стесняться с едой, а с другой – чего-то не хватает. Когда я появляюсь здесь, то сразу собираю свои мыслительные способности в боевой порядок, чтобы оттачивать мастерство переводчика. Не думай, что мне легко переводить сразу, одновременно с говорящим, особенно с немецкого на английский, ведь это у вас сразу видно, что человек что-то отрицает, а у нас об этом не узнаешь, пока не дослушаешь до конца. Я каждый раз полагаюсь на свою догадливость, а уже потом определяю, не ошибся ли. Но я нарочно ставлю перед собой эту трудную задачу, чтобы… Не знаю, для чего мне это нужно, но мне это нравится. Если понимаешь, что хорошо справился с работой, приходит чувство удовлетворения. Если вдуматься, то в нашем построении полного отрицания есть своё достоинство. Вас можно перебить на половине фразы и начать возражать. А у нас так не выйдет, ведь наперёд не знаешь, скажет ли человек в конце «nicht» или обойдётся без него…
Я его не слушал, думая о своём, но, как уже писал, я был наделён способностью слышать, не слушая. В то время мне казалось, что я не замечаю его болтовни, однако сейчас могу воспроизвести его речь так, словно внимал каждому слову.
Генрих работал не только языком. Он при этом ухитрялся с отменным аппетитом есть сам и предлагать добавку мне. А уж чаем мы буквально накачались. Ел я без удовольствия и немного. В этом мне мешали напряжённые мысли и недавняя основательная закуска. Чаю мне тоже не хотелось, но я заставлял себя пить как можно больше, чтобы вызвать не прилив, не всплеск, а взрыв энергии и способности действовать в сложных обстоятельствах. Как вы догадываетесь, я принял решение идти в подвал, но, раз я не мог отделаться от Генриха, надо было убедить его нарушить обещание, данное сестре и спуститься туда вместе со мной. Передвигаться там следовало осторожно, ведь барон мог до сих пор оттуда не выйти. Я плохо понимал, как можно подглядеть, чем он занимается, и при этом не вызвать его подозрений, но охватившее меня нетерпение, волнение и возбуждение не позволяли мне представить, в каком затруднительном положении мы с Генрихом окажемся, если мой враг нас заметит. Застигни мы его за каким-нибудь предосудительным занятием, то его племянник сразу же узнает правду, хотя неизвестно, чем это для нас обоих обернётся. А что если барон уже закончил свои дела и предстанет перед нами обычным человеком, осматривающим состояние своего замка?
Но такие мысли могли бы смутить меня в моём нынешнем спокойном состоянии, а в то время они меня не посетили.
- Чем теперь займёмся? спросил Генрих, улыбаясь благодушной улыбкой сытого человека. – Я в полном твоём распоряжении. Погуляем, раз денёк так хорош?
Сейчас от меня требовалась вся хитрость, которой я обладал и которой, к сожалению, было немного, чтобы вызвать в нём желание заглянуть в нежилую часть замка, а потом в подвал.
- Мне пора уезжать… - заговорил я.
Мой добрый друг изменился в лице.
- Что значит «пора»? – воскликнул он. – Почему? Зачем тебе уезжать так скоро?
- Я и без того слишком задержался, - возразил я. – Сколько можно злоупотреблять гостеприимством твоего дяди? Ещё немного – и я дождусь того, что он сам намекнёт мне на отъезд.
- Не намекнёт, - уверенно возразил Генрих. – Ты ему понравился. Будет славно, если он привыкнет к присутствию гостя и разрешит приглашать в замок других людей. А Марта сама мне говорила, что полюбила тебя или почти полюбила, что ей приятно в твоём присутствии, что она даже чувствует спокойствие и уверенность. Неужели ты так внезапно разрушишь всё, чего мы с таким трудом достигли? Если ты к ней совсем равнодушен, а я и не прошу тебя в неё влюбляться, так хотя бы пожалей её. В последнее время мы не вытаскивали её на прогулку… Понимаешь, она жаловалась на слабость и попросила меня не уговаривать её выходить из замка. Она не хотела, чтобы ты знал о её недомогании, и я молчал об этом… Джон, умоляю тебя, побудь здесь ещё пару дней. Если тебе очень скучно, скажи, как тебя позабавить. Ради сестры я готов хоть плясать перед тобой, даже нацепить колокольчики на шляпу и кривляться наподобие шута. Ну, пожалуйста! Дай слово, что не оставишь нас в ближайшее время. С Мартой что-то происходит. Мне бы хотелось, чтобы это была возрастающая любовь к тебе, но боюсь, что она больна. Однако она точно в тебя влюблена, я знаю. Может, эта влюблённость и присутствие рядом человека, в которого она влюблена, подбодрят её. Есть ведь случаи, когда сильное чувство отвлекало от болезни и исцеляло. Почему дядя не видит, как Марта изменилась? И сама она слышать не хочет о том, чтобы её осмотрел врач. Я очень осторожно это предложил, а она отказалась наотрез… Ну как? Убедил я тебя?
Я и не собирался уезжать, раз девушка в такой опасности. Только я-то понимал, что её слабость вызвана не болезнью, а её брат об этом не подозревал и отверг бы всякие мои доводы.
- Убедил, - как бы нерешительно ответил я. – Мне очень нравится твоя сестра, и я готов сделать всё, лишь бы ей было хорошо, но всё-таки мне неловко…
- Забудь о неловкости! Разве ты не видишь, что дядя восхищён твоей способностью навлекать на себя неприятности в поисках материала для книги?
Он успокоился и вернул себе способность шутить, а я принуждал себя вести долгие разговоры, хотя у меня даже мышцы сводило от желания действовать сию же минуту.
- Так чем тебя развлечь? – допытывался мой друг. – Только учти, что о колпаке с колокольчиками я сказал обобщённо, а не конкретно. Не лови меня на слове.
- Раз твоего дядю так забавляют мои поиски острых впечатлений, то давай продолжим их, - приступил я к главному. – Погуляем по заброшенной части замка?
Генрих принялся хохотать. Я и сам понимал, что наш разговор был подчинён правилам немецкой грамматики: в сложноподчинённых предложениях глагол, несущий основную мысль, стоит в самом конце. Вот и я поступил согласно этим правилам, то есть выразил главное своё желание в заключение, сложным путём подготовив к нему своего друга.
- Джон, ты лучший из лучших! – всхлипывал он. – Другого такого фантазёра я не встречал. Значит, ты морочил мне голову только для того, чтобы заставить меня провести остаток дня среди мусора и извёстки?
Даже в моём нетерпении мне не изменило чувство справедливости.
- Не только. Меня, правда, беспокоит, что я так надолго здесь задержался. Твой дядя – воспитанный человек и может скрывать, до чего ему надоело моё общество.
- Вот и нет! – с торжеством воскликнул Генрих. – О таких вещах гостю говорить почему-то не принято, но, чтобы тебя успокоить, я, так и быть, скажу. Марта проговорилась, что дядя доволен гостем и желал бы, чтобы ты задержался подольше. Наверное, ему хочется, чтобы Марта хоть немного побыла в обществе приятного молодого человека. А возможно, ему и самому понравилось ненадолго отвлекаться от своих пересохших мумий.
Эти предположения не были верны, но меня заинтересовало, зачем барону потребовалось моё присутствие в замке. До сих пор я думал, что он терпит меня только ради племянника. Здравый смысл подсказывал, что ему был бы желателен отъезд слишком любопытного гостя. Не отведено ли в его великом опыте место и для меня? Но он просчитается. Я не буду ни праздным зрителем, ни жертвенной овцой, покорно ожидающей своей участи. Я сорву величие с его опыта, как и сам опыт. Если же меня не привлекут к таинству, я сам себя к нему привлеку. Только надо заранее подготовить какое-нибудь оружие для защиты девушки и для самозащиты. Кроме креста, надо взять с собой что-то вроде ножа. Жаль, что я не видел здесь ни одной шпаги. Это достаточно грозное средство нападения и обороны даже в руке неумелого фехтовальщика. Было бы ещё лучше иметь с собой несколько хорошо заострённых длинных и достаточно тонких осиновых кольев, которые заменили бы пики, но запастись ими в присутствии Генриха я не мог, а нарубить их ночью, тайно выйдя из замка, было нечем, да я бы в темноте и не различил, где какое дерево.
- Так и быть, пойдём, займёмся твоим любимым делом – пачканьем одежды, - говорил Генрих. – Честно говоря, мне бы хотелось узнать, нашёл дядя что-нибудь для продажи или нет. У него какая-то болезненная страсть пополнять свои коллекции, а для этого требуются деньги. Наверное, бедняга копается в своих помойках наподобие тебя, но не от удовольствия вываляться в грязи, а в надежде отыскать что-нибудь на продажу. Вряд ли нам удастся определить, где он бродил и обнаружил ли что-нибудь стóящее, но это будет служить нам хоть какой-то целью, иначе прогулка среди мусора станет бесцельной.
- А если твой дядя всё ещё разыскивает предметы для продажи, и мы на него наткнёмся? – спросил я, желая подготовить его к мысли соблюдать осторожность.
- Ну и что? – легкомысленно отозвался Генрих. – Тем лучше для него, ведь мы можем помочь ему в поисках.
Мне нечего было возразить, и я вышёл из столовой следом за весёлым другом, охваченный сомнениями и опасениями.
- Вот теперь чистота, - заметил Генрих, когда мы подошли к тому участку коридора, где заканчивалась жилая часть и где находились наши с Мартой комнаты. - Фриц вспомнил, что не домыл пол, и завершил начатое. Знаешь что? Иди к себе и переоденься во что-нибудь грязное, чтобы не пачкать чистое, а я загляну к сестре, узнаю, как она себя чувствует. Может, она захочет что-нибудь поесть или хотя бы выпить чашку чая.
Я совсем забыл, что собирался выделить для вылазок что-нибудь одно, поэтому был благодарен другу за напоминание. И о том, что следует навестить Марту, он правильно подумал. Я был уверен, что, раз девушка нужна барону для какого-то великого опыта, с ней не может произойти несчастья до следующей ночи, но ведь она вернулась в свою комнату совершенно ослабевшая. Вдруг «дядюшка» в чём-то ошибся, и сейчас ей требуется срочная помощь?
Мы вновь появились в коридоре почти одновременно. Генрих приложил палец к губам и увёл меня подальше от комнаты Марты.
- Она спит и выглядит не так устрашающе, как в последний раз. Бледна, но это пустяки. На столе стоит чашка с недопитым бульоном и остатки кое-какой еды. Это хорошо, что она поела. Наверное, дядя поручил ей делать какую-то сложную работу, вот она и измучилась, а теперь отдыхает. Помню, как когда-то в детстве впервые взял в руки иголку с ниткой. Я разодрал рукав куртки и решил, что если зашью его сам и очень-очень аккуратно, то никто ничего не заметит. Когда видишь, как ловко управляются с этим делом другие, работа кажется лёгкой. И намучился же я! К середине я не только был весь мокрый от пота, но и почти без сознания. В глазах темнело, голова раскалывалась, руки дрожали, а пальцы упорно втыкали иглу не туда, куда надо. Конечно, моё первое рукоделие привлекло внимание быстрее, чем привлекла бы прореха, но оно мне всё-таки помогло. Родные слишком удивились тому, что маленький карапуз сам зашил рукав, и поэтому забыли меня наказать или хотя бы отругать.
Я не возражал, но был уверен, что слабость Марты объясняется не такой невинной причиной.
Мы были на подходе к нежилым помещениям, и Генрих вознамерился идти туда, не задерживаясь, но я его остановил.
- Может, на всякий случай возьмём с собой фонарь? – спросил я.
- Мы не договаривались спускаться в подвал, - напомнил мой друг. – Ты хотел всего лишь прогуляться по замку.
- А ты собирался понять, нашёл твой
