осведомился Генрих. – Одевайся, а я расскажу тебе свой сон. Я тоже наделён воображением, поэтому вижу неплохие сны, а иногда они бывают по-настоящему интересными. И этой ночью мне тоже в основном снились приятные сны, но я ведь уже говорил, что проверял, у себя ли ты, а потому сон был не один, а их было много, и среди них затесался самый настоящий кошмар.
- Что же тебе приснилось? – спросил я.
- Скажу, если ты меня сразу же туда не потащишь.
Я решил, что сейчас он меня разыграет, поэтому решил его опередить.
- Куда? К какой-нибудь помойке?
Он зафыркал.
- Не совсем. Просто в подвал.
Мне стало тревожно. Сны бывают пустыми, а бывают вещими, но об этом узнаёшь уже слишком поздно. Для меня всё, связанное с подвалом, имело особое значение, и я приготовился искать в сне друга тайный смысл.
- Это интересно, - сказал я, стараясь скрыть нетерпение. – Расскажи.
- Какой-то путаный и муторный сон, - поморщился Генрих. – Даже вспоминать противно. Хорошо, что после этого я увидел себя в гондоле с прекрасной гондольершей…
- Сперва расскажи, что ты увидел в подвале, - перебил я.
- Сначала ничего особенного. Я точно был в подвале, потому что меня окружала темнота. Она бывает везде, но я знал, что это подвал. В то же время я как будто наблюдал всё со стороны. И вот я слышу какие-то звуки: шелест, шаги, невнятное бормотание, стук, словно что-то открывают, закрывают, сдвигают. Если бы не темнота, я бы решил, что пришли рабочие и располагаются где-то со своими инструментами. Наверное, когда я думаю о замке, я невольно мечтаю о его ремонте. Если бы у меня были деньги…
- Сначала доскажи свой сон, - потребовал я.
- Ах да! Сон! Да тут и рассказывать нечего. Я увидел какой-то свет, точнее, словно отражение света. Потом почему-то появилась Марта и попрощалась со мной, как будто она уезжает. Но это объяснимо. Я хочу вытащить её из этого тухлого музея, вот мне и приснилось, что она уезжает. Только ей незачем было прощаться со мной так печально. Но ведь любое расставание печально. Потом она исчезла, а появился ты, но тебя сразу же заслонили какие-то фигуры.
- Человеческие?
- Да, вроде, человеческие. Но вели они себя не совсем по-человечески, потому что сшибли тебя с ног и собирались на тебя наброситься всем скопом. Но тут кто-то их остановил. Не знаю, кто. Я его не видел, а лишь слышал, как он крикнул, чтобы тебя не трогали.
- А что именно он крикнул?
- Не помню. Я сразу проснулся, и, сам понимаешь, настроение у меня было не из лучших. Я заподозрил, что ты отправился на поиски острых впечатлений, а сон был предостережением, поэтому я во второй раз пошёл проверять, на месте ли ты. Или это было в первый раз? Нет, вроде, во второй. Неважно, главное, что твоя дверь была заперта, а, следовательно, ты спал у себя в комнате и не бегал ни по подвалам, ни по чердакам.
- А ты уверен, что она была заперта? Ты хорошо её дёргал?
- С ней никогда не было проблем, она открывается без усилий. Но я раза три дёрнул её с усилием, настолько на меня подействовал этот сон. А почему ты спрашиваешь?
- Вроде, я её не запирал.
- Поэтому ты и отпер её утром, когда я постучал? Запирал, в этом можешь быть уверен.
Я не был твердолобым ослом (почему мы, люди, так смело ставим животным неблагоприятные оценки?), поэтому не отрицал, что мог напоследок запереть дверь, но всего лишь напоследок. Я не отодвигал задвижку, когда выходил в коридор в первый раз. Помню, что после ужина осмотрел знаки и запер окно, но дверь не запирал. Генриху приснился сон, очень похожий на то, что со мной произошло в подвале. Если бы я, в самом деле, спал и все свои похождения совершал во сне, то сон Генриха был бы знаком, посланным нам обоим. Но я не спал и действовал наяву.
Как бы случайно я подошёл к окну и взглянул на пентаграмму. Она была подтёрта в двух местах. Я не сомневался, что и второй знак испорчен. Значит, кто-то, для кого такие магические символы не были запретом, вошёл в мою комнату и открыл доступ в неё другой нечисти.
Я бы ещё долго пытался решить эту загадку, слушая и не слушая болтовню друга о других его снах, но моё бесполезное занятие прервал голос Марты.
- Генрих, Джон, доброе утро. Завтрак будет через четверть часа.
Генрих переводил одновременно с говорящей, глядя на дверь, а потом повернулся ко мне с растерянным видом.
- Дурная привычка, - пожаловался он. – Никак от неё не отвыкну. Я ведь собирался переводить только длинные сложные предложения, а также речь дяди, потому что его невозможно понять без хорошей практики. Но не могу удержаться и начинаю переводить всё подряд, едва услышу, что кто-то заговорил. Мне это занятие до того нравится, что надо себя контролировать, иначе я примусь переводить твои слова на немецкий даже тогда, когда мы наедине. Но обещаю, что исправлюсь, когда мы уедем из замка. Мне поможет перемена обстановки.
Придя к такому заключению, он сразу успокоился и до самого конца оставался усердным переводчиком.
Перед тем как выйти из комнаты, я спохватился, что не спросил о ранах друга.
- Как поживают твои ноги?
Генрих засмеялся.
- Неплохо. Царапины неприятные, но, надеюсь, шрамы не останутся. А может, лучше было бы, чтобы они остались, да пострашнее. Тогда я мог бы утверждать, что на меня напала не кошка, а ягуар или хотя бы рысь. Это очень высоко вознесло бы меня в глазах девушек.
Завтрак прошёл обычно, лишь барон показался мне вначале более внимательным ко мне, и в этом было что-то грозное и зловещее, а потом – более рассеянным. Марта едва дышала и не поднимала головы.
После ухода хозяина замка все расслабились, и Генрих принялся азартно хозяйничать за столом. Его сестра перестала прятать лицо, и мне стало больно от отражавшегося на нём страдания. Она с ужасом думала о том, как быстротечно время и как тают часы, остающиеся до «великого опыта». Мне хотелось её утешить, подать ей надежду, дать понять, что все мои помыслы направлены на её спасение. Но нельзя было вот так сразу брякнуть: «Не бойтесь, я не дам вам погибнуть». Она бы испугалась, что кто-то может меня услышать, да и я этого опасался, а её брат ничего не поймёт и потребует объяснений.
Почему-то я посмотрел на занавешенное окно, вспомнил, что ночью было почти безветренно, а Марта объяснила звон отброшенного мной кубка падением сбитой вазы, и сразу же с досадой подумал, что Генрих не принимает всерьёз мои рассказы о звенящих предметах, которые ночами оставляют возле моей двери.
- Марта, вы нашли, что зазвенело ночью? – поинтересовался я.
Глаза девушки расширились от изумления.
- Разве ночью что-то звенело? – спросила она.
У меня в груди стал разливаться холод.
- Вас разбудил этот звон. Мы говорили об этом.
- Когда говорили?
- Ночью. Вы сказали, что, должно быть, это ветер раздул занавеску, а она смахнула медную вазу.
Генрих переводил глаза с недоумевающей сестры на меня и вновь на неё.
Марта попыталась утешить меня.
- Извините, Джон, но я не помню, чтобы выходила ночью из комнаты и разговаривала с вами. Мне это даже не снилось. Но я часто не могу вспомнить, что делала.
Она и прежде упоминала об этом, и в то время её брат был обеспокоен, а сейчас он воспринял её слова как деликатное желание помочь мне, вывести из неловкого положения. Он ободряюще мне кивнул и протянул очередную чашку кофе, я же почувствовал себя совершеннейшим идиотом. Хорошо читать в книгах о героях-одиночках, вопреки всему и всем борющихся с силами зла, но совсем другое дело – самому испытать недоверие окружающих.
- Я очень устала, - сказала Марта, словно выражая вслух свои мысли. – Мне жаль, что день так короток, но вместе с тем мне бы хотелось, чтобы он поскорее прошёл.
Я понимал её чувства, а Генрих проговорил с набитым ртом:
- Ещё бы! – Прожевав и проглотив бутерброд с колбасой, он пояснил. – Ты весь день, то есть самое приятое время суток, сидишь дома, в потёмках. – Он кивнул на окно. – Ты похоронила себя в… и не в замке даже, а в нескольких комнатах. Никого не видишь, ни с кем не разговариваешь. Так ты до срока превратишься в старую деву в худшем смысле этого слова. Приготовься к тому, что мы с Джоном сегодня выведем тебя на прогулку.
- Нет! – испугалась девушка.
- Не волнуйся. Если тебя страшит яркое солнце, то мы погуляем после заката.
- Нет! – На этот раз в её голосе прозвучали твёрдость и отзвук печали.
- Если так необходимо, попроси разрешения у дяди.
- Нет! – ещё раз и гораздо решительнее проговорила Марта. – Я не смогу погулять с вами. И к дядюшке не пойду. И ты, Генрих, не вздумай его тревожить. Он сейчас очень занят и рассердится на всякого, кто вздумает ему мешать. Извините, Джон, но мне надо идти.
Она почти выбежала из столовой.
- Я ничего не понимаю, - сообщил её брат. – У меня такое чувство, что меня поместили в сумасшедший дом и скоро я тоже буду нести всякий бред. Мне уже приснился кошмар, а дальше будет хуже. Если уж мне предназначено сойти с ума, то я хочу стать весёлым сумасшедшим и всему радоваться, а не содрогаться от ужаса и тревоги.
Он тряхнул головой, изобразил улыбку, попытался дурашливо засмеяться, но потерпел неудачу.
- Только горло ободрал, - пожаловался он, морщась. – Не знаешь, каким приёмом пользуются клоуны, чтобы хохотать так громко, резко и противно? Терпеть не могу клоунов не только за глупые остроты, но, главное, за этот смех. Если уж быть сумасшедшим, то не следует испытывать терпение врачей и служителей такими звуками, иначе к весельчаку будут относиться хуже, чем к буйно помешанному.
Он подбодрил себя этой шуткой и вернул себе всегдашнее благодушие. Мне бы не помешала эта его способность успокаиваться, потому что после крепкого кофе меня охватило беспокойство, все возрастающее возбуждение, а уж о раздражении и говорить не приходится. Оно было так сильно, что граничило чуть ли не с ненавистью. Мой бедный друг и не подозревал, что рядом с ним тигр в обличье человека. Его болтовня бесила меня, и я боялся, что не сумею сдержать ярость.
- Погуляем? – спросил Генрих, не глядя мне в глаза.
Я понял, что не сумел скрыть бурлившие во мне чувства.
- Давай, - проговорил я почти ровным голосом.
- Теперь возникает вопрос, куда бы ты хотел пойти? В поля и леса? Может, съездить в ближайший городок? Мы могли бы выпить там превосходнейшего баварского пива. Здесь, у дяди, этот славный напиток не в чести. Выбирай, куда нам направиться.
- Ты уже выбрал за меня, - ответил я.
- То есть наслаждаться пивом? – обрадовался Генрих. – Нас не случайно дразнят сосиской с пивом. Это, в самом деле, очень вкусно.
Я готов был его стукнуть, и он отпрянул.
- Извини, Джон, что я не понял твоей мысли, - жалобно сказал он. – Не смотри на меня так нехорошо. Куда же ты хочешь пойти?
Я подавил ярость.
- Пойдём к месту действия твоего сна. Это будет прекрасный материал для моей будущей книги.
Неужели ты думаешь, что мы найдём там человекоподобных существ, которые на тебя напали? Да теперь я и не уверен, ты ли был в моём сне или кто-то другой. – Он отступил ещё на шаг и поспешно согласился. – Конечно, пойдём. Я с радостью составлю тебе компанию. Нет ничего лучше, чем в яркий солнечный день побродить по тёмному подвалу и полазить по свалке!
Я не сумел улыбнуться.
Генрих не стал торопиться, словно не желая потакать моему нетерпению. Сначала он задержал меня за столом, и мы допили весь кофе, который был в большом кофейнике, потом напомнил мне, что надо
