ни одной целой вещи. Если бы я оказался на месте дяди и сильно нуждался в деньгах, то нанял бы мастера, который сумел бы починить поломанные вещи. Если приделать ножки и закрепить спинку у той оттоманки, а потом обтянуть её новой материей, то получилась бы превосходная вещь. А стоила бы она гораздо больше, чем её ремонт. Мне кажется, что дядя скоро сам до этого додумается, а может, уже додумался, но придерживает эту мысль на крайний случай. Хотя, если верить Марте, а не верить ей нет причины, будет трудновато убедить кого-то работать в замке хотя бы по несколько часов в день. Интересно, Фриц умеет реставрировать мебель? Он мастер на все руки, но здесь требуются особые знания.
Генрих что-то сказал по-немецки и вопросительно посмотрел на меня.
- Для меня это слишком сложно, - признался я.
Мой друг иногда забавлялся тем, что вставлял в свою речь немецкие фразы. Случалось, что я их переводил, но всё-таки мой словарный запас был недостаточным для понимания пространных предложений.
- Я всего лишь повторил свои последние слова, - объяснил Генрих. – Но не расстраивайся. Я убедился, что ты многое понимаешь, если говорят небыстро и простыми словами. Конечно, я рассчитывал принести тебе бóльшую пользу. Мне хотелось, чтобы ты вернулся на родину умеющим достаточно бегло изъясняться по-немецки. Но я сам виноват в том, что мои мечты не осуществились, ведь для изучения языка нужна практика. Вот если бы я разговаривал с тобой только по-немецки… - Он подумал и покачал головой. – При моей болтливости, ты бы ничего не разобрал из моих речей. Но я исправлюсь. Обещаю, что, когда мы двинемся дальше и будем осматривать достопримечательности Германии, я забуду, что знаю английский. А сейчас ты меня слишком увлёк своими вылазками в места тёмные и грязные, и я не могу ограничиваться учебной программой. Кстати, ты хорошо понимаешь, что говорит мой дядя?
- Не очень. Иногда понимаю, если слова хорошо знакомы и их нельзя спутать с другими, но чаще не могу разобрать…
Я не закончил, потому что Генрих развеселился уж слишком бурно.
- Это точно, - согласился он. – Его трудно понять с непривычки.
Я подумал, что барон может находиться поблизости и слышать наш разговор.
- Тише, - остановил я друга. – Вдруг он здесь?
Генрих опомнился.
- Это было бы неприятно, - согласился он. – Но я не хотел его обидеть. У многих людей речь ещё более невнятная, а некоторых вообще невозможно понять, такое впечатление, что у них рот полон каши. Как такое возможно? Ведь у них нет каких-то заболеваний вроде онемения языка. И не сироты. Как родители допустили, чтобы их ребёнок не научился чётко выговаривать слова? Дядя, - он понизил голос, - прежде говорил нормально, но потом вдруг заимел привычку почти не раскрывать рта. Не понимаю, какое в этом удовольствие…
Я-то понимал причину, но слушал вполуха, потому что ничего нового мой друг не сообщал. Мне было гораздо интереснее, вернее, полезнее, всматриваться в следы на полу. Это не были чёткие отпечатки, и их мог оставить кто угодно и когда угодно, возможно, мы сами, но я помнил о найденной тесьме с платья Марты, поэтому искал, не осталось ли где-то подобное указание на то, что она здесь была.
- Wer sucht – findet immer, - сообщил очень довольный Генрих, прерывая сам себя. – Как это понимать?
- Кто ищет – всегда найдёт, - сказал я.
- Кто это сказал?
- Вообще-то, Иисус Христос.
- Ну да, - смутился мой друг. – Ищите и обрящете. Но я не замахивался так высоко. Изменю вопрос. Кто повторил эту мысль?
Его многословие буквально терзало мои нервы, но я упорно напоминал себе, что хожу по замку только благодаря его добродушию и желанию мне угодить. Любой другой на его месте давно бы прекратил
