Марта его полюбила, заклинала не выходить ночью из комнаты, хотела, чтобы он уехал из замка до великого опыта. Такая девушка не могла его предать из трусости, из боязни, что люди будут косо на неё смотреть, когда узнают, что с ней проделывал барон.
- А что он с ней проделывал? – спросила Талочка. – Подумаешь, высасывал кровь, чтобы поддержать силы! Правда, он её ещё и пытал, ведь она боялась одного кресла. И ещё какие-то опыты… Достаточно пищи для домыслов.
Зинаиде Михайловне не понравилось, какой характер приобрела беседа, и Василий Георгиевич это заметил.
- Давайте не додумывать за людей, - предложил он. – По какой-то причине, а о ней каждый волен составить своё мнение, Марта не спасла Джона, а Генрих появился на сцене в самом конце.
- Его тоже можно пожалеть, - сказала Сансана. – Если сестра так ему ничего и не рассказала, то он остался в уверенности, что Джон – сумасшедший убийца. А ведь Марта могла ничего не рассказать из боязни, что брат будет сражён, узнав, каким негодяем был дядя. Представляете, какие она испытывает мучения? Расскажешь – убьёшь брата, не расскажешь – любимый так и останется в сумасшедшем доме.
- А она не думает, что Генрих мучается от сознания, что лично привёл в замок убийцу дяди? – осведомилась Маруся. – Ведь получается, что он сам поспособствовал убийству.
Талочка перестала вставлять замечания и только слушала, переводя взгляд с говоривших на Василия Георгиевича, словно пыталась понять, как он воспринимает обсуждение рукописи.
- Наверное, он очень страдает, - согласилась Сансана. – А ведь как он был заботлив, как волновался за Джона, как старался ему угодить!
- Он не должен был потакать Джону, - не выдержала Надежда Николаевна. – Видел же, что тот сходит с ума, а послушно выполнял все его прихоти, вёл в тёмный подвал…
- Бабушка, ты считаешь Джона сумасшедшим? – ужаснулась Сансана.
- Может, вначале он и был нормальным, но из-за своего увлечения оккультными науками стал слаб рассудком, а уж в замке такого навообразил, что совсем спятил.
- Вы считаете, что всё им написанное ему привиделось? – неуверенно спросила Зинаида Михайловна. – Но ведь он писал, что и Генрих… Хотя Генрих всё объяснял обыденно… Но не могло же ему привидеться, что Марту увели в подвал. Он пробрался туда через потайную дверь, его пытались задержать, а он вырвался, когда услышал крик девушки. Ведь не могло же ему только показаться, что барон укладывает её на стол. А если девушки в подвале не было, то почему же там оказался барон? Василий Георгиевич, сделайте для меня исключение и скажите, в подвале убили барона или где-то ещё, а Джон только вообразил, что это было в подвале?
- Если так рассуждать, то Джону вообще могло только привидеться, что барона убили, а тот жив себе живёхонек, - заметила Талочка.
- Сделаю исключение, - согласился Василий Георгиевич. – Барон, действительно, был убит, причём, убит в подвале, и сделал это Джон. И Марта там тоже была.
- Ну, вот видите! – Зинаида Михайловна даже обрадовалась тому, что оказалась права. – Как же Джон мог быть сумасшедшим и всё выдумать, если барон собирался привязать бедную девушку к столу и зарезать её или как-то ещё над ней надругаться, а сам он мужественно бросился её спасать и сразил чудовище?
- А чем ты объяснишь его состояние, Зина? – стояла на своём Надежда Николаевна. – Он или сходил с ума или заболевал ещё какой-то болезнью. То он был возбуждён, то его полностью покидали силы…
- Он почти не спал, - попыталась его оправдать Зинаида Михайловна. – Держался из последних сил, поддерживал их крепким кофе и чаем. Он же сам был обеспокоен, что пьёт там много возбуждающих напитков. Да и я не могу спать и до утра чувствую бодрость, если на ночь выпью кофе.
- Не знаю, - сдалась Надежда Николаевна. – Может, Джон и не сошёл с ума, но и здоров не был.
- Бабушка, ты осуждаешь Джона? – спросила Сансана.
- Не знаю, - повторила старушка. – Что-то с ним происходило нехорошее, в этом я уверена, да и он сам тоже, но осуждать его не могу. Как же его осудить, если он бросился защищать девушку? Только мне не верится, что барон этот – вампир. Чернокнижник – может быть, но не вампир. Наверное, и людей он ловил для каких-то опытов, а потом выбрасывал их тела в реку. Есть такие ненормальные, которые мнят себя учёными и ради науки не жалеют чужой жизни. Вон как безжалостно ставят опыты над животными! Он режет собаку, видит, как она страдает, смотрит на него умоляющими глазами, но продолжает её мучить. А далеко ли от этого до опытов над человеком? У такого так называемого учёного душа, наверное, настолько очерствела, что, не подвернись ему поросёнок, он ребёнка будет… как это?.. препарировать. Князь Василий, долго будешь отмалчиваться? Мы уж все высказались. Пора и тебе слово молвить.
- Не все, - возразил Василий Георгиевич. – Тётка Матрёна, что сидишь пригорюнившись?
- Всё сердце ты мне изранил своим рассказом, Васенька, - подала голос старуха. – Зря я стала тебя слушать. А и жалко же мне его, этого блаженненького! Сказать не могу, до чего жалко.
- Кого? – не поняла Зинаида Михайловна.
- Да помещика ихнего, барина, барона того самого.
Все заулыбались, а Матрёна продолжала:
- Надо же! Убить такого доброго барина! А немке этой белобрысой я бы все космы выдергала.
Смешки стали громче.
- А что я не так сказала? – рассердилась старуха. – Хорошо хоть, ты, Васенька, надо мной не потешаешься.
- И не думаю, - подтвердил Василий Георгиевич. – Продолжай, тётка Матрёна. Чем тебе не понравилась Марта?
- Не нравится змеюка эта, и всё тут. Пригрел мил-человек на груди гадюку. А слезам её не верьте. Сама была молода и знаю, как это делается. Думаете, мужа моего покойного красотой приманила? Нет. Слезами! Когда нужно было, заплакала, а уж он, ангел мой, и растаял. Но я-то никогда красивой не была, а красавица своими слезами всегда добьётся всего, чего захочет. Слезам смазливой притворщицы поверят скорее, чем слезам честной, но страшненькой девушки. Много есть мастериц слёзы лить. Поплачутся, их и пожалеют. Вон Акулина наша – чуть что, и слезу пустит. А ей за то поблажки всякие. А Пелагеюшка, страдалица моя, никогда и виду не подаст, что у неё горе какое или самая что ни на есть беда. Так на неё бабы косо смотрят, считают гордячкой.
- Какая у Пелагеи беда? – насторожилась Зинаида Михайловна. – Почему мне не доложили?
- Да самая обычная. С мужем неладно. Лютует он с ней, бьёт смертным боем.
- Так, вроде, они по любви поженились. Потом подойди ко мне, Матрёна, и мы поговорим. Я с этим быстро разберусь. Возьму Пелагею в дом, а мужа её на порог прикажу не пускать.
Приняв такое решение, хозяйка успокоилась и кивнула старухе.
- Так ты совсем не жалеешь бедную девушку, Матрёна? – спросила она.
- А чего её, бестию эту, жалеть? И она мне не нравится, и племянничек тоже не по душе. Не верю я им. Лучше бы гличанин этот не барина доброго убил, а их, злодеев. И поверьте мне, никакие это не брат с сестрой, а самые настоящие полюбовники. Теперь, без дядюшки своего, они все его денежки заграбастают и будут жить припеваючи.
Сансана и Маруся переглянулись, безмолвно соглашаясь друг с другом, что надо простить старой няне её горячность. Остальные тоже слушали разгорячившуюся Матрёну снисходительно, а та вдруг перешла на деловой тон.
- Васенька, ты просил не задавать тебе вопросов, пока ты не дочитаешь до конца тетрадку. Я вытерпела, ни слова не сказала. Но теперь скажу. Что же они так бестолковы? Если уж скаредничают, то почему зажигают свечи, а шторы не догадаются отдёрнуть? У нас здесь економии нет, но я бы отругала девчонку, если бы она свечи зря переводила, а шторы раздвинуть поленилась.
- Всё из-за того, что барон – вампир, - объяснила Сансана. – Вурдалак, если по-нашему. Он свет не переносит, а бедняжка Марта так запугана, что и в его отсутствие боится раздвинуть шторы.
- Какой такой вурдалак?! Что выдумали! Убогонький он, хворый, вот и вся его беда. И жалко его, голубчика. А приезжего, убивца этого окаянного, нужно было примерно наказать, но не смертью и не каторгой, а плетьми, да и отпустить, глупенького, с Богом. Он, горемычный, и без того натерпелся всяких страхов.
Василий Георгиевич наслаждался рассуждениями старухи. Зинаида Михайловна это видела и не останавливала её. Надежда Николаевна была ещё терпеливее.
- И незачем было пачкать домовину, что на лестнице стояла. Натопали там, расцарапали всё! Не для них она сделана, так незачем и портить. Надо иметь почтение к покойнику.
- Да его же там не было, - сказала Маруся.
- Да хоть и не было, а ведь домовина эта для него была сделана, а не для них. И незачем, Васенька, так на меня смотреть. Если глупость какую сболтнула, так и скажи, а смеяться над старухой – грех великий.
- Тётка Матрёна, я тебя люблю, - заявил Василий Георгиевич.
Старуха оторопела.
- С чего бы это? – подозрительно осведомилась она. – Уж не намекаешь ли ты на то, что я должна распорядиться насчёт тянучек к чаю?
Все захохотали.
- Не выйдет по-твоему, как ни ластись ко мне. Сегодня на сладкое печенье и сухое киевское варенье.
- Я тебя, тётка Матрёна, не только за тянучки люблю, - сообщил Василий Георгиевич. – Мне твой разговор нравится. Значит, барон тебе по душе, а Генриха и Марту ты невзлюбила?
- Своими руками бы придушила, - согласилась старуха. – Особенно девицу. От таких все беды исходят.
- Мне тоже кажется, что Марта гораздо более испорчена, чем Генрих, - сказал Василий Георгиевич. – Действовал в основном он, но был у так называемой сестры в полном подчинении.
- Как тебя понимать, Вася? – осведомилась Надежда Николаевна, от изумления называя гостя так, словно он ещё был мальчиком.
- Василий Георгиевич, вы согласны с Матрёной? – спросила Сансана, не веря своим ушам.
Талочка, почти не сводившая глаз с гостя, давно почувствовала, что он не случайно даёт старухе высказаться, поэтому была менее удивлена его словами, чем остальные, хотя и не могла понять его мыслей.
- Тётка Матрёна, ты можешь объяснить, почему ты так думаешь? – спросил Василий Георгиевич.
Та растерялась.
- Почему тебе так ненавистна Марта? Ведь какая-то причина для этого должна быть? – допытывался князь Василий.
- Нет никакой причины. Не лежит у меня к ней душа, вот и всё причина. Чую, что подлая она. Подлая и злая.
- Это называется интуицией, - сказал Василий Георгиевич. – Я тебя не за тянучки люблю, тётка Матрёна, а за интуицию.
- Что-что? Уж не меня ли ты, старуху, так обозвал?
- Нет.
- А что же это такое? Кушанье особое? Да наша Катерина даже слова такого не выговорит, не что приготовить сумеет.
- Это не кушанье, а особый дар бессознательно отмечать важные факты и опять же бессознательно делать правильные выводы.
- Что-то ты больно мудрёно говоришь, Васенька, - вздохнула Матрёна. – Боюсь, мне этого не понять.
- И не надо. Ты поняла главное, до чего остальные не додумались.
- Хватит морочить нам головы, князь Василий! – не выдержала Надежда Николаевна. – Объясни, до чего мы не додумались. А тебе, Матрёна, за догадливость я куплю новую шаль. Тёплую, красивую и с бахромой.
Старуха самодовольно поправила на плечах яркий платок, намекая, что её любимец не забыл привезти ей заморский подарок. Она, как и все, очень хотела узнать, о чём она догадалась и почему.
- Нехорошо с вашей стороны, Василий Георгиевич, сначала дать нам высказать своё мнение, а
